- Мне показалось, что я слышал... - с сомнением произнес Отли.
- Наверное, это я во сне.
Отли внимательно посмотрел на него.
- Как ваше самочувствие, мистер Чиверел? Хотите, я пошлю за доктором
Кейвом?
- Нет, нет, не надо, - ответил Чиверел чуть раздраженно. - Все в
порядке, благодарю вас. Я задремал, должно быть. А потом встал с кресла...
- Тогда я не буду вас беспокоить до звонка из Лондона. - И Отли сжал
клин резкого яркого света и исчез вместе с ним. Снова оставшись наедине с
сумраком и тенями, растерянный и дрожащий, Чиверел осторожно вернулся в свой
угол и опять уселся в большое кресло, уже не чувствуя прежней сонной
вялости. На этот раз он не закрывал глаз вовсе. Но и не просто бодрствовал.
У него было то болезненно-нервное ощущение, знакомое ему по стольким
премьерам, когда голова раскалывается от напряжения, а в груди и животе
пусто и что-то сосет. Он был одновременно возбужден и встревожен и
совершенно неспособен ни о чем думать. Что-то томило его - какое-то
волшебное чувство, которого он не испытывал в течение многих, многих лет
блуждания, кружения по бесплодной пустыне. Словно где-то в этой его пустыне
был глубокий холодный родник под зелеными деревьями. Это могло быть
предсмертным миражем. Это могло быть, наконец, возвращением к жизни. Он взял
нелепую книжицу, которую показал ему Отли, и поднес ее к свету настольной
лампы, стоявшей позади него. _"Дженни Вильерс: дань уважения и памяти..."_
Глубокая тишина окружила его. Комната ждала...
7
_"...дань уважения и памяти. Составил Огастес Понсонби, эсквайр,
почетный секретарь Шекспировского общества Бартон-Спа..."_ Чиверел
по-прежнему смотрел на титульный лист.
- Да, сэр, - сказал приятный тихий голос, - Огастес Понсонби...
- Что? - вскричал Чиверел, подскочив в кресле. С минуту ничего не было
видно, затем во тьме ниши медленно обрисовалась круглая фигура толстячка с
бакенбардами, который сидел, поглаживая высокую коричневую шляпу.
- ...Почетный секретарь Шекспировского общества Бартон-Спа и заядлый
театрал, сэр.
Чиверел сделал шаг вперед, отметив про себя, что он воспринимает это
нелепое привидение как нечто вполне естественное.
- Нисколько в этом не сомневаюсь. Однако, друг мой, я представлял себе
привидения несколько иначе. - Но Огастес Понсонби обращался, разумеется, не
к нему.
- Хорошо известный в городе, - продолжал Понсонби самодовольно, - и,
без сомнения, известный и вам, мистер Стоукс - смею надеяться, как вернейший
среди здешних поклонников талантливой труппы мистера Ладлоу.
Ну, конечно, Понсонби разговаривал со старым актером Джоном Стоуксом,
который теперь тоже стал виден. Это был вылитый Альфред Лезерс в костюмной
роли.
- Много наслышан о вас, мистер Понсонби, - ответил Стоукс. - А вам, без
сомнения, не раз случалось меня видеть.
- Разумеется, разумеется, мистер Стоукс. Счастлив познакомиться. -
Понсонби и в самом деле был счастлив, это чувствовалось. - Не представляю
себе, что бы труппа делала без вас - такая разносторонность, такая сила,
такая опытность!
- Старый актер, мистер Понсонби, - внушительно и торжественно произнес
Стоукс. - За сорок пять с лишним лет можно научиться выдерживать в вечер по
пяти действий да еще фарс в придачу...
- Не только самому выдерживать, но, случается, и других поддерживать,
а, мистер Стоукс? Ха-ха-ха! Я думаю, сэр, вам немало довелось повидать на
Театре...
- Да, сэр. Я видел великие дни. И они уже никогда не вернутся. В
молодости, мистер Понсонби, я играл с Эдмундом Кином, Чарлзом Кемблом,
Листоном, миссис Гловер, Фанни Келли...
- Великие имена, мистер Стоукс, великие имена! - Понсонби был в
восторге.
- Да, воистину Театр был Театром в то время, мистер Понсонби, - сказал
Стоукс своим густым баритоном. - Это было все, что имела публика, и мы
старались для нее изо всех сил. Никаких ваших панорам, диорам,
аполлониконов{6} и всего прочего тогда не было. Был _Театр_ - такой Театр,
каким ему подобает быть. А нынче они пойдут куда угодно. Жажда глупых
развлечений, мистер Понсонби. И всюду деньги, деньги, деньги. Поверьте мне,
сэр, Театр умирает; и хоть на мой век его, слава богу, хватит, не думаю,
чтобы он намного меня пережил. Старое вино выдохлось. И пьесы теперь уже не
те, и публика не та, и актеры не те. - И он испустил глубокий, тяжелый
вздох.
- Вы, несомненно, правы, мистер Стоукс, - я не смею оспаривать суждение
столь искушенного человека. Но все же сегодня я явился сюда именно затем,
чтобы сказать мистеру Ладлоу, что многие из нас, здешних любителей и
постоянных посетителей театра, хотели бы поздравить его с новым
приобретением труппы - мисс Дженни Вильерс. - Тут он принялся раскланиваться
и улыбаться, как маленький розовый китайский мандарин.
- Рад слышать это от вас, мистер Понсонби, - произнес старый Стоукс
таким тоном, каким он, должно быть, говорил на сцене, изображая заговорщиков
(для полноты картины не хватало только черного плаща, перекинутого через
руку и закрывающего лицо до самых глаз). - Мисс Вильерс у нас всего
несколько недель, но мы все ею чрезвычайно довольны. Конечно, она еще
многому должна научиться, что вполне естественно. Я сам дал ей несколько
указаний. Непоседлива, это верно. Но тут настоящий талант, сэр, и
приятнейшая наружность, и в меру честолюбия - одним словом, у этой девушки
есть будущее, сэр. Разумеется, если есть будущее у Театра, в чем я
сомневаюсь.
Мистер Понсонби деликатно кашлянул.
- Сможем ли мы увидеть мисс Вильерс в шекспировских ролях?
- Сейчас она их репетирует, сэр, - загремел Стоукс, - она их
репетирует. Да вот, кстати, и она сама!
Вошли Дженни, Джулиан Напье и Уолтер Кеттл с тетрадками ролей в руках.
Мягкий золотистый свет, не имевший источника, теперь залил большую часть
комнаты, и Чиверел вдруг заметил, что находится гораздо ближе к нему, чем
раньше, почти озарен им. Он по-прежнему ощущал пропасть во времени между
ними и собой, но ощущал не так сильно, как раньше. Каким-то образом вся
сцена вдруг очень приблизилась, словно края пропасти начали смыкаться.
- Привет, Понсонби! - сказал Напье пренебрежительно. - Зачем вы здесь в
такое время?
Маленький человечек смутился.
- Я искал мистера Ладлоу...
- Он собирался быть во "Льве".
- Я провожу вас туда, мистер Понсонби, - вмешался Стоукс.
- Дженни, - улыбаясь, сказал Напье, - разрешите представить вам мистера
Огастеса Понсонби, одного из наших постояннейших зрителей...
- А также, - поклонился Понсонби, - и одного из усерднейших и
благодарнейших почитателей вашего таланта, мисс Вильерс.
- Я ничем еще не заслужила вашей благодарности, мистер Понсонби, -
скромно отвечала Дженни. - Но, может быть, скоро... если мне повезет...
- Дело не в везении, а в работе, - резко сказал Кеттл. - И сейчас мы
как раз должны работать. Просим нас извинить, мистер Понсонби.
- О да, конечно... это я должен просить прощения...
- Пойдемте-ка в таверну, - сказал Стоукс. - Обойдетесь часок без меня?
- И они вышли.
Трое оставшихся некоторое время молчали. Все чувствовали какую-то
неловкость. Дженни, бросив быстрый взгляд на двух других, первая нарушила
молчание:
- Он славный, по-моему...
Напье пожал своими широкими плечами - он был хорошо сложен и в этот раз
выглядел очень красиво в черном широком галстуке, коричневом сюртуке и
бледно-желтых брюках - и сказал высокомерно:
- Маленький надутый осел. Но у него здесь какое-то шекспировское
общество, и в бенефис они берут по сотне мест...
Кеттл повернулся к нему:
- Он, может быть, и надутый, но совсем не осел и вовсе не похож на тех,
кто гоняется только за билетами на бенефисы.
- Вы сегодня в дурном настроении, мистер Кеттл, - с улыбкой сказала
Дженни. - Что-нибудь случилось?
На лице несчастного Кеттла выразилась вся боль и страдание влюбленного,
потерявшего последнюю надежду.
- Простите, мисс Вильерс... это, должно быть, от усталости, -
запинаясь, проговорил он. - Я, право, не хотел...
- Тебе нечего тут делать, Уолтер, - небрежно сказал Напье. - Ступай
вниз. А я сам пройду с Дженни наши сцены. Мы затем сюда и пришли.
Кеттл, сверкнув глазами, пробормотал:
- Это для меня новость...
- Что? - И Напье, выпрямившись во весь свой внушительный рост,
надвинулся на сутулого и поникшего режиссера. - Уж не хочешь ли ты сказать,
что я не в состоянии пройти с мисс Вильерс сцены, которые играл сотни раз?
Да как ты...
- Джулиан, пожалуйста! - вскрикнула Дженни, выдавая себя в стремлении
предотвратить ссору. Потом она улыбнулась Кеттлу. - Я знаю, как вы заняты,
мистер Кеттл... и я нарочно просила Джулиана...
- Неправда, - грубо сказал Кеттл. - Это он просил вас, я слышал.
- Но я сама собиралась просить его.
- А я ее опередил, вот и все, - сказал Напье. Он посмотрел на Дженни, и
Дженни посмотрела на него, и они остались вдвоем, за тридевять земель от
Кеттла, который резко отвернулся, чтобы не видеть, как они смотрят друг на
друга; теперь он был совсем недалеко от Чиверела - не только в пространстве,
но и во времени и в ощущении. И миг, когда Чиверел снова поглядел в запавшие
глаза Кеттла, вдруг удивительным образом остановил это утро, прошедшее сто
лет тому назад, и всю эту сцену, трое участников которой застыли, недвижные
и безмолвные, как фигуры на картинке в стереоскопе.
- Так ты тоже любил ее. - Ни тогда, ни после Чиверел не мог решить, в
самом ли деле он произнес эти слова или просто мысленно обратился к Кеттлу.
- Любил безнадежно. Мечтал научить ее всему, что знал о сценическом
искусстве, а мне думается, ты был здесь тем человеком, который действительно
знал о нем немало; может быть, ты даже и учил ее, но никогда у тебя не было
шансов, никогда никакой надежды. Потолковать бы нам с тобой как следует,
Уолтер Кеттл. В тебе есть что-то от меня. Я точно знаю, каково тебе сейчас.
А скоро будет хуже, много хуже, бедняга! Ну, делать нечего, иди своим путем.
Картинка вздрогнула и задвигалась, наполнилась звуками, ожила. Давно
прошедшее утро потекло дальше, неся всех троих к предначертанному судьбой
концу.
- Ну что ж, - с горечью сказал Кеттл, опустив свои худые черные плечи.
- Я покину вас. Роли у вас есть.
- Да, - ответил Напье, величественный и небрежный, - хотя едва ли они
нам понадобятся.
- Я тоже так думаю. - И Кеттл шагнул во тьму.
Свет, падавший на Дженни и Напье, чуть потускнел после ухода Кеттла,
словно он унес какую-то часть его с собой, - тайна, в которую Чиверел никак
не мог проникнуть. Ибо ведь перед ним жизнь Дженни, это несомненно, и все
волшебство связано с нею. Тогда почему же Кеттл временами становится для
него так важен?
Они репетировали теперь второй акт "Двенадцатой ночи", и Напье,
изображавший Герцога в довольно высокопарном стиле, произнес:
Приди, мой мальчик...{7}
- Мне идти туда?
- Да. Не так быстро. Ну, снова: "Приди, мой мальчик..."
И все шло хорошо до тех пор, пока Дженни в роли Виолы не ответила: "Да,
ваша милость" - и тут вдруг остановилась и воскликнула:
- О Джулиан, пожалуйста... не надо так смотреть на меня.
Он схватил ее за руки:
- Я не в силах дольше с этим бороться. И что тут плохого?
Она еще сопротивлялась.
- Ведь нам... мы должны работать. Нам нельзя думать о себе.
Он торжествовал.
- Значит, ты тоже думала об этом.
- Нет, - запротестовала она, - я не то хотела...
