его иметь. Пола нет только у тех тел, у которых его отняли
демоны. Так случилось и со мной. Шайтан по имени Ибн Хадраш***
отнял у меня пол, но пощадил мою жизнь. Одним словом, теперь
мой любовник только Коэн***.
- Кто этот Коэн? - спросил Масуди.
- Еврей, которого я вижу во снах и которого ты
преследуешь. Юноша с седым усом. Его тело спрятано в трех
душах, а моя душа спрятана в мясо, и я могу поделиться ею
только с ним, когда он приходит в мои сны. Он искусный
любовник, и я не жалуюсь. К тому же он единственный, кто еще
помнит меня, кроме него никто больше не приходит в мои сны...
Так Масуди впервые встретился с тем, кто знал имя того,
кого он преследует. Имя юноши было Коэн.
- Откуда ты это знаешь? - решил проверить Масуди. - Я
слышала. Кто-то его окликнул, и он отозвался на это имя. - Во
сне?
- Во сне. Это было в ту ночь, когда он отправился в
Царьград. Только имей в виду: Царьград в наших мыслях всегда на
сотню поприщ западнее настоящего Царьграда.
Потом женщина достала из-за пазухи что-то вроде плода,
похожего на небольшую рыбу, протянула это Масуди и сказала: -
Это ку *. Хочешь его попробовать? Или ты хочешь чего-то
другого? - Я бы хотел, чтобы ты здесь сейчас увидела во сне
Коэна,- сказал Масуди, и женщина заметила с удивлением:
- Твои желания скромны. Слишком скромны, имея в виду
обстоятельства, которые привели тебя ко мне, но, судя по всему,
ты этого не сознаешь. Я исполню твое желание; сон этот я буду
смотреть специально для тебя, и я заранее дарю его тебе. Но
берегись - женщина, которая преследует того, кто тебе снится,
доберется и до тебя.
Она опустила голову на собаку, ее лицо и руки были
исцарапаны многочисленными взглядами, которые веками касались
ее, и приняла в свой сон Коэна, произнесшего: Intentio tua
grata et accepta est Creatori, sed opera tua non sunt
accepta...
Скитания Масуди были окончены, от этой женщины он узнал
больше, чем за время всех поисков, теперь он спешил, как
дерево, распускающее почки. Он оседлал верблюда и устремился в
обратный путь, в сторону Царьграда. Добыча ждала его в столице.
И тут, пока Масуди взвешивал, насколько удачна была последняя
охота, его собственный верблюд обернулся и плюнул ему прямо в
глаза. Масуди бил его мокрой уздечкой по морде до тех пор, пока
тот не выпустил всю воду из обоих горбов, но так и не смог
разгадать, что значил этот поступок верблюда.
Дорога липла к его обуви, он шагал, твердя слова Коэна,
словно музыкальную фразу, потому что не понимал их, и думал о
том, что нужно вымыть обувь на первом же постоялом дворе,
потому что дороги требовали от прошагавших по ним за день
подошв вернуть обратно на место налипшую на них грязь.
Один христианский монах, который, кроме греческого, не
знал никакого другого языка, сказал Масуди, что слова, которые
он запомнил, - латинские, и посоветовал ему обратиться к
местному раввину. Тот перевел ему фразу Коэна: "Создателю
дороги твои намерения, но не дела твои!"
Так Масуди понял, что желания его осуществляются и что он
на верном пути. Фразу эту он узнал. Он давно знал ее
по-арабски, потому что это были слова, которые ангел сказал
хазарскому кагану несколько сот лет назад. Масуди уже
догадался, что Коэн - один из тех двоих, кого он ищет, ибо Коэн
гнался за хазарами по еврейским преданиям так же, как Масуди по
исламским. Коэн был тот человек, которого Масуди предсказал,
бодрствуя над своим хазарским словарем. Словарь и сны
складывались в одно естественное целое...
Была первая джума эртеси в месяце садаре, и Масуди думал
так, как опадают листья, его мысли одна за другой отделялись от
своих веток и падали; он следил за ними, пока они кружились
перед ним, а потом они падали на дно своей осени навсегда. Он
расплатился и распрощался со своими лютнистами и певцами и
сидел один, закрыв глаза и прислонившись спиной к стволу
пальмы, сапоги напекли ему ступни, и между собой и ветром он
чувствовал только ледяной и горький пот. Он макал в этот пот
крутое яйцо и так его солил. Наступающая суббота была для него
такой же великой, как страстная пятница, и он ясно чувствовал
все, что должен был сделать. О Коэне было известно, что он идет
в Царьград. Поэтому его не нужно было больше преследовать и
ловить на всех входах и выходах чужих снов, в которых Масуди
колотили, принуждали и унижали, как скотину. Более важным и
трудным вопросом было, как отыскать Коэна в Царьграде, городе
всех городов. Впрочем, искать его и не придется, вместо Масуди
это сделает кто-нибудь другой. Нужно только найти того, кого
Коэн видит во сне. А этим третьим - если хорошенько подумать-
мог быть только один-единственный человек. Тот самый, о котором
Масуди уже кое-что предугадывал.
"Так же как запах липового меда в чае из лепестков розы
мешает прочувствовать истинный запах чая, так и мне что-то
мешает ясно разглядеть и понять сны о Коэне людей, окружающих
меня", - размышлял Масуди. Там есть еще кто-то, кто-то третий,
кто мешает...
Масуди уже давно предполагал, что кроме него на свете есть
по крайней мере еще двое, кто занимается хазарским племенем:
один Коэн - по еврейским источникам об обращении хазар, а
третий, пока неизвестный, - несомненно, по христианским
источникам, описывавшим эти же самые события. И сейчас нужно
было найти этого третьего, какого-то грека или другого
христианина, ученого человека, интересующегося хазарскими
делами. Это, конечно же, будет тот, кого ищет в Царьграде и сам
Коэн. Нужно искать этого третьего. И Масуди вдруг стало ясно,
как это нужно делать. Но когда он уже хотел встать, потому что
все было продумано, он почувствовал, что опять попал в чей-то
сон, что опять, на этот раз не по своей воле, охотится. Вокруг
не было ни людей, ни животных. Лишь песок, безводное
пространство, распростершееся, как небо, и за ним - город
городов. Во сне же ревела большая, мощная вода, глубокая,
доходящая до самого сердца, сладкая и смертоносная, и Масуди
она запомнилась по реву, который проникал во все складки его
тюрбана, закрученного так, чтобы походить на одно слово из
пятой суры Книги пророка. Масуди было ясно, что время года во
сне отличается от того, что наяву. И он понял, что это был сон
пальмы, на которую он опирался. Она видела во сне воду. Ничего
больше во сне не случилось. Только шум реки, закрученный умело,
как белейший тюрбан... Он вошел в Царьград в засуху в конце
месяца шаабана и на главном базаре предложил для продажи один
из свитков "Хазарского словаря". Единственный, кто
заинтересовался этим товаром, был монах греческой церкви по
имени Теоктист Никольски, он и отвел его к своему хозяину. А
тот, не спрашивая о цене, взял предложенное и спросил, нет ли
чего-нибудь еще. Из этого Масуди сделал вывод, что он у цели,
что перед ним искомый третий, тот, кого видит во снах Коэн и
кто послужит ему приманкой для Коэна. Коэн, конечно же, изза
него прибыл в Царьград. Богатый покупатель хазарского свитка из
мешка Масуди служил дипломатом в Царьграде, он работал на
английского посланника в Великой Порте, и звали его Аврам
Бранкович *. Он был христианин, родом из Трансильвании, рослый
и роскошно одетый. Масуди предложил ему свои услуги и был
принят на службу. Поскольку Аврам-эфенди работал в своей
библиотеке ночью, а спал днем, его слуга Масуди уже в первое
утро улучил возможность заглянуть в сон своего хозяина. Во сне
Аврама Бранковича Коэн ехал верхом то на верблюде, то на коне,
говорил поиспански и приближался к Царьграду. Впервые кто-то
видел Коэна во сне днем. Было очевидно, что Бранкович и Коэн по
очереди снятся друг другу. Так круг замкнулся, и пришел час
развязки.
Вот и все, но Масуди и этого было достаточно. Остальное -
дело времени и ожидания, подумал он и начал тратить время.
Прежде всего он стал забывать музыку, первое свое ремесло. Он
забывал не песню за песней, а часть за частью этих песен:
сначала из его памяти исчезли нижние тона, и волна забвения,
как прилив, поднималась все выше и выше, к самым высоким
звукам, исчезала вся ткань песен, и в конце концов в памяти
Масуди остался только ритм, словно их скелет. Потом он начал
забывать и свой хазарский словарь, слово за словом, и ему
совсем не было грустно, когда как-то вечером один из слуг
Бранковича бросил его в огонь...
Но тогда произошло нечто непредвиденное. Как дятел,
который умеет летать и хвостом вперед, Аврам-эфенди с
наступлением последней джумы в месяце шаввале вдруг покинул
Царьград. Он бросил дипломатическую службу и со всей своей
свитой и слугами отправился воевать на Дунай. Там, в местечке
Кладово, в 1689 году от Исы они оказались в месте расположения
австрийского лагеря принца Баденского, и Бранкович поступил к
нему на службу. Масуди не знал, что ему думать и что делать,
потому что его еврей направлялся в Царьград, а не в Кладово, и
планы Масуди все больше расходились с ходом событий. Он сидел
на берегу Дуная и аккуратно закручивал тюрбан. И тогда он
услышал рев реки. Вода бурлила глубоко под ним, но ее рык был
ему знаком, он полностью укладывался в складки тюрбана, которые
походили на одно слово из пятой суры Корана. Это была та же
вода, которую видела во сне пальма в песках вблизи Царьграда
несколько месяцев назад, и по этому знаку.
Масуди понял, что все в порядке и что его путь
действительно окончится на Дунае. Он оставался на месте и
целыми днями в окопе играл в кости с одним из писарей
Бранковича. Этот писарь все проигрывал и проигрывал и, надеясь
вернуть проигранное, никак не хотел прерывать эту безумную игру
даже тогда, когда турецкие пули и снаряды буквально засыпали их
окоп. Масуди тоже не хотел искать более безопасное место,
потому что у него за спиной был Бранкович, которому опять
снился Коэн. Коэн скакал верхом через рев какой-то реки, что
протекала через сон Бранковича, и Масуди знал, что это рев того
самого Дуная, который можно было слышать и наяву. Потом ветер
швырнул в него горсть земли, и он почувствовал, что сейчас все
сбудется. Когда один из них бросал кости, на их позицию
прорвался отряд турок, неся за собой запах мочи, и пока янычары
кололи и рубили налево и направо, Масуди взволнованно искал
глазами среди них юношу с одним седым усом. И он его увидел,
Масуди увидел Коэна таким, каким он преследовал его в чужих
снах, - рыжеволосого, с узкой улыбкой под серебряным усом, с
мешком на плече и цепочкой мелких шагов за спиной. Тут турки
зарубили писаря, проткнули копьем Аврама Бранковича, который
так и не успел проснуться, и бросились к Масуди. Спас его Коэн.
Увидев Бранковича, Коэн упал как подкошенный, и вокруг
рассыпались бумаги из его мешка. Масуди сразу понял, что Коэн
впал в глубочайший сон, из которого не будет пробуждения.
- Что это, погиб толмач? - спросил турецкий паша у своих
приближенных почти с радостью, а Масуди ответил ему по-арабски:
- Нет, он заснул, - и тем самым продлил свою жизнь на один
день, так как паша, удивленный таким ответом, спросил, откуда
это известно, а Масуди отвечал, что он тот, кто связывает и
развязывает узел чужих сновидений, по роду занятий - ловец
снов, что он давно уже следит за посредником, своего рода
приманкой для истинной добычи, который теперь умирает,
пронзенный копьем, и попросил оставить его в живых до утра,
чтобы проследить за сном Коэна, потому что тот сейчас видит во
