- Ведь это происходит снова и снова. И всегда может возвратиться, стоит
только подумать, хотя в точности не повторяется никогда...
Но тут все вздрогнуло, вновь задвигалось и зазвучало, и Дженни
закончила свою благодарственную речь словами:
- Итак, леди и джентльмены из Шекспировского общества, от имени всей
труппы театра "Ройял" я еще раз благодарю вас. "Милостивые мои государи, вы
позаботились о том, чтобы актеров хорошо устроили"{11}.
Она сделала легкий реверанс и села под долгие аплодисменты,
остановленные в конце концов Огастесом Понсонби, который приказал мистеру
Ладлоу обратиться к присутствующим с речью.
Мистер Ладлоу, чье лицо цветом напоминало королевский пурпур, тяжело
поднялся с видом благороднейшего из римлян. Он явно был пьян, но его манеры
и слог прекрасно сочетались со спиртными напитками.
- Друзья мои, - начал он, слегка покачиваясь, - благодарю вас от всей
души. Вы, если продолжить цитату из "Гамлета", позаботились о нас не только
здесь, в этот славный час пышного празднества, но и в самом театре. Я вижу
вокруг себя множество знакомых лиц, и хоть я знаю, что вы мои повелители, а
я ваш покорный слуга, вы позволите мне обратиться к вам, как к своим
друзьям. - Шекспировское общество зааплодировало, а миссис Ладлоу
разразилась рыданиями, напоминающими извержение вулкана.
- Я много лет провел с вами, - продолжал мистер Ладлоу, - и как актер и
как антрепренер, и теперь, когда я оглядываюсь назад из этого быстротечного
тысяча восемьсот сорок шестого года...
Но тут до Чиверела донесся какой-то странный звук - звук в высшей
степени неуместный, нелепый и все же повелительный и настойчивый.
- ... бурного года, отмеченного для нас многими раздорами дома и
беспорядками за границей, - увлеченно говорил Ладлоу, - года, когда можно
подумать, что Театр перестанет владеть вниманием публики, поглощенной и
обеспокоенной хлебными законами, чартистами, голодом в Ирландии, войнами в
Мексике и Индии...
Это был телефон, и он звонил и звонил не переставая. Еще мгновение
Ладлоу оставался на месте, шевеля губами и жестикулируя, но он был уже не
более, чем тающий на глазах призрак; в следующий миг он исчез, а вместе с
ним исчезли и Дженни, и весь. банкет, все актеры и члены Шекспировского
общества, и осталась только Зеленая Комната с телефоном, который надрывался
на столе. Чиверел уставился на него в недоумении.
11
Отли приоткрыл дверь, и в комнату брызнул свет - непривычно яркий и
резкий.
- Звонят из Лондона, мистер Чиверел.
- Да, - ответил Чиверел с некоторым смущением. - Я думал... то есть я
слышал звонок.
- Хорошо. - И резкий свет исчез вместе с Отли.
Чиверел снял трубку осторожно, словно она только что была изобретена.
- Да, говорит лично мистер Чиверел. - И, разумеется, его попросили
подождать, как обычно бывает в таких случаях. Должно быть, телефону не
понравилось, что говорит лично он. Пока он дожидался ответа, редкие клочки и
обрывки сцены в гостинице "Белый Олень" все еще мелькали в его сознании. И
Дженни, конечно. Но сейчас не было времени думать о ней.
Отли, славный, услужливый человек, только, пожалуй, чересчур усердный,
заглянул снова:
- Уже поговорили, мистер Чиверел?
- Они нашли меня, - проворчал он, - но потеряли тех.
- Моя секретарша может дождаться звонка...
- Нет, спасибо. Теперь уж лучше я сам дождусь. - Он провел свободной
рукой по глазам жестом измученного и недоумевающего человека. Убрав руку, он
увидел, что Отли подошел ближе и с любопытством смотрит на него.
- Не хочу быть назойливым, мистер Чиверел, но вы действительно здоровы?
У него было искушение ответить: "Дорогой Отли, я только что имел в
высшей степени волнующую беседу с молодой женщиной, умершей сто лет назад".
Но он сказал только:
- Не уверен.
- Я могу вам чем-нибудь помочь?
Да, мой славный, услужливый Отли, ты можешь объяснить мне тайны
Времени, Бессмертия, Души, Снов, Галлюцинаций и Видений, Творческого Разума,
Личного и Коллективного Бессознательного. Но он просто ответил:
- Нет, благодарю вас, мистер Отли; я не думаю, что тут кто-нибудь
чем-нибудь может помочь.
- Может быть, послать за доктором Кейвом? Он сказал мне, где он будет -
это тут рядом.
- Нет, спасибо, не беспокойтесь. Это случай не для доктора Кейва -
сейчас, по крайней мере.
В трубке снова что-то спросили.
- Да, - ответил он, - это мистер Чиверел, а мне, наверное, звонит сэр
Джордж Гэвин.
Отли вышел. Чиверел стал ждать Джорджа Гэвина и внезапно ощутил полную
перемену настроения. Он опять был почти таким же, как прежде. Он снова стоял
на земле. Думать ему не хотелось, но он был готов к разговору с Джорджем,
несмотря на то, что теперь, пожалуй, сам не знал, какое он примет решение.
Джордж Гэвин был богатый бизнесмен из Сити, плотный пожилой холостяк,
непокладистый в делах, но навсегда околдованный Театром, перед которым он
робел и о котором был удивительно хорошо осведомлен, не в пример большинству
состоятельных англичан: те смотрят на Театр свысока, ровно ничего о нем не
зная. Для Джорджа Гэвина Театр стал и любимым детищем, и способом помещения
капитала, и, хотя по профессии Джордж не имел никакого отношения к Театру,
он всегда занимался им самозабвенно и был надежным коллегой, в чем Чиверелу
не однажды приходилось убеждаться. Их давно уже связывала крепкая дружба.
- Это ты, Джордж? Привет! Что это ты вдруг решил позвонить - стряслось
что-нибудь?
Джордж ответил, что звонит из ресторана, и добавил, что у Чиверела
какой-то странный, не его голос*
- Очень может быть. Мне тут пришлось принять одно снадобье.
- Слушай, старик, - озабоченно сказал Джордж, который всегда считал,
что Чиверел сделан из более тонкого и чувствительного материала, чем он сам.
- Говорят, ты немножко расклеился. Так с этим можно и подождать пару дней.
- Нет-нет, продолжай, Джордж.
- К концу месяца театры будут мои, - объявил Джордж. - Дело в шляпе,
старик.
Чиверел ответил, что рад этому, и действительно был рад.
- Спасибо, старик, - сказал Джордж, тоже совершенно искренне. - Я решил
сразу позвонить, хоть ты там и занят. Потому что театры - вот они, и мое
предложение остается в силе.
- Это очень великодушное предложение, Джордж, я уже говорил тебе. И я
страшно за него благодарен. - Он остановился.
- Но? - подсказал Джордж.
- Никаких "но". Просто-напросто я не знаю, что ответить. Сегодня,
совсем еще недавно, я склонен был отказаться от твоего в высшей степени
великодушного предложения, Джордж, просто потому, что чувствовал: с Театром
у меня все кончено. Я сказал об этом Полине Фрэзер и совершенно взбесил ее.
Джордж заметил, что теперь Чиверел говорит не так уверенно.
- Ты совершенно прав, Джордж. Но не могу сказать, что я изменил
решение. Я просто не сумел еще ухватить за хвост свое решение, чтобы
изменить его.
- Повтори-ка снова, старик, - попросил Джордж серьезно. И, когда его
просьба была исполнена, он спросил, не пьян ли Чиверел.
- За весь день не взял в рот ни капли. Но доктор дал мне лекарство, и
я, видно, принял больше, чем следовало, а потом лег и задремал здесь, в
Зеленой Комнате. И... - И что? Мысль его отчаянно металась в поисках
объяснения, которое не было бы бессовестной ложью и все же могло произвести
по телефону впечатление на Джорджа Гэвина. - И... должно быть, мне что-то
пригрезилось. Хотя не думаю, что я спал по-настоящему...
Джордж предположил, что это был сон наяву.
- Со мной такое часто бывает, старик, - прибавил он, - особенно сразу
после ленча.
- Это было не сразу после ленча, - сказал Чиверел. - А для сна наяву
это было слишком живо. Но что-то вроде сновидения - да, должно быть. - И
едва он произнес это, как на него огромной серой глыбой обрушилось
томительное ощущение пустоты и бесполезности, которое он испытывал во время
разговора с Полиной. Но теперь где-то внутри этого ощущения, как смутная
боль, таилось горькое чувство утраты и раскаяния. И ему расхотелось говорить
с Джорджем, и уже не имело значения, будут или не будут они вместе управлять
театрами.
- Ты так говоришь, старик, словно тебя чем-то одурманили, - сказал
Джордж сочувственно. - Не волнуйся из-за наших дел. У тебя и с пьесой хватит
забот. Как она, кстати?
- Полина и другие ворчат из-за третьего акта. - Он замолчал. - Скажи,
Джордж, там, рядом с тобой, никто не плачет?
- Что?
- Никто там не плачет?
- Здесь никогда никто не плачет, - сказал Джордж. - Это, наверное, у
тебя.
- Я тоже так думаю, - печально сказал Чиверел.
- Ну вот что, старик, надо тебе последить за собой, не то мы все скоро
заплачем. Но ты позвони мне насчет этого предложения, когда сможешь.
- Спасибо, Джордж, непременно. Может быть, даже еще сегодня.
- Я сегодня буду дома довольно рано. Или звони завтра в контору. И
успокойся, не воображай, что за тобой гонятся привидения из этого старого
сарая.
- Интересно, почему ты это сказал, Джордж? - серьезно спросил Чиверел.
- Да Полина что-то такое говорила. Ну, всего, старик.
Отняв трубку от уха, Чиверел удивленно на нее посмотрел и, прежде чем
положить на рычаг, подержал в руке, словно взвешивая.
12
Теперь, разумеется, не слышно было никакого плача. Да и откуда? Не будь
идиотом, сказал он себе.
Единственное, что сейчас оставалось, это вернуться в кресло и
по-настоящему отдохнуть перед репетицией. Он закрыл глаза. Он был один на
темном материке страдания. Он не мог заснуть и не мог заставить себя открыть
глаза и окончательно проснуться. Он возмутился бы, если б его потревожили, и
в то же время ему было тошно сидеть одному. Уж лучше умереть и покончить со
всем этим.
И тут он снова услышал ее плач, на этот раз совершенно явственно.
Еще не открыв глаз, он сразу понял, что она здесь, в комнате. Но
вначале он не мог разглядеть ее - легкую тень среди мрака. Не было ни
столетнего света, ни густого янтарного сияния, не имевшего источника. Ее
сдавленные всхлипывания слышались достаточно ясно" но сама она в этой
темноте была всего лишь слабо фосфоресцирующей прозрачностью, смутной игрой
теней.
- Дженни, - тихо позвал он. - Дженни Вильерс! Ты слышишь меня?
Сейчас он готов был поклясться, что она смотрит в его сторону, и пока
он вглядывался до боли в глазах, ему стало казаться, что лицо ее выражает
недоумение. Он больше ничего не говорил, чувствуя, что если он произнесет
хоть слово, она может исчезнуть совсем.
Но вот свет опять появился, и это была Зеленая Комната сто лет назад.
Дженни была все в том же простом коричневом платье, которое он уже видел, и
вид у нее был такой же несчастный, как и голос. Это не была сияющая Дженни
на ужине в гостинице "Белый Олень". Пока он говорил с Джорджем Гэвином,
несколько страниц было перевернуто, и теперь начиналась последняя глава.
Времени оставалось немного - это было написано на ее исхудавшем лице; и
сердце его рванулось к ней.
Неожиданно появился Кеттл, еще более изможденный и неряшливый, чем
всегда; он голодным взглядом впился в Дженни и тут же повернулся, чтобы
уйти. Его поношенная черная одежда, казалось, была покрыта могильной
плесенью. Словно сама смерть подкралась взглянуть на Дженни.
Она увидела его.
- Уолтер! - Ему пришлось обернуться. - Что случилось?
- Ничего, - ответил он жестко.
Она готова была снова заплакать.
- Я же вижу.
- А почему должно было что-то случиться? - спросил он, безжалостный в
