достоянием сказки, а достоянием практики. Действительно ли такие предметы
существовали в обиходной практике? Такие предметы действительно существовали и
употреблялись, и мы считаем это явление достаточно известным, чтобы на нем не
останавливаться. Это -- так называемые фетиши, амулеты, талисманы и т. д. В
сравнительной этнографии вопрос этот все еще ждет своего исследователя. Формы и
способ употребления этих предметов иногда в точности совпадают с той картиной,
которую дает сказка. Укажем хотя бы на племя, которое знает "кольца, которые
обладают свойством ставить носителя их в связь с некоторыми духами" (Frobenius
18986, 326). Таким образом и здесь сказка содержит отголоски прошлого.
19. Огниво.
Среди предметов, способных вызвать помощника, особое место занимает огниво,
вызывающее главным образом коня. В сказке это обычно кремень и кресало, иногда в
соединения с волосками. Волоски нужно зажечь, чтобы вызвать коня. Что огниво
почти стабильно (но не исключительно) связанно именно с конем, объясняется его
огненной природой.
В огниве волшебные силы, свойственные вещам, сказываются особенно ярко, особенно
сильно. Кремень и кресало очевидно заменили более древние формы огнива, когда
огонь добывался
281
путем трения. Мы уже видели, как путем трения двух палочек вызывается Агни.
Поэтому огниво вообще есть волшебный предмет, служащий для вызова духов, а не
только коня. Так, в белорусской сказке герой в лесной избушке находит кисет, в
котором нет табаку, но есть огниво "кремешок и мысатик". "Дай, я попробую
сикануть! Это подорожному человеку сгодится. Си-канул он мысатиком по кремешку
-- выскакивают 12 молодцов. "Что тебе от нас нужно?"" (Добровольский 557) В
немецкой сказке (Гримм, 116) нужно закурить трубку, чтобы вызвать духа. Это
объясняет нам и лампу Алладина, и может быть и то, что и волшебное колечко
иногда нужно потереть, чтобы явился дух-помощник.
20. Палочка.
К совершенно иным представлениям восходит палочка, прутик или тросточка.
Предметы, о которых шла речь до сих пор, идут или от животных, или от орудий.
Палочка создалась в результате общения человека с землей и растениями. Сказка не
сохранила только одного обстоятельства: прутик срезается с живого дерева, и
тогда он может оказаться волшебным, перенося чудесное свойство плодородия,
обилия и жизни на того, с кем он соприкасается. По свидетельству Маннгардта,
люди, животные, растения в различные времена года ударяются или стегаются
зеленой веткой (resp. палочкой), чтобы стать здоровыми и сильными (Маннгардт).
Таких случаев им приводится очень много, и они ясно показывают, что здесь на
ударяемого переносится жизненная сила растения. То же самое приписывается корням
и травам- В сказке "Притворная болезнь" (Аф. 207) убитый царевич оживляется
корешком, подарком старика. "Они взяли корешок, нашли могилу Ивана-царевича,
разрыли, вынули его, тем корешком вытерли и три раза перевернулись через него --
Иван-царевич встал". Сила корешка переходит на человека. В другой сказке змея
оживляет другую, приложив к ней зеленый листок (206, вар.) (об этом подробнее в
главе о змее). Отсюда понятно, почему и "плетка-живулька" оживляет мертвою (Онч.
3).
21. Предметы, дающие вечное изобилие.
Ко всему сказанному надо прибавить, что не каждый, не всякий предмет каждого
рода может быть волшебным, а только добытый известным образом. При существовании
обряда посвящения таким был предмет, полученный от старших. В сказке таким
является предмет, данный мертвым отцом, ягой, благодарным похороненным
мертвецом, животными-хозяевами и т. д. Короче говоря, волшебным является
предмет, взятый "оттуда". "Оттуда" -- это для более ранней стадии означает "из
леса" в широком смысле этого слова, а позже -- предмет, принесенный из иного
мира, а по сказочному -- из тридесятого царства. Не всякая вода оживляет
мертвого. Но вода, принесенная птицей из тридесятого царства, оживляет мертвеца.
Отсюда видно, что есть группа
282
предметов, волшебная сила которых основана на том, что они принесены из царства
мертвых. Сюда относится вода, возвращающая жизнь или зрение, яблоки, дающие
молодость, скатерти, дающие вечное питание и изобилие и т. д. Мы пока только
регистрируем этот факт. Объяснен он может быть только тогда, когда будет
рассмотрено тридесятое царство и его свойства (см. гл. VIII).
22. Живая и мертвая, слабая и сидльная вода..
Среди этих предметов особого внимания заслуживает живая и мертвая вода и
разновидность ее -- сильная и слабая вода. Живая и мертвая вода -- не
противоположны друг другу. Они друг друга дополняют. "Спрыснул Ивана-царевича
мертвою водою -- его тело срослося, спрыснул живою водою -- Иван-царевич встал"
(Аф. 168). Такова каноническая формула применения этой воды.
Здесь возникают два вопроса: первый -- откуда эта вода берется? и второй --
почему эта вода сдваивается? Почему нельзя просто спрыснуть мертвеца живой
водой, как это, впрочем, в некоторых редких случаях и делается?
Чтобы ответить на этот вопрос, мы рассмотрим некоторые материалы, касающиеся
веры в загробную жизнь греков. Античные представления, связывавшиеся у древних
греков с верой в загробную жизнь, соединялись, по-видимому, нередко с
представлением о двух видах воды подземного царства, на что определенно
указывают, например, южноиталийские таблички. Так петелийская золотая табличка
(Inscriptiones Graecae 158; Dieterich 1893, 86), вкладываемая в гроб покойнику,
говорит душе скончавшегося, что в доме Аида она увидит два различных источника:
один по левую, другой по правую руку. У первого растет белый кипарис, но не к
этому источнику должна она приближаться. Таблички велят душе обернуться направо,
туда, где из пруда Мнемосины течет освежающая вода, около которой стоят ее
стражи. К ним должна обратиться душа и сказать: "Я изнемогаю от жажды! Дайте
напиться мне!"
Присмотримся внимательнее к этому тексту. Говорит и он о двух водах. Одна из них
не охраняется и не представляет никакого блага для мертвеца; другая, наоборот,
охраняется очень тщательно, и раньше, чем дать этой воды, мертвеца выспрашивают.
Какая же это вода? В тексте она не названа ни живой, ни мертвой. Но она -- благо
для умершего, вода для мертвецов или, иначе говоря, вода "мертвая". Можно
предположить, что эта вода успокаивает умершего, т. е. дает ему окончательную
смерть или право на пребывание в области Аида.
Но для чего тогда служит другая вода, стоящая налево и никем не охраняемая? Из
данного текста это не видно. По некоторым параллелям можно предположить, что это
-- "вода жизни", вода для мертвецов, не входящих в Аид, а возвращающихся из
него.
283
До входа в Аид она не имеет никакого действия, поэтому она и не охраняется. Это
явствует из вавилонского катабазиса богини Иштар. Как говорит Иеремиас, "она
отпускается обратно после того как привратник вынужденным образом вспрыскивает
ее водой жизни" (Jeremias 32). Если высказанные здесь предположения верны, то
это объясняет, почему героя сперва опрыскивают мертвой водой, а потом живой.
Мертвая вода его как бы добивает, превращает его в окончательного мертвеца. Это
своего рода погребальный обряд, соответствующий обсыпанью землей. Только теперь
он -- настоящий умерший, а не существо, витающее между двумя мирами, могущее
возвратиться вампиром. Только теперь, после окропления мертвой водой эта живая
вода будет действовать.
Если предположения, высказанные здесь, верны, то они бросают некоторый свет на
"сильную" и "слабую" воду. Эти воды стоят по правую и левую руку пришельца. Они
имеются или в погребе у яги, или у змея.
Как яга, так и змей являются охранителями входа в иное царство. Змей охраняет
реку и мост, ведущие в тридесятое государство. "Сильная стоит на правой руке
моста, а слабая -- на левой" (Аф. 137, вар.). Перед боем эти воды подмениваются.
Герой пьет "сильную" воду, убивает змея и попадает в иное царство.
Аналогия с приведенным греческим материалом достаточно полна. Но все же она не
абсолютна. На вопрос, какую же воду пьет герой -- живую (т. е. для живых) или
мертвую (т. е. для мертвых), нельзя дать точного ответа. Здесь точность и
первоначальный смысл уже утеряны, стерты. На этот вопрос так же нельзя ответить,
как на вопрос -- представляет ли собой герой мертвеца или живое существо. Он --
живое существо, вторгающееся в царство умерших как дерзкий нарушитель и
похититель. Нарушение установленного порядка мы имеем и здесь. Герой пьет не ту
воду, которую ему как мертвецу было бы положено, и этим приобретает силу,
похищает ее, так же, как он похищает молодильные яблоки и другие диковинки.
Таким образом, я предполагаю, что "живая и мертвая вода" и "слабая и сильная
вода" есть одно и то же. Ворон, улетающий с двумя пузырьками, приносит именно
эту воду. Мертвец, желающий попасть в иной мир, пользуется одной водой. Живой,
желающий попасть туда, пользуется также только одной. Человек, ступивший на путь
смерти и желающий вернуться к жизни; пользуется обоими видами воды.
Эти предположения должны остаться гипотезой до нахождения других более точных
материалов. Но в свете этих предположений мы можем утверждать, что Иштар раньше
чем попасть в иной мир, пьет одну воду "мертвую", и что здесь пропуск.
Возвращаясь, она
284
пьет другую. Необходимо только еще прибавить, что эту сдвоенную воду необходимо
отличать от "целющей и живущей" воды, исцеляющей слепоту и пр., также добываемой
на том свете. Об этой воде речь будет при рассмотрении тридесятого царства.
23. Куколки.
Итак, рассмотрение некоторых волшебных предметов опять приводит нас к той
области, к которой приводит рассмотрение многих других элементов: к царству
мертвых.
К этой же сфере приводит рассмотрение еще одного предмета, который стоит на
границе волшебных помощников и волшебных предметов, а именно -- куколок.
Такая куколка фигурирует в сказке "Василиса Прекрасная" (Аф. 104). Здесь умирает
мать: "Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала
ей и сказала: "Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот
эту куклу; береги ее всегда при себе и никому не показывай, а когда приключится
тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета"". Азадовский, Андреев и
Соколов, издававшие Афанасьевский сборник, склонны считать этот мотив не
фольклорным, так как он в фольклоре не имеет аналогий. Но, во-первых, эти
аналогии есть: в сказке "Грязнавка" (См. 214) имеются куколки, к которым
обращаются с той же формулой, что и у Афанасьева: "Вы, кукалки, кушайтя, мое
горе слушайтя". В северной сказке: "У меня в сундуке есть цетыре куколки, как че
надо, они тебе помогут", -- говорит мать перед смертью своей дочери (Сев. 70).
Попутно обращаем внимание на то, что куклу эту надо кормить. Во-вторых, куколки
широко фигурируют в верованиях самых различных народов, причем аналогия со
сказкой довольно точна.
Чтобы лучше понять этот мотив, приведем еще один случай из сказки. В сказке
"Князь Данила-Говорило" (Аф. 114) преследуемая девушка постепенно погружается в
землю (т. е. уходит в преисподнюю) и оставляет вместо себя четырех куколок,
которые отвечают преследователю за нее ее голосом. В этом случае куколка служит
заместителем ушедшего под землю.
Именно такую роль куколка играла в верованиях очень многих народов. "Известно,
что остяки, гольды, гиляки, орочи, китайцы, а в Европе -- мари, чуваши и многие
другие народы делали в память умершего члена семьи "деревянного болвана" или
куклу, которые считались вместилищем для души покойного. Изображение это кормили
всем тем, что ели сами, и вообще ухаживали за ним, как за живым" (Зеленин 1936,
137). Эта вера -- отнюдь не специфическая особенность Сибири или Европы. В
Африке у Eime, когда умирает жена и муж женится вторично, он держит в своей
хижине куклу, "которая представляет эту жену в потустороннем мире. Ей
оказываются всякие почести, чтобы жена на том свете не ревновала к жене на этом
свете" (Meinhof 63). В быв-
285
шей Нидерландской Новой Гвинее после смерти вырезают фигурку, при помощи которой
