тебе не для чего и не для кого работать, бороться, не о чем и не о ком
заботиться, ты заскучал, стал циничным и желчным, замкнулся в себе и
вообразил, что знаешь о жизни все.
Он задумался над ее словами и пришел к выводу, что она совершенно
неправа. Что-то с ним не так, но дело совсем в другом. Ему - пятьдесят, и он
лет на пятнадцать старше тех, к кому можно отнести сказанное ею. Умные
избалованные молодые люди - вот кто скучает, становится циничным и желчным.
Он был далек от таких глупостей, но он не осуждал Полину за то, что она
этого не понимала. Он чувствовал невероятное, безмерное утомление и
одиночество, словно вся его энергия, весь интерес к жизни куда-то
улетучились. Может быть, одна какая-нибудь железа перестала нормально
работать и нарушила баланс в организме. А может быть, весь механизм
износился. Но не было смысла углубляться в эту тему с Полиной, поэтому он
просто проворчал, что он счастливчик и знает это и что многим беднягам так
не везло, как ему...
- Нет, нет! - воскликнула Полина. - В том-то и суть. Вот где ты
обманываешь себя, Мартин. Другие тут ни при чем. Это все ты, ты. Ты
вообразил, что у тебя все уже в прошлом и ждать больше нечего, поэтому от
всего тебя воротит. И ты изобретаешь сложные теории, чтобы объяснить это.
Разобщенность! Стеклянные двери!
- Не думаю, чтобы это было правдой, - сказал он мирно. Он отлично знал,
что это неправда. - Но, предположим, ты права. Что же дальше? Вот я. Как я
могу измениться?
Вид у нее сделался озадаченный, и она жалобно проговорила:
- Я не знаю. Если бы это пришло откуда-то изнутри, из глубины... Но я
не думаю, что это придет вообще, потому что ты надежно изолирован и защищен
своей искушенностью и опытностью. - Она взглянула на него. - Но где-то за
всей этой искушенностью и опытностью, скукой и желчностью живет совсем
молодой, сбитый с толку и разочарованный человек... и одинокий... потому что
ему не с кем поговорить, - он заперт там один. Я поняла это десять лет
назад, когда нам казалось, что мы влюблены друг в друга. И я старалась
добраться до него, чтобы его ободрить, но не смогла - или ты не позволил
мне, - и оттого все пошло вкривь и вкось. Ах, проклятье! - Это слово
вырвалось у нее потому, что она не хотела плакать, но вдруг обнаружила, что
плачет. Она отвернулась, стараясь взять себя в руки. А Чиверел подумал, что
голова ее как-то нелепо раскачивается из стороны в сторону, и тут же
мысленно обругал себя за бесчувственность. Бедная Полина!
- Прекрасная теория, моя дорогая, - сказал он мягко. - Но даже если бы
это было правдой, тут, по-видимому, ничего не поделаешь.
- Я знаю. Это безнадежно. До того, другого Мартина Чиверела, который
заперт там... один, можно добраться только чудом.
- А чудес не бывает. - Он немного помолчал. - И ты еще осуждаешь меня
за то, что в конце моей пьесы все оказываются как бы за стеклом и яростно
жестикулируют, не понимая друг друга...
- Нет, я не осуждаю тебя, - сказала она устало, словно они спорили уже
многие годы. - И я не стану больше ничего говорить. Ты не изменишь этот
безнадежный страшный третий акт. Ты уйдешь из Театра...
- Который все равно умирает, - заметил он.
Она повернулась к нему, вспыхнув от негодования.
- Конечно, он умрет, если такие люди, как ты, покидают его. - Затем она
продолжала прежним тоном. - Но сейчас я думаю о тебе: вот ты перестал писать
по-настоящему - просто убиваешь время, стареешь, становишься черствым... и
жалким.
Дверь медленно, со скрипом отворилась, и Альфред Лезерс просунул голову
в щель. Полина поспешно отвернулась.
- Прости, что помешал, дружище, - сказал Лезерс, - но мы здорово
застряли на этой сцене с телефоном из первого акта. У Бернарда появилась
идея сделать купюру. Может, ты спустишься на минутку и посмотришь?
Чиверел сказал, что спустится, и Лезерс исчез. Проходя мимо Полины, все
еще подавленной, Чиверел потрепал ее по плечу.
- Прости, Полина. Не надо так расстраиваться. Скоро твой выход. - И он
пошел вниз на сцену.
3
Пока Чиверел был внизу, где сначала обсуждал предложенную Бернардом
купюру, а потом трижды смотрел новый вариант сцены с телефоном, в Зеленой
Комнате случилось одно происшествие, о котором впоследствии Полина подробно
ему рассказала. Она решила задержаться там на две-три минуты, чтобы не
показываться остальным в таком виде. Она тронула карандашом веки,
напудрилась и, не совсем еще придя в себя, закурила сигарету. Она впервые
осталась одна в Зеленой Комнате. Это была старинная комната, довольно
большая, обшитая темным деревом, со множеством портретов по стенам. Там
стояли два высоких застекленных шкафа, полные костюмов, мелкой бутафории и
разных безделушек, превратившихся теперь в театральные реликвии. Это подобие
музея должно было бы придавать комнате безопасный и достаточно унылый вид.
Но Полина вовсе не ради смеха сказала в своей речи, что здесь водятся
привидения. В этой тихой, мрачноватой комнате не было окон, и теперь, когда
Полина осталась одна, вся атмосфера, не зловещая и угрожающая, но словно
насыщенная какой-то невидимой тайной жизнью, угнетала ее. Закурив сигарету,
Полина попыталась сосредоточиться на Мартине Чивереле и забыть, что она в
Зеленой Комнате, но безуспешно. Она уже хотела уйти, вернее, обратиться в
бегство, как вдруг снаружи послышались голоса и дверь распахнулась.
В комнату влетела девушка, за ней с негодующими возгласами следовал
встревоженный Отли. Девушка была растрепанная, в коротком коричневом
пальтишке из твида и темно-зеленых спортивных брюках, и Полина сразу поняла,
что это актриса.
- Ах! - разочарованно вскричала девушка, оглядевшись по сторонам. - Его
здесь нет. - Она с трудом переводила дыхание.
- Теперь вы видите, - сказал Отли, чье круглое красное лицо выражало
глубочайшее неодобрение, - что все это ни к чему! Постыдились бы! Что бы с
нами было, если бы все начали так врываться?
- Да плевать я хотела! - сказала девушка, и это была не грубость, а
просто отчаяние в соединении с молодостью. - Дело в том, что я не "все". Я
актриса, и я должна видеть мистера Чиверела.
- В таком случае вы выбрали неудачный способ, - сказал Отли и
повернулся к Полине: - Прошу прощения, мисс Фрэзер. Я пытался ее остановить,
но...
- Ах! - воскликнула девушка, широко раскрыв огромные круглые глаза. Она
не была хорошенькой, но теперь Полина увидела, что у нее своеобразная
внешность, хорошее для актрисы лицо, широкоскулое, с красивыми
темно-зелеными глазами, дерзким маленьким носиком и мягким выразительным
ртом. - Вы - Полина Фрэзер, это правда?
- Да, - улыбнулась Полина, - а вы?
- О, вы никогда обо мне не слыхали. Меня зовут Энн Сьюард...
- Послушайте, мисс Сьюард... - начал Отли.
Но Полина остановила его.
- Ничего, мистер Отли. У меня есть еще несколько минут, и я могу
поговорить с мисс Сьюард.
- Пожалуйста, мисс Фрэзер, - уступил Отли. - Я ведь только старался,
чтобы мистера Чиверела не потревожили.
Девушка неожиданно улыбнулась ему очаровательной улыбкой.
- Ну, конечно! Вы не сердитесь, я должна была сюда попасть.
Отли пошел к двери, ворча:
- Не уверен, что должны, но вижу, что попали...
Едва дверь за ним закрылась, Энн Сьюард с таинственным видом
повернулась к Полине.
- Понимаете, что произошло: я работаю в Уонли, в репертуарном театре,
это миль тридцать отсюда, и когда я узнала, что мистер Чиверел показывает
здесь свою новую пьесу, я поняла, что мне просто необходимо с ним
встретиться. Я вообще-то не такая, то есть я не всегда вот так нахально
вламываюсь, а то меня, наверное, не взяли бы в уонлейский театр.
- Может быть, и нет, - улыбнулась Полина, - но ведь у вас еще все
впереди. Вы такая молодая.
Энн этого не находила.
- Мне двадцать три года, - объявила она печально.
- Ну, это не так уж много.
Энн посмотрела на нее с восхищением.
- Вы великая актриса. Когда у меня осенью выдалась свободная неделя, я
отправилась в Лондон и, помню, во вторник пошла смотреть вас в пьесе Мартина
Чиверела "Блуждающий огонь".
- Чудесная пьеса!
- Да. Так потом я ходила и в среду, и в четверг. Три раза. Вы
удивительно играли. Только... вы не рассердитесь, если я скажу одну вещь?
Полине стало смешно.
- Все может быть. Но давайте рискнем.
Отбросив всякое смущение, девушка продолжала:
- Вот в конце второго акта, когда вы узнаете, что он вернулся и ждет
вас, - тут, по-моему, вы должны были бы все выронить, что у вас в руках, как
будто обо всем забыли, и потом выйти прямо в сад. Вы на меня не сердитесь?
- Нет, что вы! Собственно, я и сама хотела сделать что-то в этом роде,
но наш режиссер мне не позволил. Знаете... мне кажется, вы настоящая
актриса...
- Вы так думаете? - в восторге воскликнула девушка. - Я знаю, что я
актриса. Конечно, в провинциальном театре это безнадежно, а уж у нас в Уонли
и подавно. Я могла бы играть в тысячу раз лучше, если бы мне только удалось
получить роль, особенно в пьесе Чиверела. Пожалуйста, мисс Фрэзер, я не хочу
надоедать, мне самой противно так врываться, но я просто должна его видеть.
Где он?
- Он сейчас внизу, на сцене, но скоро вернется сюда. Только я вас
предупреждаю, он очень устал, не в духе и не хочет никого видеть...
- Я его не потревожу. Я только спокойно объясню, кто я такая и что
делала, и попрошу его посмотреть меня.
Полина кивнула.
- Садитесь; хотите сигарету?
- Нет, спасибо. И если вы не возражаете, я не стану садиться. А то я
что-то волнуюсь.
Она в первый раз за все время обвела взглядом комнату, и у нее
перехватило дыхание от внезапного и жадного юного изумления.
- Какая чудесная комната! Это и есть их знаменитая Зеленая Комната, о
которой столько говорят?
- Да, - сказала Полина. - И им, в общем, удалось сохранить ее такою,
какой она была когда-то.
- Так жалко, что теперь у нас нет Зеленых Комнат! - Энн продолжала
смотреть по сторонам. - Тут ужасно здорово! - прибавила она доверчиво и
простодушно, как ребенок.
- Многие боятся сюда заходить из-за привидений, - сказала Полина.
- Еще бы, здесь их наверняка полным-полно, они только и ждут, как бы
показаться и шепнуть вам в ухо...
- Ах, перестаньте! - воскликнула Полина.
- Нет, - сказала Энн, - это ведь не обычные привидения - не убийцы и не
сумасшедшие старухи; эти должны быть из нашей братии - актеры и актрисы,
которых, как и нас с вами, Театр лишил сна и покоя. И я бы их нисколько не
боялась. Они тут, я уверена, их тут десятки. Мисс Фрэзер, - продолжала она
возбужденным шепотом, - а вам не хочется посидеть тут поздно вечером и
покараулить?..
Вот что значит двадцать три года!
- Боже избави! - воскликнула Полина. - Я бы умерла от страха.
И внезапно, охваченная ужасом, вонзившимся в нее сотнями холодных
иголок, она поняла, как ей страшно уже сейчас, в эту самую минуту, и
поскорее села, предоставив девушке в одиночестве бродить по комнате,
разглядывая портреты.
- Наверное, все они здесь когда-то играли - я думаю, в те времена этот
театр был покрасивее, чем теперь, - сказала Энн, обернувшись. - Вот Эдмунд
Кин - сразу видно, что хороший актер, правда? Элен Фосит - симпатичная.
Мэтьюс-старший - этот наверняка был сногсшибательный комик... - Она шла
дальше. - Миссис Йайтс... _Мисс Дженни Вильерс в роли Виолы. Акварель. Дар
Шекспировского общества города Бартон-Спа._ Дженни Вильерс. Красивое имя. Я
