на рост растительности. У рыболовных народов эти обряды должны были увеличить
число рыб. Этот обряд всегда тесно связан с мифом, объясняющим, почему это
жертвоприношение нужно и с чего оно повелось. Так, у алгонкинов и гуронов
рассказывают, что однажды случилось, что не стало рыбы, и грозил голод. И вот
вождю явился во сне очень красивый юноша (водяной бог) и сказал: "Я потерял жену
и не могу найти ни одной женщины, которую до меня не познал бы ни один мужчина.
Вот почему вам нет удачи и вот почему вам ее не будет, пока вы меня в этом не
удовлетворите. И чтобы убедить его, что его невеста целомудренная, его венчают с
маленькой девочкой, которая, конечно, нс знала никакого другого мужчины". В
обряде девушку венчают с неводом, т. е. бросают в воду (Штернберг 1936, 358;
Фрэзер 143).
Жизнь племени майя, говорит Дизельдорф, всецело зависит от маиса. В городе
Чиченица были найдены кости и черепа девушек, а также бусы и другие украшения
девушек, которые, по сообщению хроникеров, живьем были брошены в этот пруд. Из
этого вытекает, говорит автор, что путем добровольной отдачи жизни, крови и
имущества хотели насытить богов, чтобы они не имели повода к преследованиям. Еще
и сейчас индейцы верят, что засуха прекратится только тогда, если кто-нибудь
утонет (Dieseldorf 7). Соответствующие мифы мы находим в американских сборниках.
Еще шире этот круг представлений распространен в Африке. 06 одном большом
степном озере, по названию Мрувиа, полагали, что оно каждый год требует в жертву
ребенка, а именно -- гладкого без всяких рубцов (очевидно, субститут
целомудрия). Каждый год эта подать ребенком взималась, и ребенок по предписанию
живым бросался в пруд. Если бы эту жертву не приносить, то пруд засох бы.
Баганды, уходя в дальний путь, пытались задобрить Муказу, бога озера
Виктория-Нианза, посвящая ему девственниц, призванных служить ему супругами.
Туземцы акикуйю в бывшей Британской Восточной Африке поклоняются змею, живущему
якобы в одной из рек, и через каждые несколько лет они выдают замуж за бога-змея
женщин, особенно девушек. Арабский путешественник Ибн Батута сообщает, что
несколько
340
человек уверяли его, что когда население острова (речь идет о Мальдивских
островах) было идолопоклонническим, каждый месяц к туземцам являлся злой дух,
выходивший из моря в образе судна, покрытого фонарями. Каждый раз, когда жители
замечали этот корабль, они брали молодую девушку, обряжали ее как невесту и
отвозили в языческий храм, возвышавшийся на побережье, и оставляли ее на
террасе, выходившей на море. Девушка проводила здесь ночь, а утром ее находили
мертвой, но потерявшей девственность. Каждый месяц при появлении духа среди
жителей бросали жребий. Последняя девственница, принесенная таким образом в
жертву, была спасена благочестивым бербером, которому чтением корана удалось
обратить в бегство морское чудовище (Фрэзер 144).
В этом случае интересно не только то, что европейские морские корабли с фонарями
и дымом принимались за чудовища. Этот случай интересен другим. Подобные
жертвоприношения несомненно вскоре вступают в противоречие с развившимися
формами земледелия и соответствующими им формами социальной жизни и семейных
отношений, а также и с формами религии, уже начавшей создавать богов. С
появлением собственности на землю появляется особая новая форма семейных
отношений. Укрепляется и растет родительская любовь, не допускающая принесения в
жертву ребенка. Симпатии, которые первоначально принадлежат могущественному
духу, посылающему урожай, переносятся на несчастную жертву. Если жертва эта
приносится из числа врагов, на которых наложена дань, то это признак начавшегося
сочувствия к жертве. Но при этом обряд иногда долго не может быть уничтожен
изнутри. Но вот является чужеземец и освобождает девушку. При расцвете этого
обряда он был бы уничтожен, как нечестивец, нарушающий самые жизненные интересы
народа. Его поступок поставил бы под угрозу урожай. В сказке он, наоборот,
герой, который чествуется. Интересно, что и в сказке герой очень часто именно
приходит в чужую землю. Этим перемещением симпатий объясняются и субституты,
когда, например, вместо женщины бросают куклу. Очень интересный случай, который
может быть истолкован как неполная субституция, приведен Зелениным в его "Табу
слов". На дне Сонтозера живет дух Сейд -- любитель женщин. Ему бросают перед
началом рыболовного сезона женскую куклу из тряпок, после чего жена принесшего
такую жертву рыбака умирает: Сейд берет ее себе в жены (Зеленин 1929, 65). В
Египте каждый год перед посевом наряжали девушку в свадебную одежду и бросали ее
в Нил, чтобы обеспечить разлив и получить хороший урожай (Фрэзер III, 35).
Характерно, чти этот обычай прекратился с арабским завоеванием. Такой же обычай
существовал в Китае, где ежегодно молодую девушку венчали с Желтой Рекой путем
утопления
341
ее, причем выбирали самых красивых (Штернберг 357).
28. Мифы.
Там, где уже нет самого обряда, часто еще есть рассказы разного характера.
Иногда это -- рассказ об одном случае, якобы бывшем когда-то, иногда они
художственно приукрашены и носят характер сказок и фигурируют в сборниках
"первобытных сказок". Очень часто в них не утеряна первоначальная связь с
урожайностью и плодородием. В мексиканском сказании народ терпит голод. За маис
боги требуют девушку. "Пусть принесут ее к водовороту Понтитлан" (Krickeberg
73). Связь с урожаем здесь совершенно ясна, сопротивление отсутствует. Негры
ваджагга рассказывают, что духи речного залива однажды унесли девушку из среды
женщин, когда она шла с ними, и потащили ее в свой город, из которого стали
раздаваться торжественные крики, с которыми мертвецы встречают нового пришельца.
Когда жители на следующий день принесли жертвы, желаемые и указанные духом, на
третий день на берегу нашелся труп девушки (Gutmann 94). В этом случае уже не
сохраняется связь с идеями плодородия, но зато ясна связь другая: духи здесь
названы умершими. Иногда это жертвоприношение мотивируется просто опасностью со
стороны водяных животных, которых надо умилостивить. Фрэзер сообщает, что
однажды, когда обитателям одного из островов восточной Индии угрожала опасность
со стороны стада крокодилов, они приписали это бедствие страсти крокодильего
царя к одной молодой девушке. Они заставили поэтому отца этой девушки обрядить
ее невестой и бросить в объятия крокодила-поклонника (Фрэзер 144). В последнем
случае чисто эротическая мотивировка заслонила более древнюю культовую
мотивировку, связь с урожаем выпала.
Подобную же замену мотивировок мы имеем и в греческих мифах, например в мифе о
Персее и Андромеде. Здесь Персей попадает в Эфиопию и застает у взморья
Андромеду, прикованную к скале. За что же она прикована? Ее мать некогда
хвастала своей красотой перед нереидами и этим возбудила их ревность. Морской
бог послал страшное наводнение и всепожирающую акулу. Оракул обещал избавление,
если дочь царя будет выдана этой ужасной рыбе на съедение. В мифе о Геракле
герой точно так же в своих странствиях наталкивается на Троянском побережье на
девушку, привязанную у взморья к скале. Это -- Гесиона, дочь Лаомедонта. Ее отец
некогда обманул Посейдона. Посейдон выстроил троянские стены, но обещанной
награды не получил. За это Посейдон наслал морское чудовище, которое опустошало
Троянскую область, пока отчаявшийся Лаомедонт не отдал ему своей собственной
дочери. Геракл выдерживает бой с чудовищем и освобождает Гесиону.
В сказании о Минотавре сохранилась дань, возложенная на побежденное племя для
жертв в виде людей; через каждые 7 лет
342
Минотавру посылались из Греции 9 юношей и 9 девушек, которых он пожирал в своем
лабиринте. Однако в цикле о Минотавре имеется указание, что страна была поражена
засухой и эпидемиями, посланными богами.
Все эти случаи вплотную подводят нас к сказке. Вряд ли требуется особо развивать
или доказывать тезис, что сказка восходит к описанному здесь обряду. Самый
процесс также очевиден. Из мифов выветриваются имена богов, изменяются
мотивировки (мотивировки уже изменены, как мы видим, и в мифах сравнительно с
обрядами), изменился стиль повествования, и миф переродился в сказку.
Если мы сравним мотив похищения с соответствующими мифами (похищение Зевсом
Европы и др.), с одной стороны, и мотив поборов с соответствующими мифами, с
другой, то мифы о похищении менее архаичны, чем сказка: похититель-животное
здесь преобразован в бога-животное, а миф типа Персея и Андромеды древнее
сказки. Отсюда видно, что отношение между мифом и сказкой не всегда одинаково, и
вопрос этот не может быть решен суммарно, как это делают Вундт, Панцер и другие.
Религиозные представления могут дать религиозный миф, и из него может развиться
уже лишенная религиозной окраски сказка.
Очень ясно и коротко выражает эту мысль И. М. Тронский в своей работе "Античный
миф и современная сказка", посвященной главным образом Полифему: "Миф,
потерявший социальную значимость, становится сказкой" (Тронский 534). И
действительно, миф о Персее и Андромеде в точности соответствует русским
сказкам.
В более подробное обсуждение этого вопроса здесь можно не входить, так как это
вопрос общий, и на примере одного мотива он не решается. Но, выдвигая положение
о связи сказки с мифом, следует отметить, что миф не есть causa efficient
сказки.
Сказка может происходить и от религии непосредственно, минуя миф.
Так, в греческом мифе нет похищения девушки драконом. Это представление могло
жить в народе не засвидетельствованным в греческой литературе, через которую мы
знаем миф. Оно могло и не попасть в литературу. Наоборот, выдача девушки
морскому чудовищу сохранилась, так как это -- аграрное сказание, а Греция --
страна аграрная, и соответствующие обряды могли производиться и там в более
древние времена, не отраженные в литературе.
Ясно, однако, одно -- сказка и миф на один сюжет не могут сосуществовать
одновременно. В Греции еще не могло быть сказки о Персее и Андромеде, мог быть
только миф, а сказка могла появиться в античности позже. Но зародыши могли быть,
и могли быть именно в так называемых народных низах.
343
VI. Змей и царство мертвых.
29. Змей-страж,
Уже выше, когда мы рассматривали обряды посвящения, мы видели, как тесно эти
обряды связаны с представлением о пребывании в царстве мертвых. Посвящаемый
переживает смерть и, наоборот, смерть есть своего рода посвящение. Этим
объясняется, что позднее, когда посвящение уже давно забыто, нисхождение в
царство смерти, катабазис, есть условие героизации.
Этим же объясняется, что в представлениях о смерти поглотитель играет такую
большую роль.
Водяной змей мыслился сидящим в прудах и водоемах, в реках, морях и на земле. Но
эти водоемы одновременно служат входом в иное царство. Дорога в иное царство
лежит через пасть змея и через воду -- как сквозь воду, так, позднее -- и по
воде. Это приводит нас к сторожевой роли змея. Сторожевая роль водяного змея
ясна. Сидя у воды или в воде, он сторожит ее. Но и горный змей связан,
собственно, не с высотами, а с пещерами, потому что наряду с водоемами именно
пещеры считались входом в иное царство. Поэтому змей живет и берлогах.
Мы можем наблюдать, как змей, которого мыслили себе в воде и на земле, начинает
переноситься в более или менее фантастическую даль. Это перенесение связано с
появлением пространственных представлений, с появлением представлений о пути
умершего. Обитая первоначально в определенных прудах и озерах (так что мимо них
даже боялись проходить), змей теперь от начала пути умершего переносится к концу
этого пути. Перенесение это может быть двоякое: или он мысленно передвигается
вниз в землю, т. е. становится существом хтоническим, или он, наоборот,
переносится в небесную высь и становится существом небесным, солнечным и
огненным. Хтоническая природа змея древнее, но и то и другое происходит
сравнительно поздно. В общих чертах можно установить этапы поглотителя, стоящего
на месте в лесу (у народов, живущих замкнуто и изолированно), поглотителя,