когда же нападают только на следствия, никакая перемена не возможна.
Подлинная система, реальная система -- суть наше настоящее строение самй
систематической мысли, самой рациональности, и если фабрика снесена до
основания, но рациональность, породившая ее на свет, осталась, то эта
рациональность просто создаст еще одну фабрику. Если революция уничтожает
систематическое правительство, остаются нетронутыми систематические шаблоны
мышления, создавшие это правительство, и эти шаблоны воспроизведут себя в
последующем правительстве. Так много болтают о системе. И так мало
понимают.
Вот все, чем является мотоцикл: система концепций, выполненных в
стали. В ней нет ни одной части, ни одной формы, которые не произошли бы из
чьего-то ума... палец номер три тоже в порядке. Остался еще один. Лучше,
если б загвоздка была в нем... Я заметил, что люди, которые никогда не
имели дела со сталью, не могут этого увидеть: того, что мотоцикл превыше
всего прочего -- это умственное явление. Они ассоциируют металл с данными
формами -- трубами, стержнями, балками, орудиями, частями, закрепленными и
незыблемыми, -- и расценивают его как, в первую очередь, явление
физическое. Но человек, занимающийся механикой, литьем, ковкой или сваркой,
видит "сталь" не имеющей формы вообще. Сталь может быть любой формы, какую
захочешь, если у тебя достаточно навыков, и любой формы, кроме той, какую
захочешь, если у тебя их нет. Формы -- как вот этот палец, например, --
есть то, к чему приходишь, что сам придаешь стали. В стали -- не больше
формы, чем вот в этом комке старой грязи на двигателе. Все эти формы -- из
чьего-то ума. Вот что важно увидеть. Сталь? Черт возьми, даже сталь -- из
чьего-то ума. В природе нет стали. Любой житель Бронзового Века тебе бы это
сказал. В природе есть только потенциал для стали. И ничего больше. Но что
такое "потенциал"? Он ведь тоже сидит в чьем-то уме!.. Призраки.
Вот что, на самом деле, имел в виду Федр, когда говорил, что все это
-- в уме. Звучит безумно, когда просто подскакиваешь и произносишь такое
без ссылки на что-либо в частности, например, на двигатель. Но когда
привяжешь высказывание к чему-то частному и конкретному, то безумное
звучание скорее всего пропадет, и увидишь, что Федр, наверное-таки, говорил
что-то важное.
Четвертый палец действительно слишком разболтан -- я на это и
надеялся. Регулирую его. Проверяю распределение моментов зажигания и вижу,
что здесь пока все в порядке, и иглы еще не изъедены коррозией, поэтому
оставляю их в покое, прикручиваю крышки клапанов, ставлю на место свечи и
завожу двигатель.
Стук пальцев исчез, но это еще ничего не значит: масло пока холодное.
Пусть поработает вхолостую, пока я сложу инструменты; после я сажусь в
седло и направляюсь в ту сторону, куда нам вчера вечером показал
мотоциклист на улице: там есть мотомагазин, где могут продаваться звено
регулятора цепи и новая резина для подножки. Крису, должно быть, не сидится
на месте -- его подножки стираются быстрее.
Проезжаю пару кварталов -- никакого стука. Двигатель начинает звучать
хорошо, и я надеюсь, что шума больше не будет. Хотя окончательного
заключения делать не буду, пока не проедем миль тридцать. А до тех пор --
прямо сейчас -- солнце светит ярко, воздух прохладен, у меня ясная голова,
впереди -- целый день, мы уже почти в горах, в такой день хорошо жить.
Просто разреженный воздух тому причиной. Всегда себя так чувствуешь, когда
забираешься повыше.
Высота! Вот почему двигатель работает так грязно. Конечно же, должно
быть именно поэтому. Мы уже на высоте 2.500 футов. Лучше перейти на
стандартные сопла, их можно поставить всего за несколько минут. И лучше
немного сместить регулировку холостого хода. Заберемся еще немного выше.
Под несколькими тенистыми деревьями я нахожу "Мотомастерскую Билла" --
но не его самого. Прохожий сообщает, что тот, "возможно, ушел куда-нибудь
на рыбалку", оставив магазин открытым настежь. Мы -- в самом деле на
Западе. Никто бы так не бросил лавку в Чикаго или Нью-Йорке.
Внутри я вижу, что Билл -- механик школы "фотографического ума". Все
повсюду разложено. Ключи, отвертки, старые детали, старые мотоциклы, новые
детали, новые мотоциклы, торговая литература, внутренние трубки разбросаны
так густо и смешанно, что под ними не видно верстаков. Я бы не смог
работать в таких условиях -- но просто потому, что я -- не механик
фотографического ума. Вероятно, Билл может обернуться и вытащить из этой
мешанины любой инструмент, не задумываясь. Я видел таких механиков. Спятить
легче, наблюдая за ними, но они выполняют работу так же хорошо -- а иногда
даже быстрее. Тем не менее, стоит сдвинуть хотя бы один инструмент на три
дюйма влево, и ему придется потратить несколько дней на его поиски.
Появляется Билл, чему-то ухмыляется... Конечно, у него есть сопла для
моей машины, и он точно знает, где они лежат. Хотя мне придется секундочку
подождать. Ему на заднем дворе надо завершить сделку по нескольким частям к
"Харлею". Я иду с ним в сарай на заднем дворе и вижу, что он продает целый
"Харлей" подержанными частями -- кроме рамы, которая у покупателя уже есть.
Вс за 125 долларов. Вовсе не плохая цена.
На пути назад я замечаю:
-- Он узнает кое-что о мотоциклах, прежде чем всЛ это соберет вместе.
Билл смеется:
-- А это лучший способ чему-то научиться.
У него есть сопла и резина для подножки, но нет звена регулятора цепи.
Он ставит резину и сопла, регулирует холостой ход, и я еду обратно в отель.
Сильвия, Джон и Крис только спускаются по лестнице с вещами, когда я
подъезжаю. Судя по лицам, у них такое же хорошее настроение, как и у меня.
Мы направляемся вниз по главной улице, находим ресторан и заказываем
стейки.
-- Клевый городок, -- говорит Джон, -- действительно клевый. Не думал,
что такие еще остались. Я утром все осмотрел. У них тут есть бары для
скотников -- высокие сапоги, пряжки из серебряных долларов, "ливайсы",
стетсоны, и прочее... И вс -- настоящее. Не просто барахло из Торговой
Палаты... Сегодня утром в баре через квартал отсюда они заговорили со мной
так, будто я прожил здесь всю жизнь.
Мы берем себе по пиву. Подкова, нарисованная на стене, подсказывает,
что мы уже -- на территории пива "Олимпия", поэтому мы заказываем его.
-- Они наверняка подумали, что я сбежал с ранчо или типа этого, --
продолжает Джон. -- А старикан там все твердил, как он ничего не даст этим
проклятым мальчишкам, -- действительно по кайфу было слушать. Ранчо должно
отойти к девчонкам, потому что проклятые мальчишки спускают все до цента у
Сюзи. -- Джон захлебывается от смеха. -- Жалко, что он вообще их вырастил
-- ну, и так далее. Я думал, такое исчезло лет тридцать тому назад, но оно
все по-прежнему здесь есть.
Приходит официантка со стейками, и мы врезаемся в них ножами. От возни
с мотоциклом разыгрался аппетит.
-- Кое-что еще тебя может заинтересовать, -- произносит Джон. -- Там,
в баре, говорили о Бозмене, куда мы едем. Они сказали, что у губернатора
Монтаны был список из пятидесяти радикальных преподавателей колледжей в
Бозмене, которых он собирался увольнять. А потом погиб в авиакатастрофе.
-- Это было давно, -- отвечаю я. Стейки действительно хороши.
-- Я и не знал, что в этом штате было много радикалов.
-- В этом штате всякие люди есть, -- говорю я. -- Но то была просто
политика правого крыла.
Джон протягивает руку за солонкой:
-- Здесь проезжал журналист из вашингтонской газеты, и вчера появилась
его статья, куда он это вставил, поэтому они о ней сегодня и разговаривали.
Президент колледжа подтвердил это.
-- А список напечатали?
-- Не знаю. Ты кого-то из них знал?
-- Если там пятьдесят имен, -- говорю я, -- мое наверняка в их числе.
Оба смотрят на меня с некоторым удивлением. На самом деле, я не знаю
об этом почти ничего. То был, конечно, он, и с изрядной долей фальши из-за
этого я объясняю, что "радикал" в округе Галлатин, штат Монтана, лишь
немногим отличается от радикала где-нибудь в другом месте.
-- Это был колледж, -- рассказываю я им, -- где на самом деле
запретили жену Президента Соединенных Штатов -- из-за того, что она
"слишком противоречива".
-- Кто?
-- Элеанор Рузвельт.
-- О Господи, -- смеется Джон, -- вот это дикость.
Они хотят послушать что-нибудь еще, но сказать что-либо трудно. Потом
вспоминаю еще одну вещь:
-- В такой ситуации настоящий радикал полностью всем обеспечен. Может
заниматься почти всем, чем угодно, и все ему будет сходить с рук, потому
что оппозиция уже выставила себя ослами. Они заставят его выглядеть хорошо
вне зависимости от того, что он будет говорить.
На выезде мы проезжаем городской парк: я заметил его прошлой ночью, и
он пробудил во мне память. Просто видение: какой-то взгляд вверх, в кроны
деревьев. Однажды он спал на скамейке в этом парке на пути в Бозмен. Вот
почему я не узнал вчера этого леса. Он ехал ночью, ехал в бозменский
колледж.
9
Теперь мы пересекаем Монтану по Йеллоустоунской Долине. Среднезападные
кукурузные поля сменяют западную полынь и наоборот -- в зависимости от
речного орошения. Иногда мы поднимаемся на кручи, уводящие из орошаемого
района, но обычно стараемся держаться у реки. Проезжаем знак, где написано
что-то про Льюиса и Кларка(8). Кто-то из них поднимался сюда в одну из
своих вылазок во время Северо-Западного Перехода.
Приятный звук. Как раз для Шатокуа. У нас сейчас тоже что-то вроде
Северо-Западного Перехода. Снова проезжаем поля и пустыню, а день тем
временем продолжается.
Теперь я хочу пойти дальше за тем самым призраком, которого
преследовал Федр, -- за самй рациональностью, за этим скучным, сложным,
классическим призраком формы, лежащей в основе.
Сегодня утром я говорил об иерархиях мысли -- о системе. Сейчас хочу
поговорить о методах поисков пути через эти иерархии -- о логике.
Используются два вида логики: индуктивная и дедуктивная. Индуктивные
умозаключения начинаются с наблюдений за машиной и приходят к общим
заключениям. Например, если мотоцикл подскакивает на ухабе, и двигатель
пропускает зажигание, потом мотоцикл подскакивает еще на одном ухабе, и
двигатель пропускает зажигание, потом опять подскакивает на ухабе, и
двигатель опять пропускает зажигание, потом мотоцикл едет по длинному
гладкому отрезку пути, и пропуска зажигания нет, а потом подскакивает еще
на одном ухабе, и двигатель пропускает зажигание снова, то можно логически
заключить, что причиной пропуска зажигания служат ухабы. Это -- индукция:
рассуждение от конкретного опыта к общей истине.
Дедуктивные умозаключения производят прямо противоположное. Они
начинают с общих знаний и предсказывают частное наблюдение. Например, если
из чтения иерархии фактов о машине механик знает, что клаксон мотоцикла
питается исключительно электричеством от аккумулятора, то может логически
заключить, что если аккумулятор сел, клаксон работать не будет. Это --
дедукция.
Решение проблем, слишком сложных для разрешения здравым смыслом,
достигается длинными цепочками смешанных индуктивных и дедуктивных
умозаключений, которые вьются туда и обратно между наблюдаемой машиной и
мысленной иерархией машины, которую можно найти в инструкциях. Правильная
программа этого переплетения формализуется в виде научного метода.
На самом деле, я никогда не видел проблемы из области ухода за
мотоциклом, достаточно сложной для того, чтобы требовалось применение
полноценного формального научного метода. Проблемы ремонта не столь сложны.
Когда я думаю о формальном научном методе, на ум иногда приходит образ
огромного Джаггернаута, громадного бульдозера -- медленного, нудного,
неуклюжего, прилежного, но неуязвимого. Ему требуется вдвое, впятеро, может
быть, вдесятеро больше времени, чем потребует умение неформального
