- Да, да, согласен, - отвечал ему Ладлоу. - На сей раз у нас будут
специальные репетиции для сцены боя. А что до "Двенадцатой ночи", ее можно
отложить на две-три недели...
- А вы тем временем подыщете нам новую Виолу? - презрительно воскликнул
Напье. - Не велика надежда.
Мистер Ладлоу, который явно разыграл всю сцену ради этой минуты, теперь
торжествовал.
- У меня есть новая Виола. А также леди Тизл, Розалинда и Офелия. И
если я не слишком ошибаюсь, гораздо лучше, чем мисс Винсент. - Он поднял
руку, чтобы остановить шум. - Мистер Кеттл вспомнил, что в свое время наш
друг мистер Мэрфи из Норфолка рекомендовал нам хорошую героиню, желавшую
перейти в другую труппу. Мистер Кеттл встретился с нею и привез ее сюда. Она
уже читала мне из классических ролей, и превосходно читала. - Он повернулся
к двери и позвал: - Уолтер, сделайте одолжение...
Вся сцена словно сфокусировалась, очертания людей и предметов стали
отчетливей, и краски вновь расцветили платья и шали, локоны и глаза. Вошел
тот самый субъект, тощий и нелепый, который тогда двигался в луче слабого,
призрачного света и смотрел на Чиверела. Его тесный сюртук и панталоны,
некогда черные, от времени и непрерывной носки вытерлись до блеска и
приобрели зеленоватый отлив. Все в нем было жалким и приниженным - все,
кроме его горящих глаз. Но сейчас он улыбался, он сиял от радости -
быстротечной радости горемычного и обреченного человека. Он больше не
замечал Чиверела (если только замечал его прежде); но Чиверел смотрел на
него, не отрываясь.
- Леди и джентльмены, - сказал Уолтер Кеттл, едва заметно пародируя
величественную манеру Ладлоу, - имею честь представить вам нашу новую
героиню мисс Дженни Вильерс...
Она вплыла в комнату, излучая какой-то новый свет - довольно высокая,
стройная девушка в широком цветастом муслиновом платье с маленьким корсажем
и - вместо бонетки, какие были на всех остальных женщинах, - в плоской
соломенной шляпе с широкими изогнутыми полями, открывавшими ее красивые
локоны и овальное тонкое лицо. Она вся пылала от радостного возбуждения. И
Чиверел почувствовал, как его пульс - где-то глубоко внутри - забился чаще,
чтобы попасть в такт ее сердцу.
Улыбаясь, она сделала реверанс, и все, улыбаясь, приветствовали ее
аплодисментами. И тут она выронила маленький пестро расшитый кошелек. Кеттл
наклонился было за ним, но Джулиан Напье оказался проворнее и уже протягивал
ей кошелек под хмурым взглядом Кеттла. Дженни Вильерс подняла глаза на
статного, высокого Напье и улыбнулась.
- Вы уронили, мисс Вильерс.
- Благодарю вас.
- Я ваш новый партнер - Джулиан Напье.
Они стояли и смотрели друг на друга, и все вокруг смолкло, застыло;
потом свет начал медленно рассеиваться, острые углы исчезли, краски
потускнели и поблекли, и комнату затопил стремительный бесшумный поток
бурого сумрака. Больше не было слышно ни звука. Но неподвижно сидевший
Чиверел чувствовал, что плотный занавес прошедших ста лет еще не опустился,
ему казалось, что он все еще видит неясные фигуры; они двигаются, делают
реверансы и кланяются, словно Дженни - теперь всего лишь серое пятно во
мраке - представляют всем актерам и актрисам труппы; но очень скоро это
слабое, призрачное движение расползлось на темные клочья и совсем исчезло; и
больше не осталось ничего - было только чувство растерянности и утраты, да
щемило сердце...
6
Он снова сидел в своем кресле; лампы над ним горели ровно и ясно, и все
было так, как в ту минуту, когда Отли вышел отсюда.
- Вот, значит, как это началось, - пробормотал он, - ну да, разумеется,
так оно и должно было начаться.
И теперь начинается заново? Да точно ли это произошло так, - а может
быть, все еще происходит, - или он видел сон? Ну конечно, сон! Из
таинственных глубин его существа, точно волна в океане, поднялось это
странно живое сновидение, накатило и отхлынуло, и он опять остался один,
дрожащий, потерянный, и сердце у него щемило, но он больше не чувствовал
прежней безмерной усталости и не казался самому себе высохшим, как скелет в
пустыне. Конечно, это таблетки. Они, должно быть, вовсю работают у него
внутри, совершая там свои маленькие химические чудеса, чтобы заставить кровь
энергичнее бежать по артериям. Вот его уснувшее, выключенное сознание, не
ведая никаких наук, и сотворило ослепивший его образ высокой, стройной
девушки с шелковыми локонами. Из этого стеклянного шкафчика, из разговора с
Отли, из перчатки и книжечки да акварельного наброска, висевшего на стене,
внезапно возникла бедная Дженни Вильерс, вот уже сто лет как умершая и
забытая повсюду, - только не здесь. Разумеется, сновидение родилось из
чувства утраты, что бы это чувство ни означало, а не наоборот. Во всяком
случае, то был хороший сон, необычайно ясный и живой. Чиверелу вновь
вспомнились отдельные эпизоды и случайные обрывки разговоров. Удивительно,
чего без всяких усилий может добиться в темноте уснувшее сознание! Если бы
ему предложили сочинить подобную сцену на материале провинциального театра
сороковых годов прошлого века, он никогда не сумел бы без подготовки
написать ее с таким множеством убедительных деталей. Да, он уже кое-чем
обязан благоговейной заботе жителей Бартон-Спа об их старом театре и о
Зеленой Комнате и этому высокому стеклянному шкафу. Он с благодарностью
взглянул туда, где стоял шкаф, но его там не оказалось.
Потом женский голос отчетливо произнес:
- Да, душенька, но из этого можно извлечь куда больше. - Чиверел сразу
же узнал этот голос, принадлежавший миссис Ладлоу. - Это главная сцена, -
продолжала она, - и надлежащим образом исполненная, она всегда встречает
одобрительный прием.
Странный конус света теперь сузился, но стал ярче, чем прежде. Дженни
Вильерс была без шляпы и одета была не в красивый муслин, а в простое
коричневое платье для каждого дня. Миссис Ладлоу по-прежнему была в бонетке
и шали и выглядела весьма величественно. Он сразу понял, что они репетируют
в Зеленой Комнате. В них не было ничего потустороннего, это, несомненно,
были женщины из плоти и крови; но столь же несомненной была пропасть во
времени, непонятно как сознаваемая им: то, что он видел, происходило здесь и
все же - сто лет назад.
- Когда я играла эту роль, - говорила миссис Ладлоу, - я всегда
вставала на носки и простирала руки на словах "О ужас, ужас!", а потом на
"Безумие, приди!" - я скрещивала руки и закрывала ими лицо. Взгляните,
душенька, как это делается.
Чиверел мгновенно понял, еще прежде, чем увидел искорки в глазах
Дженни, что девушка чувствует, насколько все это фальшиво и театрально.
Привстав на носки и вытянув руки, отчего она сделалась похожей на огромную
взбесившуюся ворону, миссис Ладлоу воскликнула своим глубоким контральто: "О
ужас, ужас!" Потом она спокойно добавила: "Ну, и так далее, постепенно
понижая до "Безумие, приди, возьми меня, отныне лишь тебе женой я буду" -
вот так..."
Она наклонила голову, содрогаясь, скрестила руки и закрыла ими лицо. В
этот момент Дженни неожиданно хихикнула.
- В чем дело, душенька?
- Простите, миссис Ладлоу. Я понимаю, что вы имеете в виду, - вы так
замечательно это показали. Только вот... эта мавританская принцесса желает
стать женой Безумия - как же это глупо звучит...
- Надлежащим образом сыгранная, мисс Вильерс, - произнесла миссис
Ладлоу тоном оскорбленного достоинства, - эта роль, смею вас уверить, всегда
приносит успех. Спросите мистера Ладлоу. - Она повернулась и сказала в
темноту: - Что, Уолтер? Пора на выход? Иду. Я проходила с мисс Вильерс
главную сцену из "Мавританской принцессы", которую она, кажется, не вполне
еще оценила. Вот книга - попробуйте вы тоже.
Ее место в конусе света занял Кеттл, больше обычного напоминавший
гротескную фигуру с ранневикторианской иллюстрации. Тем не менее Чиверел
остро почувствовал, что режиссер в труппе Ладлоу был живой, страдающий
человек, и подумал, что ему, наверное, не доплачивали, а работать
приходилось сплошь да рядом больше положенного. Чем-то он был удивительно
симпатичен Чиверелу.
- Боже мой, - говорила Дженни, - надеюсь, что я не обидела ее. Но
знаете, я не смогла удержаться от смеха - и не над ней, а над этой ролью,
она такая нелепая. Вы со мною согласитесь, вот послушайте.
Она встала в трагическую позу и, повторяя движения, которые ей только
что показала миссис Ладлоу, продекламировала фальшиво-трагическим тоном:
- О Карлос! Юный рыцарь благородный!
На казнь тебя я в страхе предала!
Израненный страдалец! Адской пыткой
Тебя терзали! Стон твой леденящий
Я слышу и сейчас... О ужас, ужас!
Отец бесчеловечный! Я молила,
Но ты не внял мольбам моим. Так скалы
На берегу прибою не внимают.
Безумие, приди, возьми меня!
Отныне лишь тебе женой я буду{5}.
Потом она серьезно посмотрела на Кеттла.
- Вы понимаете, мистер Кеттл? Я не могу это играть, потому что не могу
в это поверить. Ни одна девушка никогда так себя не держала и не говорила
так. Это неправда.
- Конечно, неправда, - сказал Кеттл. - Но ведь так же точно ни одна
девушка не говорила, как Виола или Розалинда.
- Это не одно и то же. Мы хотели бы говорить, как Виола и Розалинда.
Это то, что мы чувствуем, выраженное удивительными словами. Но здесь совсем
другое. Все это просто ерунда. Взывать к Безумию, точно это какой-нибудь
старый поклонник, живущий по соседству, - ну разве это не глупо?
- Да, - ответил Кеттл комическим шепотом. - Я уже много лет думаю то же
самое. Язык, положения, жесты - все нелепо до крайности. Вы совершенно
правы.
- Награди вас бог за эти слова! - воскликнула она. - Вот видите ли,
если бы она сказала что-нибудь совсем простое и ясное, ну хоть так: "О
Карлос, благородный Карлос, страх был причиною того, что я предала тебя и,
быть может, погубила..." Вот просто стала бы здесь, взглянула на него...
- Сделайте так.
- Вы думаете, у меня хватит смелости?
Пока они стояли там и смотрели друг на друга, Чиверел незаметно для
себя подошел к самой границе, резко отделяющей свет от темноты, и заговорил,
обращаясь к ним через невидимую бездну лет:
- Да, друзья мои, да. Дерзайте, пробивайтесь сквозь рутину, ломайте
старые, отжившие формы. Дерзайте, как все мы должны дерзать, чтобы дать
Театру новую жизнь...
- Хорошо, - сказала она Кеттлу, и лицо ее просияло. - Я попробую.
- Мисс Вильерс, мистер Кеттл, пожалуйте на сцену! - услышал Чиверел
чей-то далекий голос, донесшийся из мрака.
- Идемте, - позвал Кеттл и, шагнув во тьму, исчез. Дженни неохотно
последовала за ним, и свет двигался вместе с ней, быстро угасая.
- Дженни! - И Чиверел с изумлением понял, что теперь голос, зовущий ее
- это его собственный голос. - Дженни Вильерс!
И вслед за тем произошло маленькое чудо. На какое-то удивительное
мгновение она замешкалась, обернулась и растерянно посмотрела по сторонам,
прежде чем утонуть в призрачном сумраке.
С переполненным и бьющимся сердцем Чиверел стоял посреди комнаты,
слегка пошатываясь и закрыв глаза. Когда он открыл их снова, то увидел, что
настольная лампа и бра на стене возле его кресла горят спокойно и ровно.
Дверь скрипнула, и клин света, яркого, резкого, такого неприятного по
сравнению с тем, что он видел, когда оставался тут в одиночестве,
расширяясь, проник в комнату. Вошел Отли.
- Вы меня звали, мистер Чиверел?
Чиверел смутился.
- Что? Нет, едва ли. То есть я уверен, что не звал.
