механика, но с ним знаешь, что в конце результат все-таки получишь. В уходе
за мотоциклом не существует проблемы определения неисправности, которая
устояла бы против него. Когда натыкаешься на действительно трудную
загвоздку, пробуешь все, ломаешь голову, и ничего не срабатывает, и
понимаешь, что на этот раз Природа решила быть по-настоящему непослушной,
то говоришь: "О'кей, Природа, милый парень был, да весь вышел," -- и
собираешь силы для формального научного метода.
Для этого существует лабораторная записная книжка. Вс записывается
формальным образом с тем, чтобы постоянно знать, где находишься, где был,
куда идешь и куда хочешь попасть. В научной работе и электронной технологии
это необходимо, поскольку иначе проблемы станут такими сложными, что в них
потеряешься, запутаешься, забудешь то, что знаешь и чего не знаешь, и
придется все бросить. В уходе за мотоциклом это не так сложно, но когда
начинается путаница, то неплохо немного сдержать ее, сделав все формальным
и точным. Иногда простое действие -- запись проблем -- направляет мозги на
то, что эти проблемы реально собой представляют.
Логические утверждения, вносимые в записную книжку, делятся на шесть
категорий: (1) постановка проблемы, (2) гипотеза, касающаяся причины
проблемы, (З) эксперименты, предназначенные для испытания каждой гипотезы,
(4) предсказанные результаты экспериментов, (5) наблюдаемые результаты
экспериментов, и (6) заключения из результатов экспериментов. Это ничем не
отличается от формальной организации лабораторных тетрадей в коллеждах и
высших школах, но цель здесь -- не простая трата времени, а точное
руководство мыслями, которое окажется неудачным, если записи не будут
точными.
Подлинная цель научного метода -- удостовериться в том, что Природа не
направила тебя по ложному пути, и ты не думаешь, что знаешь то, чего на
самом деле не знаешь. Не существует механика, ученого или техника, который
от этого бы не страдал настолько, чтобы инстинктивно не оберегаться. В этом
-- главная причина того, почему так много научной и механической информации
звучит скучно и осторожно. Если станешь небрежным или начнешь
романтизировать научную информацию, добавляя там и сям завитушки, Природа
вскоре выставит тебя полным дураком. Она и без того делает это достаточно
часто, если даже не даешь ей повода. Следует быть чрезвычайно осторожным и
строго логичным, когда имеешь дело с Природой: один логический промах -- и
целая научная доктрина рушится. Одно ложное дедуктивное заключение по
поводу машины -- и неопределенно зависнешь в воздухе.
В Части Первой формального научного метода -- в постановке проблемы --
основное умение заключается в утверждении категорически не больше того, в
знании чего положительно убежден. Гораздо лучше внести утверждение "Решить
Проблему: почему не работает мотоцикл?", которое звучит тупо, но является
верным, чем вносить утверждение "Решить Проблему: что случилось с системой
электропитания?", когда не уверен абсолютно, в электричестве ли дело.
Отметить следует только "Решить Проблему: что случилось с мотоциклом?", а
потом уже вносить первый пункт в Часть Два: "Гипотеза Номер Один: Неполадка
в системе электропитания". Приводишь столько гипотез, сколько можешь
придумать, потом разрабатываешь эксперименты: испробовать их и понять,
какие истинны, а какие ложны.
Такой осторожный подход к возникающим вопросам предохраняет от
основного неверного поворота, который может стать причиной многих недель
лишней работы или даже полностью подвесить тебя. Научные вопросы поэтому с
виду часто тупы, но их задают для того, чтобы в дальнейшем избежать тупых
ошибок.
О Части Три -- той части формального научного метода, которую называют
экспериментированием, -- романтики часто думают как о самй науке, поскольку
у нее единственной большая визуальная поверхность. Романтики видят
множество пробирок, причудливого оборудования и людей, которые бегают
вокруг и делают открытия. Они не рассматривают эксперимент как часть более
обширного интеллектуального процесса и поэтому часто путают эксперименты с
демонстрациями -- выглядят они одинаково. Человек, проводящий сенсационный
научный показ с применением франкенштейновского оборудования стоимостью
пятьдесят тысяч долларов, не совершает ничего научного, если знает заранее,
какими будут результаты его усилий. Напротив, мотомеханик, нажимающий на
клаксон, проверить, работает ли аккумулятор, неформально проводит настоящий
научный эксперимент. Он проверяет гипотезу, ставя перед Природой вопрос.
Ученый из телепостановки, который печально бормочет: "Эксперимент не
удался, мы не достигли того, на что надеялись", в основном, страдает от
плохой работы сценариста. Эксперимент никогда не бывает неудачным
единственно потому, что не достигает предсказанных результатов. Эксперимент
неудачен, только когда с его помощью не удается адекватно испытать
гипотезу, когда данные, полученные с его помощью, каким-то образом ничего
не доказывают.
Вот тут мастерство состоит в том, чтобы использовать эксперименты для
проверки только лишь гипотезы под вопросом -- не меньше и не больше. Если
клаксон клаксонит, и механик приходит к заключению, что вся электрическая
система действует, то он попал в большую беду. Он пришел к нелогичному
заключению. Действующий клаксон говорит лишь о том, что работают только
аккумулятор и клаксон. Для того, чтобы разработать эксперимент так, как
надо, механику придется очень строго думать в понятиях того, что служит
непосредственной причиной чего. Это уже нам известно из иерархии. Клаксон
не приводит мотоцикл в движение. И аккумулятор не приводит -- разве что
очень опосредованно. Тот пункт, в котором электрическая система служит
непосредственной причиной зажигания в двигателе, -- свечи зажигания, и если
не проверить здесь, на выходе электрической системы, то никогда
по-настоящему не будешь знать, электрическая это неисправность или нет.
Для того, чтобы проверить это так, как нужно, механик вынимает свечу и
кладет ее рядом с двигателем так, чтобы база вокруг свечи заземлилась на
двигатель, нажимает на рукоятку стартера и смотрит, чтобы в искровом
пространстве свечи появилась голубая искра. Если ее там нет, он может
сделать один из двух выводов: а). неполадка в электросистеме, б). его
эксперимент небрежен. Если механик опытен, он попробует еще несколько раз,
проверяя все контакты, пытаясь любым способом, который только может
придумать, заставить свечу зажечься. Затем, если это не удается, он,
наконец, приходит к тому, что заключение "а" верно, в электросистеме
неисправность, а эксперимент закончен. Он доказал, что его гипотеза верна.
В последней категории -- заключения -- умение состоит в утверждении не
более того, что доказал эксперимент. Он не доказал, что после исправления
электрической системы мотоцикл заведется. Неполадки могут быть и в другом.
Но механик знает, что мотоцикл не поедет, пока не заработает электрическая
система, и ставит следующий формальный вопрос: "Решить Проблему: что не в
порядке с электрической системой?"
После он формулирует для этого гипотезы и проверяет их. Задавая
правильные вопросы, выбирая правильные тесты и делая правильные выводы,
механик прокладывает себе путь сквозь эшелоны иерархии мотоцикла до тех
пор, пока не находит точную конкретную причину или причины неполадки
двигателя, а затем изменяет их таким образом, чтобы они больше не приводили
к неисправности.
Нетренированный наблюдатель видит только физический труд, и у него
часто создается впечатление, что механик, в основном, занят только
физическим трудом. На самом деле, физический труд -- мельчайшая и легчайшая
часть того, что делает механик. Гораздо бльшая часть его работы --
тщательное наблюдение и точное мышление. Вот поэтому механики иногда
кажутся такими неразговорчивыми и ушедшими в себя при проведении испытаний.
Им не нравится, когда с ними разговаривают, потому что они сосредоточены на
мысленных образах, иерархиях и в действительности вообще не смотрят ни на
тебя, ни на физический мотоцикл. Для них эксперимент -- часть программы
расширения собственной иерархии знания неисправного мотоцикла и сравнения
ее с правильнои иерархией, существующей в уме. Они смотрят на форму,
лежащую в основе.
В нашу сторону едет автомобиль с трейлером; он не успевает вернуться в
свою полосу движения. Я мигаю фарой, удостовериться, что он нас видит.
Он-то видит, но съехать не может. Обочина дороги -- узкая и бугристая. Мы
свалимся, если выедем на нее. Я жму на тормоза, сигналю, мигаю. Боже
всемогущий, он паникует и целится на нашу обочину! Я продолжаю держаться
края дороги. ВОТ он! В последний момент отворачивает в сторону и проходит в
нескольких дюймах от нас.
Впереди по дороге катается картонная коробка; мы видим ее задолго до
того, как подъезжаем. Свалилась с чьего-то грузовика, очевидно.
Вот сейчас нас пробивает. Если бы мы ехали в машине, то встретились бы
лоб в лоб. Или свалились бы в канаву.
Въезжаем в маленький городок, он может быть посреди какой-нибудь
Айовы. Вокруг растет высокая кукуруза, и тяжелый запах удобрений висит в
воздухе. От припаркованных мотоциклов уходим в огромное старое заведение с
высокими потолками. На этот раз под пиво я заказываю все виды закусок,
которые у них есть, и мы устраиваем поздний ланч: земляные орехи,
кукурузные хлопья, соленые крендельки, картофельные чипсы, сушеные анчоусы,
какая-то копченая рыбка с кучей мелких косточек внутри, "тощие Джимы" и
"длинные Джоны", пеппероны, "фрито", "пивные орешки", колбасный паштет,
шкварки и кунжутные крекеры с наполнителем, вкус которого я не могу
определить.
Сильвия произносит:
-- Меня до сих пор трясет.
Она почему-то решила, что наш мотоцикл превратился в картонный ящик, и
его вновь и вновь мотыляет на шоссе.
10
Когда мы снова выезжаем в долину, небо опять ограничено утесами по обе
стороны реки, но они -- ближе и друг к другу, и к нам, чем сегодня утром.
Долина сужается, чем ближе мы к истокам.
Помимо всего прочего, мы оказываемся в какой-то отправной точке тех
вещей, о которых я говорю. С нее можно, наконец, начать рассказывать об
отрыве Федра от основного течения рациональной мысли в погоне за призраком
самой рациональности.
Есть один отрывок, который он читал и повторял про себя столько раз,
что тот сохранился в целости. Начинается он так:
В храме науки есть много обителей... и подлинно многообразны и те, кто
в них обитает, и мотивы, которые привели их туда.
Многие берутся за науку из радостного чувства превосходящей
интеллектуальной силы; наука -- их собственный особый вид спорта, которым
они занялись ради получения яркого опыта и удовлетворения амбиции; в храме
можно найти многих других, которые положили продукты своих умов на этот
алтарь в чисто утилитарных целях. Если бы ангел Господень спустился и
выгнал бы всех людей, принадлежащих к этим двум категориям, из храма, то
храм бы заметно опустел, но внутри все же осталось бы несколько человек,
как из настоящего, так и из прошлого... Если бы те типы людей, которые мы
только что исключили, были там единственными, то храма бы никогда не
существовало -- как леса, состоящего из одних лиан... Те, над кем
смилостивился ангел... несколько странные, необщительные, замкнутые
личности, более непохожие друг на друга, чем толпы изгнанных.
Что привело их в храм... -- нет единого ответа... побег от
повседневной жизни с ее болезненной грубостью и безотрадной мрачностью, от
пут собственных изменчивых желаний. Тонко настроенная натура жаждет бежать
своего шумного тесного окружения в тишину высоких гор, где взор свободно
блуждает в спокойном чистом воздухе и любовно скользит по успокаивающим
очертаниям, очевидно выстроенным для вечности.
Отрывок -- из речи, произнесенной в 1918 году молодым немецким ученым
по имени Альберт Эйнштейн.
