Самой обитательнице этого царства, царевне, всегда присущ какой-нибудь золотой
атрибут. Она сидит в высокой башне с золотым верхом (158). "Смотрит, а по синю
морю плывет Василиса-царевна в серебряной лодочке, золотым веслом попихается"
(169). У нее золотые крылушки, у служанки -- серебряные (237). Она летит в
золотой колеснице. "На то место налетело голубиц видимо-невидимо, весь луг
прикрыли; посредине стоял золотой трон. Немного погодя -- осияло и небо и землю,
-- летит по воздуху золотая колесница, в упряжи шесть огненных змеев; на
колеснице сидит королевна Елена Премудрая -- такой красы неописанной, что ни
вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать" (236). Даже в тех случаях, когда
царевна представлена воинственной девой, она скачет на статном коне "с копьем
золотым". Если упомянуты ее волосы, они всегда золотые. Отсюда и ее имя "Елена
Золотая Коса Непокрытая Краса". В абхазских сказках свет исходит даже от ее
лица: "И увидел светившуюся без солнца красавицу, стоявшую на балконе... от нее,
как от солнца, шел свет, даже когда не было ни солнца, ни луны" (Абхазские
сказки 4).
Этот список можно было бы продолжить и заполнить им целые страницы. Золото
фигурирует так часто, так ярко, в таких разнообразных формах, что можно с полным
правом назвать это тридесятое царство золотым царством. Это -- настолько
типичная, прочная черта, что утверждение; "все, что связано с триде-
363
сятым царством, может иметь золотую окраску" может оказаться правильным и в
обратном порядке: "все, что окрашено в золотой цвет, этим самым выдает свою
принадлежность к иному царству". Золотая окраска есть печать иного царства.
Примером этого может служить перо Жар-Птицы. Птицу подкарауливает Иван-царевич:
"Сидит он час, другой и третий -- вдруг осветило весь сад так, как бы он многими
огнями освещен был: прилетела Жар-Птица". Она роняет перо: "Это перо было так
чудно и светло, что ежели принесть его в темную горницу, то оно так сияло, как
бы в том покое было зажжено великое множество свеч" (Аф. 168). Эта птица
действительно прилетает из "другого царства", и герой отправляется ее искать. В
этом случае связь совершенно ясна. Но даже в тех случаях, когда этой связи нет в
прямом смысле этого слова, вопрос о ней должен быть рассмотрен и исследован.
Так, например, герой добыл чудесную уточку:
"Запер хозяин свою уточку в темный сарай; ночью она снесла золотое яичко. Пошел
туда мужик, увидел великий свет и, думая, что сарай горит, закричал во всю
глотку: ,,Пожар! Пожар! Жена, хватай ведра, беги заливать!" Открыли сарай -- ни
дыму, на пламени, только светится золотое яичко" (196, вар.).
Что между этими двумя случаями есть какая-то связь, это очевидно. Связь же с
тридесятым царством не дана, но постулируется и должна быть исследована.
Случай с золотыми яичками интересен еще другим: он показывает, что золотая
окраска есть синоним огненности. То же мы видим с пером Жар-Птицы, которое
светится. Зная, что тридесятое царство есть вместе с тем очень часто небесное,
солнечное царство, мы легко можем заключить, что небесная окраска предметов есть
выражение их солнечности. В некоторых случаях это высказано совершенно ясно.
Так, в пермской сказке читаем:
""Видишь: вот в этой стороне вроде солнца огонь? -- "Вижу", -- говорит. -- "Это
не вроде солнца огонь, а это ее дом, он весь на золоте, -- говорит"" (3П 1).
4. Три царства.
Сказка о том, как герой на своем пути попадает в медное, серебряное и золотое
царство, по наблюдениям Н. П. Андреева, -- самая распространенная сказка на
русском языке, и можно предполагать ее известной. Нам кажется, что эти три
царства возникли как утроение тридесятого царства. При стремлении сказки все
утраивать этому стремлению несомненно подвергся и данный мотив, и этим вызвано
наличие вообще трех царств, но так как тридесятое царство золотое, то предыдущие
сделаны серебряным и медным. Искать здесь каких-то связей с представлениями о
железном, серебряном и золотом веке, вообще с циклом гезиодовских эр --
напрасный труд. Здесь не удастся также обнаружить никаких связей с пред-
364
ставлениями о металлах. Здесь можно было бы поставить также вопрос о
представлении трех царств как небесного, земного и подземного. Но и эта связь
также не подтверждается материалами: медное, серебряное и золотое царства
находятся не друг под другом, а одно впереди другого, обьгчно они все три
находятся под землей. Но так как по сказочному канону тридесятое царство есть
последний этап пути героя, после чего происходит его возвращение, а прибытие три
раза невозможно (ему должны были бы предшествовать возвращение и новая
отправка), то два царства стали своего рода проходными этапами, а одно --
золотое -- этапом прибытия. Но такой переходный этап в сказочном каноне уже
имеется. Это -- избушка яги. И вот, мы стоим перед любопытным явлением
ассимиляции трех царств с избушкой яги. Действительно: если просмотреть
многочисленные случаи этих трех царств, то некоторые элементы в них всегда идут
от тридесятого царства и царевны, а другие -- от яги. Кроме названий эти три
царства ничего специфического в себе не имеют. Возьмем Аф. 128. вар. Иван
приходит в медное царство. Там его встречает "девица, прекрасная из себя". Это
во всяком случае не яга. Следует выспрашивание и упрек: "не накормила, не
напоила, да стала вести спрашивать". Этот элемент явно от бабы-яги. Затем девица
дарит ему перстень, т. е. выступает как дарительница. Однако предмет ее подарка
-- перстень -- есть завуалированное обручение. Но обручается герой только с
третьей девицей из золотого царства,- которая, следовательно, и функционально
есть царевна. Подобно этому случаю могут быть проанализированы и остальные
варианты, и это даст право утверждать, что эти три царства есть внутрисказочное
образование. Не удалось найти никаких материалов, указывающих на связь этого
мотива с первобытным мышлением или первобытными обрядами.
5. Териоморфизм тридесятого царства.
Но наше изучение тридесятого царства еще Далеко не кончено. Есть еще одна черта:
то царство иногда представлено царством не людей, а царством животных.
Правда, эти указания встречаются не так часто, эти представления находятся
несколько в тени в сравнении с пышными дворцами из золота, мрамора и перламутра,
но для исследователя они представляют особый интерес. Так, если похитителем
царевны является животное, то это животное уносит ее к себе в свое царство, где
людей никаких нет. Так как похитителем чаще всего является змей, то и это
царство часто есть царство змеиное. "Долго-долго шел он за клубочком, много лет
пролетело, и зашел в такую землю, где нет ни души человеческой, ни птиц, ни
зверей, только одни змеи кишат. То было змеиное царство" (Аф. 191, вар.). В
сказке 233 говорится: "Сел Василий-царевич на коня и поехал за тридевять земель,
в тридесятое государство;
365
долго ли, коротко ли, приехал он в царство львиное". Здесь живет царь-лев, и это
указание на царя зверей мы особо отмечаем, оно нам еще пригодится. После этого
герой еще попадает в змеиное и воронье царство. Этот животный характер царства
не исключает наличия и городов, и дворцов, и садов: "В том царстве жили одни
змеи, да гады. Кругом города лежала большая змея, обвившись кольцом, так что
голова с хвостом сходились" (Аф. 178, вар.). В тобольской сказке находим:
"Видит, перед ним стоит дом с двумя крыльцами: серебряное крыльцо и золотое. Он
подумал: "Кто тут живет?"... Пошел и отворил дверь в первую комнату и увидел --
сидят курицы: "Неужели здесь такие люди живут, как наши курицы?"" (См. 335). В
сказке "Марья Моревна" (Аф. 159) за трех девушек сватаются сокол, ворон и орел.
Брат девушек отправляется их навестить. "Идет день, идет другой, на рассвете
третьего видит чудесный дворец, у дворца дуб стоит, на дубу ясный сокол сидит".
Это -- царство соколов. Можно предположить, что и царь-медведь (201) уносит
детей в медвежье царство. Отметим еще случай прибытия в царство мышей. "Поплыли
они по морю; перебрались на другую сторону и пришли в тридесятое царство, в
мышье государство" (191, ср. 217, 218).
II. Тoт свет
6. Ранние формм потустороннего мира.
Итак, никакого единообразия нет. Есть многообразие. Скажем наперед, что народов,
имеющих совершенно единообразное представление о потустороннем мире, вообще не
существует. Эти представления всегда многообразны и часто противоречивы.
Сказка очень наивно, но совершенно точно выражает суть дела, говоря: "И там свет
такой же, как у нас". Но так как свет меняется, так как меняются формы
человеческого общежития, то вместе с ними меняется и "тот свет". Но мы уже
знаем, что в фольклоре с появлением нового старое не умирает. Так появляются все
новые и новые формы, сосуществуя со старыми, пока, наконец, в Египте или в
классической Греции или в современной сказке не получается нечто вроде маленькой
энциклопедии всех некогда имевшихся форм "того света". Человек переносит в иное
царство не только свое социальное устройство (в данном случае -- родовое, с
позднейшим изменением хозяина в царя), но и формы жизни и географические
особенности своей родины. Островитяне представляют себе иной мир в виде острова.
Дворцы явно идут от мужских домов -- лучших построек селения и т. д. Но человек
переносит туда же и свои интересы, в частности производственные интересы. Так,
для охотника это царство населено животными. Он проходит после смерти еще раз
весь ис-
366
кус посвящения и продолжает охотиться, как он охотился и здесь, с той лишь
разницей, что там в охоте не будет неудач.
Эта проекция мира на тот свет уже совершенно ясна в родовом обществе. Охотник
всецело зависит от животного, и он населяет животными мир. Свое родовое
устройство он приписывает животным и думает после смерти стать животным и
встретиться с "хозяином" или, выражаясь по-сказочному, с "царем" змей, волков,
рыб, раков и т. д.
Там живут хозяева, могущие посылать этих животных. Штернберг, изучавший медвежий
праздник гиляков, приходит к заключению, что медведя убивают, посылая его к
своему хозяину:
"Душа убитого медведя, -- говорит он, -- отправляется к своему хозяину, тому
хозяину, от которого зависело благополучие человека" (Штернберг 1936, 43). Таким
образом мы можем установить, что сказка, правда, в очень бледных отражениях,
сохранила этот слой. Этим объясняется, что иное царство населено животными, и
что там герой встречает их царя или хозяина. Эти животные в дворце очень
напоминают нам животнообразных обитателей "большого дома", уже знакомых нам по
главе IV. На том свете люди -- змеи, львы, медведи, мыши, курицы, т. е. звери в
тотемическом понимании этого слова.
7. Пacmь и толкучие горы.
Представление, что нужно попасть в животное, чтобы получить власть над ним, нам
уже знакомо. Здесь мы имеем ключ к тому явлению, которое мы наблюдали раньше:
что представление о смерти и формы посвящения показывают такое поразительное
сходство. При этом нет необходимости утверждать, что одно развилось из другого.
Сказочный дворец в ином мире не только поразительно похож на "большой дом", он
иногда просто совпадает с ним, так что между ними нельзя провести точной
границы. Вход в царство идет через пасть животных. Эта пасть все время
закрывается и открывается. "Царство его отворяетца на время; когда змей полоз
раздвинетца, тогда отворяются и вороты" (3П 13). В этом случае совершенно ясно,
что пасть -- это ворота. Отсюда, с одной стороны, идут захлопывающиеся двери,
иногда отхватывающие герою пятку, а также двери с зубами и кусающиеся двери, с
другой стороны, отсюда же идут и толкучие горы, грозящие раздавить пришельца.
Приведем текст в афанасьевском пересказе. "В том царстве есть две горы высокие,
стоят они вместе, вплотную одна к другой прилегли; только раз в сутки
расходятся, раздвигаются, и через 2-3 минуты опять сходятся. Промеж тех толкучих
гор хранятся воды живущие и целющие" (Аф. 204, вар. 2). Аналогия здесь слишком
велика, чтобы быть случайной. Та же периодичность в закрытии и раскрытии, та же
