представляется иначе. Мы можем высказать предположение, что мотив вещего знания,
в частности знания языка птиц, идет от обрядов, при которых юноша подвергался
проглатыванию и изверганию или сам проглатывал кусок или частицу животного,
вследствие чего он приобретал магические способности. Первоначально
приобретались способности чисто охотничьи, затем способности, связанные с
гончарным искусством, земледелием и т. д. По мере того как человек овладевал
природой и производством, отпал магический характер этих способностей и
искусств, но те способности, по отношению к которым человек все еще оставался
беспомощным, эти способности, хотя бы в мифе (Меламп и др.), все еще
приобретаются с участием змей. Сюда же относится и способность понимать язык
птиц и животных, отголосок некогда приобретавшейся полной власти охотника над
волей животного, которое силой обряда должно было стать послушным орудием в
руках человека и служить его воле.
Следы поглощения в целях придачи магических или колдовских сил спорадически
встречаются не только в сказочной, но и в средневековой легендарной литературе.
Они имеются, например, в сказаниях о Соломоне. В талмудической легенде Соломон
строит храм при помощи Асмодея. "Мудрый царь хотел чему-нибудь научиться у
демона, но не было ни времени, ни случая". По окончании постройки храма Соломон
остается один с Асмодеем и начинает его выспрашивать. "Сними с меня цепь, --
говорит Асмодей, -- и я покажу тебе мое могущество и возвеличу надо всеми
людьми". Соломон его слушается. "Он проглотил Соломона и извергнул за 400
парасангов от себя" (Веселовский 1921, 136). Из дальнейшего, правда, следует,
что Соломон наказан за многоженство (извергнув Соломона, Асмодей сам становится
царем), но это -- позднейшее переосмысление, противоречащее началу легенды.
Соломон проглочен, чтобы приобрести мудрость Асмодея.
16. Алмазы.
В сказке иногда рассказывается, что герой находит в желудке или голове змея
алмазы или драгоценные камни и что змей дарит их герою. "А драгоценные камни
были в голове" (Никифоров 1936, 205). "Поди сходи за море к змею огненному по
дорогие камни" (См. 362). "Из себя зачал рыгать и вырыгал из себя драгоценный
камень" (Сад. 6) и т. д.
Эта деталь также уже имеется на ступени доклассового мифа. У Боаса приведен
случай, когда змей дает "кусок прозрачного камня" (Boas 1895, 81). Связь с
поглощением и изрыганием сохраняет русская сказка, и это наводит на мысль, что и
здесь мы
313
имеем связь с обрядом посвящения. Уже выше мы видели, что в тело посвящаемого
вводятся кристаллы. Горный хрусталь, кварц играют большую роль в шаманизме самых
ранних известных нам стадий. Рэдклифф-Браун говорит: "Имеется широко
распространенная связь кристаллов кварца с радужной змеей, и по всей Австралии
эти кристаллы относятся к самым важным волшебным субстанциям, употребляемым
шаманом" (Radcliff-Brown 342).
С этим, с одной стороны, связано то, что девушку в сказке кладут в стеклянный
гроб (см. гл. IV, 10), с другой стороны, с этим связана хрустальная гора, в
которой обитает змей, а также то, что царевна сидит на стеклянной вышке, откуда
ее на волшебном коне добывает герой (см. гл. VIII, 8).
17. Поглотитель-переносчик.
Во всех приведенных нами случаях змей был существом благим, подателем
магического знания и могущества. Такой благой змей в репертуаре сказки уживается
с врагом рода человеческого, чудовищем, которое надо уничтожить. Что змей --
существо двойственное, замечено уже давно. Штернберг неоднократно говорит о
дуализме в представлениях о змее. Этот "дуализм" получился в процессе развития
представлений о змее. Есть не два разных змея, а две ступени его развития.
Первоначально благой змей превращается затем в свою противоположность. И только
тогда возникает представление о змее-чудовище, злом змее, которого надлежит
убить, и образуется тот сюжет змееборства, который развивается в истории не сам
по себе, не эволюционно, не имманентно, а вследствие противоречия своих
первоначальных смысловых форм новым формам общества и его культуры.
Начнем с наблюдения, что во множестве случаев, и в обрядах, и в мифе, сам
поглотитель (чудовище, зверь, змей) остается на месте, движутся же
проглатываемые: так, дети уходят из дому, проглатываются чудовищем, извергаются
им и затем возвращаются домой. Но есть мифы иного характера. Герой поглощается,
затем в желудке поглотителя переносится в другую страну и там выхаркивается или
вырезывает себя. Этот поглотитель часто убивается героем, и здесь кроется начало
змееборства. Эти мифы, распространенные у доклассовых народов чрезвычайно
широко, должны быть рассмотрены нами несколько ближе.
Откуда могло получиться представление, что поглотитель перенес героя в иное
царство? Можно утверждать, что здесь мы стоим перед развитием некоторых
элементов, эмбрионально присущих обряду. Побывавший в желудке зверя считался
побывавшим в царстве смерти, в ином мире, и сам считал, что он побывал там.
Пролезая через чрево змея, он пролезал в иную страну. Здесь пасть зверя есть
условие попадания в иной мир. Так, еще в татарской сказке герой спас девушку,
дочь змея. В благодарность за это она ему говорит: "Пусть не страшит тебя
314
грозный вид моего родителя (т. е. змея). Чтобы попасть в его царство, нам
придется сначала пройти через утробу матери, а затем через брюхо моего отца.
Страшный мрак окутает нас на этой дороге, и невыносим будет этот вид для слабого
сердца. Но это -- единственный путь в наше царство. Зато встретит тебя царь змей
с почетом и милостями и наградит тебя за доблестный подвиг" (Сказки и легенды
татар Крыма 169).
Но, очевидно, в сознании носителей этих обрядов и сюжетов произошло что-то, что
уже не соответствовало первоначальным формам их. Миф ясно показывает, что здесь
развилось чувство пространства и движения. Появление пространственных
представлений заставляет снять с места поглотителя и совершить далекий путь.
Представление о царстве смерти териоморфного вида сменяется представлением о
стране смерти как о далекой стране. Совершенно очевидно, что такие представления
могли появиться только у народов, осознавших пространство не путем философских
размышлений, а испытавших его хозяйственно, т. е. у народов, совершавших далекие
поездки. Такими были жители островов и побережий. И действительно, миф о
поглотителе-переносчике есть миф преимущественно морской. Герой переносится в
желудке по морю, и поглотитель имеет форму огромной рыбы. Далее: снимая с места
поглотителя, рассказчик, по существу, снимает смысл поглощения. "Лес" сменился
морем. Это значит, что лесная охотничья дичь перестала быть единственным
источником существования и что соответствующие обряды потеряли свой смысл. Но
вместе с тем это изменение не представляет собой настолько глубокой революции,
чтобы совершенно уничтожить и заставить забыть старый обряд и сюжет.
Исследователь видит связь очень ясно, но носитель мифа ее уже забыл, сохранив во
многом еще старые формы. Неподвижное превращается в подвижное, страшное -- в
авантюрное и даже комическое, нужное -- в бесполезное и вредное. Герой в этих
случаях уже не приобретает никаких магических качеств. Наоборот, в поглотителе
он видит врага и убивает его после поглощения, убивает его, находясь в его
желудке, поражает его изнутри. Здесь и кроется начало змееборства.
Ниже мы приведем несколько выборочных примеров. Материала имеется так много, что
он один мог бы составить книгу. Такая книга даже имеется. Это "Век солнечного
бога" Фробениуса. Здесь довольно тщательно собраны подобного рода мифы. К
сожалению, однако, труды автора пропадают даром, так как для него с самого
начала кит это -- море, герой, проглоченный им, -- вечернее солнце, а герой,
выходящий из кита, -- солнце утреннее.
Связи с обрядом, связи с хозяйственной и социальной жизнью народов автор не
касается и связи этой не видит.
315
18. Борьба с рыбой, как первая ступень змееборства.
Несомненно, что миф о проглоченном и унесенном в другую страну - очень сложное
явление по создавшим его причинам и по разнообразию его связей. Мы не будем
здесь изучать всего комплекса этого мифа, в частности момента переноса. Мы
обратим внимание только на те стороны, которые приводят к змееборству.
Рассмотрим сперва несколько случаев, в которых перенос происходит без всяких
элементов борьбы. В Микронезии есть миф о мальчике -- сыне угря. Женщины его
дразнят, так как у него нет отца. Он отправляется искать отца, прыгает в воду.
Там он видит угря с огромной разинутой пастью. Он вбрасывает в пасть два бревна,
т. е. вставляет их в пасть, чтобы она не закрылась, и сам прыгает в нее. Оттуда
его выхватывает акула и приносит его к некоему берегу, где имеется много
черепашьих спинок. Таким же путем он возвращается в пасть акулы и оттуда домой,
где и женится (Frazer 1922, 195). Здесь мы видим, что проглоченный герой
переносится к иному берегу. Черепашьи спинки здесь, очевидно, пришли на смену
кристаллу или кварцу, дающему магическое могущество.
Этот случай показывает явные признаки упадка. Поглощение здесь удвоено без
всякой надобности. Черепашьи спинки лишены волшебной силы. Женитьба не увязана с
предшествующим поглощением и возвращением: в обряде оно условие женитьбы.
Перейдем к другим, более типичным и распространенным случаям.
Отец дает мальчику некое поручение. Но он непослушен, бежит к воде и вместе с
товарищами выезжает в море на лодке. Вдруг лодку начинает качать и трясти.
Непослушный мальчик падает в воду, и его сейчас же проглатывает большая рыба.
Пролежав там некоторое время, он испытывает голод. Он оглядывается кругом и
видит, что над ним висит печень рыбы. Эту печень он начинает отрезать
раковинкой. Рыбе становится больно, и она его выхаркивает (Frobenius 1904, 91).
В предыдущем случае проглатывание прошло без всяких последствий для поглотителя.
Здесь же герой отрезает у рыбы печень и съедает ее. Трудно сказать, есть ли это
отголосок некогда производившегося съедания кусочка животного при обряде, или
нет. Во всяком случае этот мотив очень распространен, и это съедание
производится под различными предлогами. Рыбе от этого становится больно, и она
выхаркивает героя. Мы видим, что выхаркивание требует какой-то мотивировки. Как
таковое оно уже непонятно. Отмечаем, что рыба остается жива и что никакой борьбы
с поглотителем здесь еще нет.
Иногда в рыбе разводится огонь, и это делается, чтобы выйти из нее, т. е. в
целях противодействия. Некий главарь при помо-
316
щи птиц строит лодку. Герой просится в лодку. После долгих споров его берут с
собой. По дороге кит их проглатывает вместе с лодкой, но герой вставляет в пасть
кита два копья, так что он не может ее закрыть. В желудке кита он видит своих
умерших родителей. Чтобы освободить себя, он возжигает большой костер. Кит
корчится от боли и плывет к отмели. Через открытую пасть все выходят наружу
вместе с лодкой. Они попали в страну луны, там царит обилие. На той же лодке они
возвращаются.
В этом случае герой в рыбе видит своих умерших родителей. Это показывает, что он
уже в рыбе попал в обитель мертвых. В рыбе герой вообще иногда встречает много
мертвых и живых, проглоченных до него, и выводит их. Этот мотив мы здесь
прослеживать не будем. Отметим только, что и русская сказка знает перенос героя
в рыбе, знает разведение в рыбе костра (Аф. 240, 242, вар.; 3В 138, 134 и др.).
Огонь в рыбе -- вообще распространенный мотив. Он непонятен, если не знать, что
в обряде и мифе из поглотителя добываются все первые вещи, в том числе и огонь.
В поглотителе же, как мы знаем, посвящаемый иногда подвергается обжиганию. В
этом чудовище горит страшный огонь. Поэтому выходящие из рыбы мальчики в мифе
часто жалуются, что в рыбе жарко, или, как в данном случае, они сами разводят в
рыбе огонь, чтобы спасти себя.
Все это показывает, что обряд уже забыт, что составные части его используются
для художественного творчества. Они могут быть рассматриваемы, как порча, как
искажение, но эти случаи показывают творческую переработку мотива -- отмирание
