- Ты думала, - был властный ответ. - И ты тоже не можешь с этим
бороться. - Он обнял ее и зашептал: - Моя дорогая Дженни, милая, милая
Дженни, я люблю тебя. Я обожаю тебя. Я только о тебе и думаю.
- Джулиан, вы меня почти не знаете.
- Я знал тебя всегда. И не зови меня Джулиан. Скажи мне "милый".
- Милый, - прошептала она, - и я... я тоже люблю тебя.
Все это время свет слабел и меркнул, и плотный бурый сумрак из
неосвещенных углов подкрадывался к ним ближе и ближе, так что оба они, но
особенно Напье, понемногу расплывались, теряли четкость очертаний и,
наконец, стали похожи то ли на влюбленных со старого, вытертого гобелена, то
ли на сплетающиеся призраки, а шепот их был не громче робких далеких вздохов
ветра. Все же Чиверел увидел, как медленно запрокинулось ее лицо, нежный
мерцающий овал; увидел, как она обвила его руками, увидел, как соединились
их губы, которые теперь были серыми и холодными, и услышал свой дикий вопль:
"Нет, нет, нет!" Мгновенно налетела ночь, завыл ветер, и от двух влюбленных,
давным-давно канувших в вечность, не осталось и следа.
Помня краешком памяти о комнате, в одном углу которой был для него
зажжен свет, он заковылял назад к своему креслу. Ночь и вой ветра,
подхватившего и унесшего сотню лет как горстку сухих листьев, еще не
отпустили его. Но он все же сохранил способность мыслить. Почему он
вскрикнул: "Нет, нет, нет!" так неистово, что сам поразился? Вначале он
испытывал глубокое чувство жалости и вместе с тем утраты; потом из прошлого
- того прошлого, которое никогда ему не принадлежало, - явилась, выплыла эта
девушка, и было в ней какое-то странное волшебство. Но он вовсе не желал
обладать ею, даже в самом призрачном смысле, и крик его не был криком
ревности. Может быть, он просто хотел остановить эту короткую трагедию,
которая словно специально для него разыгрывалась здесь еще раз? Или в час
полной безнадежности в нем пробудилось последнее сокровеннейшее человеческое
желание - сделать то, чего, по словам священников, не в силах сделать сам
господь: изменить прошлое? Но почему эта давно умершая девушка - была ли то
девушка, дух или символический персонаж возвращающегося сновидения, - почему
она так много значит для него? Ведь, когда ее имя попалось ему на глаза в
справочнике несколько недель тому назад, его нервы напряглись, и на
мгновение он весь похолодел. Какая таинственная часть его существа, о
которой он даже не подозревал, ожила здесь, среди привидений старого Театра?
Ему теперь все безразлично - он откровенно признался в этом Полине, - в том
числе нынешний Театр, который в течение последних двадцати пяти лет давал
ему средства к жизни, друзей, поклонников, даже славу. Тогда почему за
какой-нибудь час его без остатка захватила - вот что важно, а вовсе не то,
спал ли он или действительно видел привидения, увлекло ли его воображение
драматурга, или он и в самом деле побывал в прошлом, - захватила печальная
история неизвестной и позабытой актрисы, умершей так рано, этой Дженни
Вильерс? Но что-то случилось от одного лишь звука ее имени, которое он
безотчетно повторил несколько раз, и он понял, что навсегда потерял это
прошлое с его странным волшебством, пробуждением розы во мраке, далеким
плеском родника в пустыне...
8
И вот он уже был не в Зеленой Комнате, хотя по-прежнему чувствовал под
собой кресло, и даже не в театре, но где-то вне его, и происходило это - он
мог бы поклясться - сто лет назад... Черный ветер выл в ночи. Сначала ничего
нельзя было разобрать, только цокали копыта лошадей, тащивших коляски. Потом
откуда-то донеслось пение, словно подхваченное внезапным порывом ветра у
открытого окна таверны. Горели неяркие огни - лампы под муслиновыми
абажурами, затуманенные дождем. Старые привидения на старых улицах. Может
быть, он тоже стал привидением? Чиверел испугался, точно он сам - не усталое
грузное тело, покоившееся в кресле, но мыслящая часть его, дух - мог улететь
и затеряться в этой ночи, словно клочок бумаги. Он позвал Дженни: ему
необходимо было знать, где она и что с ней. И его желание исполнилось.
Он увидел, словно заглянув в незанавешенное окно, неуютную маленькую
гостиную, тускло освещенную одной висячей лампой. Дженни, все в том же
простом коричневом платье, стояла возле волосяного дивана, на котором,
завернувшись в грязное розовое одеяло и еле превозмогая дремоту, зевала
актриса со вздернутым носиком и каштановыми локонами, накрученными на
папильотки. Было очень поздно, но Дженни все еще повторяла монологи Виолы, к
явному неудовольствию другой актрисы. Чиверел слышал все, что они говорили,
но голоса их звучали слабо и доносились откуда-то издалека.
- Я понял вас: вы чересчур надменны...
Дженни произнесла это, чуть ли не стиснув зубы. Она устала, устала куда
больше, чем та, другая; но она не позволяла себе в этом признаться. Ее глаза
были широко раскрыты и блестели, а щеки ввалились. Она упрямо продолжала:
- Но будь вы даже ведьмой, вы красивы.
Мой господин вас любит. Как он любит!
Будь вы красивей всех красавиц мира,
Такой любви не наградить нельзя.
Другая, подавив зевок, подала реплику:
- А как меня он любит?
- Беспредельно.
Напоминают гром его стенанья...
И Дженни остановилась.
- Нет, неправильно. - Она явно была недовольна собой.
- По-моему, звучит как должно, дорогая, - сказала ее партнерша с
полнейшим равнодушием.
- Нет, неправильно. Теперь я вспомнила:
Беспредельно.
Напоминают гром его стенанья,
Вздох опаляет пламенем, а слезы
Подобны плодоносному дождю{8}.
Она ждала, но ответной реплики не последовало.
- Ну же! - воскликнула она нетерпеливо. - Сара, пожалуйста!
- Ты знаешь, который теперь час? - спросила Сара. - Скоро два.
- Ну и что из того? - нетерпеливо ответила Дженни, но тут же добавила:
- Нет-нет, прости, Сара, милая. Я знаю, что ты устала. Но я должна повторить
это еще раз. Ну, пожалуйста...
- "Он знает, что его я не люблю", и так далее, и так далее, "и это он
понять давно бы должен"{9}. - И Сара зевнула.
- Люби я вас, как любит мой властитель,
С таким несокрушимым постоянством,
Мне был бы непонятен ваш отказ.
И в нем я не нашел бы смысла.
Дженни не просто читала стихи - теперь она оживала с каждым словом.
- Да?
А что б вы сделали? -
подала реплику Сара.
Дженни продолжала:
- У вашей двери
Шалаш я сплел бы, чтобы из него
Взывать к возлюбленной...
Она замолчала и нахмурилась.
- Нет, не совсем так, родная моя, - сказал вдруг Чиверел, словно на
репетиции. И вслед за этим совершилось еще одно маленькое чудо, как будто на
короткий миг Дженни почувствовала его присутствие.
- Нет, неправильно, - сказала она и прочла весь монолог именно так, как
Чиверелу хотелось его услышать:
У вашей двери
Шалаш я сплел бы, чтобы из него
Взывать к возлюбленной; слагал бы песни
О верной и отвергнутой любви
И распевал бы их в глухую полночь;
Кричал бы ваше имя, чтобы эхо
"Оливия!" холмам передавало:
Вы не нашли бы на земле покоя,
Пока не сжалились бы{10}.
- Это надо мной пора бы сжалиться, - сварливо сказала Сара. -
Продержала меня до такого часа! Да и что ты так тревожишься?
- Потому что я должна, я должна! Времени так мало.
Пока она говорила это, комнатка уже отдалилась от него и совсем
потускнела, а голоса стихли до еле слышного шепота.
- Видно, вы с Джулианом все миловались, а не репетировали, - сказала
Сара.
- Сара! - задохнулась Дженни.
- Да все про вас знают. Стены выболтали.
- Нет, Сара, не надо... пожалуйста, помолчи. Я начну снова - времени
так мало...
Да, времени так мало; теперь освещенное окно было далеко и только
мерцало, а строки, которые повторяла Дженни, казались призраками слов,
трепетавшими в темноте:
Вы не нашли бы на земле покоя,
Пока не сжалились бы...
Какое-то мгновение ему казалось, что он плывет в ночи высоко над
городом, а ветер вздыхает: "Сжалились бы, сжалились бы"; но потом он
прислонился головой к гладкой теплой стене и съехал вниз, и гладкая теплая
стена превратилась в кресло.
9
На этот раз - наверное, из-за того, что Дженни тут не было, - все стало
проще и обыкновеннее: скромное, домашнее волшебство, совсем не такое, как
ее. И началось все иначе. Чиверел бросил взгляд напротив, в нишу с высоким
стеклянным шкафом, в котором среди прочих вещей лежала фехтовальная перчатка
Дженни. Шкаф был там. Чиверел твердо сидел на месте - он никуда не плыл, в
ушах смолкли барабаны батальонов Времени - и напряженно всматривался в
стеклянные дверцы, где слабо отражался свет стенного бра у него над головой.
Но вот отражение изменилось: оно приблизилось, приняло иные очертания и
засветилось по-новому. Теперь это был уголок уютного бара ранневикторианской
эпохи: начищенная бронза и олово, сверкающие краны, зеленовато-белые
фарфоровые бочонки с джином, бутылки, полные огня и солнечного света.
Толстый хозяин с мясистым лицом и толстыми руками опирался на стойку
красного дерева. По другую ее сторону расположился мистер Ладлоу в
фиолетовом сюртуке и клетчатых брюках, а рядом с ним - потрепанного вида
молодой человек в ворсистом котелке, сдвинутом на затылок. Они пили за
здоровье друг друга. По-видимому, потрепанный молодой человек был местным
журналистом.
- Значит, вы желали бы сказать примерно следующее. Постойте-ка... -
Мистер Ладлоу на секунду задумался. - "Вслед за блестящим и неподражаемым
дебютом мисс Вильерс и..." э-э...
Журналисту уже приходилось слышать нечто подобное.
- "И по особой просьбе многих достойнейших наших покровителей
искусств", - подсказал он.
- Совершенно верно. Запишите. Теперь дальше... э-э... "Мистер Ладлоу
объявляет большое представление в бенефис мисс Вильерс в пятницу, девятого.
Бенефициантка явится пред публикой в одной из своих любимейших ролей - в
роли Виолы в "Двенадцатой ночи", вместе с самим мистером Ладлоу в роли
Мальволио и мистером Джулианом Напье в роли Герцога. В заключение будет
показан новый фарс под названием "Взять их живыми".
- А-га! - воскликнул хозяин чрезвычайно многозначительно.
- Еще по стаканчику, Джордж.
- А-га! - На сей раз смысл восклицания был иной, и хозяин занялся
приготовлением напитков.
- "С любезного разрешения полковника Баффера", и так далее, - диктовал
мистер Ладлоу, - "оркестр Пятнадцатого драгунского полка будет исполнять в
антрактах популярную музыку. Контрамарки не выдаются..."
- Записано, - сказал журналист, делая у себя заметки. - "Дворяне и
джентри..."
- Разумеется. "Дворяне и джентри уже абонировали большое число мест, и
публике рекомендуется заказывать билеты, не теряя времени". Ну, вы знаете,
как обычно.
- Да, само собой. Цены повышенные?
- Разумеется. "Идя навстречу настойчивым и многочисленным требованиям и
дабы город имел случай воздать щедрую дань благодарности молодой даровитой
актрисе..." Ну, вы сами знаете. Валяйте, не стесняйтесь. - Он поднял свой
стакан.
- С большим удовольствием, - ответил журналист. - Ваше здоровье, мистер
Ладлоу.
- Ваше здоровье. Могу сказать, и без всякого преувеличения, лучшей
актрисы у меня не было не помню сколько лет. К тому же усердна и хоть бы в
рот хмельного. - Он отвернулся от собеседника, потому что к нему подошел
