Шекспир, чьи трагедии были комедиями, а комедии - трагедиями, с шумным
успехом шедшими где-то в тридевятом королевстве...
Было очень тихо. Стих даже легкий, певучий шум в ушах, знакомый ему с
тех пор, как врачи объявили, что давление у него пониженное. Застоявшийся
бурый сумрак, окутавший его, когда он слушал под дверью, что происходит на
приеме, устроенном в его честь, теперь просочился и в Зеленую Комнату. Тени
в нишах еще больше сгустились. Комната утратила форму и размеры. Сколько он
принял таблеток? Две? Или по рассеянности принял еще две, а всего четыре? Он
сжался и глубже втиснулся в кресло, но почувствовал, что кресло тоже плывет.
Ну что же, поплывем в сон. Острота времени исчезала, как это всегда бывает в
состоянии между бодрствованием и сном. И все же где-то в глубине тлела искра
настороженности - одинокий бессонный часовой над огромным дремлющим замком
его сознания. Что же дальше? Кто там идет?..
5
Он видел узкую полоску света, тоньше лунного луча, пробившегося через
облака и пыльное стекло, - прежде его не было в комнате. Он не имел
источника: он просто был здесь. Пристально вглядываясь, Чиверел понемногу
осознал, что в луче движется, направляясь к двери, фигура, одетая в черное.
Дойдя до середины комнаты, фигура остановилась. Чиверел различил теперь, что
это довольно молодой человек, один из тех тощих до нелепости молодых людей в
костюме ранневикторианской эпохи, которых постоянно рисовали Крукшенк и
_"Физ"_. Чиверел успел сказать себе, что, вероятно, в этом все дело - просто
какая-то пришедшая ему на память иллюстрация к Диккенсу спроецировалась в
темноту. Но затем человек обернулся и взглянул на Чиверела; у него было
бледное лицо с ввалившимися щеками и глаза, полные отчаяния. Чиверела
охватил могильный холод и страх. Это уже не было фокусом с воспоминанием о
старой иллюстрации. И книги тут были ни при чем. Человек пристально, почти с
укором смотрел на него из какой-то холодной, потусторонней жизни. Чиверел
хотел заговорить, но убедился, что не может издать ни единого звука. Фигура
плавно скользнула к двери, слабый, мерцающий свет рассеялся; в Зеленую
Комнату возвратились сумрак и тишина, и снова все стало, как прежде.
Как прежде? Чиверел всмотрелся получше. Сама комната, несомненно, была
та же, но кое-что в ней переменилось. Где высокий стеклянный шкаф, стоявший
в нише напротив? И стены были не совсем те: что-то на них - может быть,
портреты и старые театральные афиши - выглядело иначе. У Чиверела мучительно
заболели глаза. Он прикрыл их и с удовольствием почувствовал, что снова
плывет. Немного погодя он вдруг услышал голоса - совершенно отчетливо, так
же отчетливо, как несколько минут назад он слышал голоса Отли и доктора. Но
эти голоса пели - сначала мужской, затем два или три женских, - и вскоре он
узнал, что они поют: это была старинная разухабистая песня "Уилкинс и его
обед". Пение звучало все ближе, и Чиверел открыл глаза. Лужицу света, в
которой стояло его кресло, по-прежнему кольцом обрамляла тень, но теперь
большая часть комнаты по ту сторону кольца была залита мягким золотистым
светом, и свет этот, подобно слабому мерцанию, которое он видел только что,
не имел источника, но, как в сновидении, просто был здесь. Он ничуть не
казался нереальным - он был здесь и был ясно виден, - но все равно Чиверел
сразу же понял, что этот свет и свет над его креслом, теперь медленно
убывавший, существуют в разных измерениях.
За дверью раздался низкий сочный актерский голос:
- Что тут стряслось, Сэм, дитя мое?
Кто-то другой, тоже актер, ответил:
- Мистер Ладлоу желает, чтобы все собрались в Зеленой Комнате.
Первый голос прокричал, теперь еще ближе:
- Да будет так! Леди, пожалуйте в Зеленую Комнату.
И они вошли - семь или восемь человек, все в костюмах сороковых годов
прошлого века. Девушки подталкивали друг друга, болтали и хихикали. Один
молодой человек важно курил большую изогнутую трубку. Обладатель низкого
сочного голоса, старый актер, чем-то напоминавший Альфреда Лезерса, звался
Джоном Стоуксом. Последней вошла пожилая, властного вида женщина, которая
несла объемистую продуктовую корзинку и отзывалась на имя миссис Ладлоу.
Пока все они располагались в другой половине комнаты, угол, в котором
сидел Чиверел, почти полностью погрузился во тьму. Изумленный появлением
этих отнюдь не бесплотных привидений, он невольно поднялся со своего кресла,
постоял немного и, не отрывая взгляда, сделал несколько шагов вперед. В том,
что он видел перед собой, не было ничего размытого, потустороннего. Все
казалось весьма основательным: последняя морщинка на лице старого актера
Стоукса и блеклые пятнышки на платках и платьях женщин - все было как наяву.
Дым из трубки молодого актера поднимался клубами и свивался в кольца - самый
обычный дым, как от сигареты доктора. Но ни молодого актера, ни остальных -
Чиверел сразу это почувствовал - не было здесь в том смысле, в каком здесь
были доктор, Отли и Полина. Он понимал: их можно видеть и слышать, но
общаться с ними нельзя. Он словно наблюдал с близкого расстояния нечто
среднее между кинофильмом и сценой из спектакля. Он знал, что контакт между
ним и этими людьми - или призраками - невозможен. И хоть все это было
странно и удивительно, Чиверел не ощущал тревоги и страха, как в тот
короткий миг, когда он весь похолодел под взглядом человека с бледным лицом
и ввалившимися щеками.
- Попалось вам что-нибудь вкусненькое, миссис Ладлоу? - спросила
молодая актриса со вздернутым носиком и давно немытыми каштановыми локонами.
- Да, душенька, - серьезно и торжественно ответила миссис Ладлоу,
которая явно следовала традиции Сары Сиддонс. - Четыре свиные отбивные и
превосходная цветная капуста. Мистер Ладлоу, по счастью, без памяти любит
свиные отбивные. Ведь ему понадобится много сил, чтобы выдержать этот удар.
- Ах, боже мой! - воскликнула другая девушка, миниатюрная брюнетка. -
Случилось что-нибудь ужасное?
- Мистер Ладлоу, - сказала его жена, - все объяснит.
Снаружи послышался страшный грохот, крики "Нно-нно!" и "Стой,
проклятый!", и маленький толстяк - комик с головы до пят (это сразу было
видно) - лихо въехал в комнату верхом на большом зонтике. Резко осадив, он
сорвал с головы грязную шляпу с высокой тульей.
- Леди, ваш покорнейший слуга! - вскричал он и тут же разыграл сложную
пантомиму: изобразил, что спешивается, и бросил зонтик точно поводья старому
Джону Стоуксу, который сразу же включился в игру. - Почисти-ка моего коня,
любезный, и дай ему овса.
- Слушаюсь, сэр! - гаркнул Джон Стоукс в роли грума. - Ваша честь
заночует у нас?
- Какое там! - проревел комик. - У меня неотложное дело к герцогу.
- Сэм Мун! - укоризненно воскликнула миссис Ладлоу.
- Мэм?
- Поберегите ваши шутки до вечернего представления, там они вам
пригодятся. А сейчас они неуместны.
- Прискорбно слышать это, мэм, - сказал Мун, сморщив свою забавную
круглую физиономию, - весьма прискорбно. Ведь бывали же у нас и прежде
невзгоды - бывали, да миновали. Ага, вот и мистер. Напье пожаловал!
Мистер Напье, который при этих словах размашисто шагнул в комнату,
несомненно, был первым любовником: это был статный, высокомерного вида
молодой человек с длинными черными волосами - законченный тип романтического
героя сороковых годов. Он носил широкий темно-синий галстук, отлично
сидевший голубой сюртук и светло-серые брюки со штрипками. Минуты две
Чиверел разглядывал его, как красивую восковую фигуру и только, но потом,
словно крошечный Отли зашептал ему в ухо, в памяти вновь всплыло то, что
Отли говорил о Дженни Вильерс. _"Влюбилась в первого любовника Джулиана
Напье..."_ Вот он, Джулиан Напье. От волнения Чиверела начал бить озноб,
перед глазами все расплылось, поблекло и стало похоже на огромный
дагерротип. Голоса тоже отдалились, но он слышал их почти без напряжения.
- Надеюсь, это будет не слишком долго, - произнес Джулиан Напье
высокомерным премьерским тоном. - Через полчаса у меня назначена встреча с
двумя джентльменами в "Белом Олене". А, собственно, в чем дело, миссис
Ладлоу?
Она холодно ответила (Напье явно не был ее любимцем):
- Мистер Ладлоу все объяснит, мистер Напье. И можете быть уверены, что
мистер Ладлоу не стал бы собирать всю труппу в этот час, если бы к тому не
было серьезных оснований.
- Надо полагать, - сказал Напье. - Но я должен быть в "Белом Олене" к
назначенному времени.
- А это что, важные птицы? - спросил Мун.
- Один из них баронет, - сказал Напье. - Он на днях брал ложу. - Он
обвел взглядом труппу. - А где мисс Винсент?
- Я ее не вижу, - зловеще отозвалась миссис Ладлоу.
Послышались удивленные возгласы, и кое-кто начал переглядываться.
- Послушайте, однако ж, - сказал Напье, - что такое случилось?
- Все в свое время.
Актриса со вздернутым носиком и каштановыми локонами сообщила, что
видела мисс Винсент и мистера Ладлоу как раз перед тем, как все поднялись
сюда.
- Вы ошибаетесь, - величественно сказала ей миссис Ладлоу.
- Если так, то кто же это был? - спросила маленькая брюнетка. - Мне
тоже показалось, что это не мисс Винсент.
Но тут в комнату вошел сам мистер Ладлоу. (_В то время здесь была
постоянная труппа_, говорил Отли, _под руководством актера Эдмунда Ладлоу_.
Но где же Дженни Вильерс? Почему опять все выцветает и теряет ясность
очертаний?..) Мистер Ладлоу был коренастый пожилой человек с широкой грудью
и римским носом.
- Леди и джентльмены, - возгласил он, отчеканивая каждый слог. - Мисс
Винсент покинула нас. - Раздались крики изумления и досады, на которые
мистер Ладлоу отвечал мрачной кориолановской улыбкой. - Покинула нас самым
бесчестным и вероломным образом...
- И к тому же с преизрядными долгами в городе, - вставила миссис
Ладлоу. - Только одному Тримблби она задолжала пять фунтов с лишком.
- Совершенная правда, душа моя, - мягко и по-домашнему отвечал мистер
Ладлоу. Затем, вновь обратившись в Кориолана, он продолжал ужасным голосом:
- Я не стану говорить о неблагодарности...
- А я стану! - вскричала миссис Ладлоу. - Неблагодарная тварь!
- Но, как вам известно, - напомнил труппе мистер Ладлоу, - я предложил
возобновить "Потерпевшего кораблекрушение" прежде всего ради мисс Винсент;
она согласилась и позволила поставить себя на; афишу в главной роли, а между
тем - и я имею тому доказательства - она уже приняла предложение мистера
Бакстоуна перейти к нему на маленькие роли...
- Совсем маленькие роли, - не без удовольствия присовокупила его жена.
- ...По крайней мере неделю назад. Этому, разумеется, не может быть
оправдания. Черное предательство. В прежние времена она не смогла бы жить,
совершив такой поступок, но ныне, когда честь приносится в жертву
честолюбию, когда деньги и ложная гордость господствуют, не встречая
сопротивления...
Нетерпеливый Джулиан Напье прервал его:
- Короче говоря, она ушла. И без нее мы, разумеется, не можем ставить
"Потерпевшего кораблекрушение". А как же с "Двенадцатой ночью", о которой
тоже повсюду объявлено? Теперь у нас нет Виолы.
Мистер Ладлоу сердито нахмурился.
- С вашего позволения, мистер Напье, я хотел бы продолжить. Конечно, мы
не можем ставить "Потерпевшего", поэтому я предлагаю вернуться к "Вдове
солдата, или Заброшенной мельнице", она всегда делает неплохие сборы. - Но
актеры только вздохнули.
- Там все дело в сцене боя, я уж говорил об этом, - подал голос старый
актер Стоукс.
