через леса и через Железные ворота какую-то плотную оглушающую
тишину, которая, казалось, вобрала в себя тишину всего мира. На
пятый день возле Кладова нас встретил конный отряд из
Трансильвании, пропитанный горькой румынской пылью с другого
берега.
Когда наступило утро, папас Аврам, уставший от ночного
боя, заснул перед своим шатром, а Масуди и Никон Севаст сели
играть в кости. Никон уже третий день подряд проигрывал
огромные суммы, а Масуди не прекращал игры. Должно быть, у них
- спящего Бранковича и двух игроков - были какие-то очень
серьезные причины оставаться на открытом месте под градом ядер
и пуль. У меня таких причин не было, и я вовремя укрылся в
безопасном месте. Как раз тут на наши позиции ворвался турецкий
отряд, уничтожая все живое, а вслед за ними Сабляк-паша** из
Требинья, который смотрел не на живых, а на мертвых. За ним на
место побоища влетел бледный юноша, у которого один ус был
седым, словно он постарел лишь наполовину. На шелковом
нагруднике папаса Аврама был вышит герб Бранковича с одноглазым
орлом. Один из турок вонзил копье в эту вышитую птицу с такой
силой, что было слышно, как металл, пробив грудную клетку
спящего, ударил в камень под Бранковичем. Пробуждаясь в смерть,
Бранкович приподнялся на одной руке, последнее, что он увидел в
жизни, был красноглазый юноша со стеклянными ногтями и одним
серебристым усом. Тут Бранковича прошиб пот, и две струи его
завязались у него на шее узлом. Рука его задрожала так, что он,
уже пронзенный копьем, посмотрел на нее с удивлением и всей
своей тяжестью налег на руку, чтобы она перестала дрожать. Она
все же еще некоторое время трепетала, успокаиваясь, как задетая
струна, а когда успокоилась совсем, он без звука упал на эту
руку. В тот же момент и юноша рухнул прямо на собственную тень,
будто скошенный взглядом Бранковича, а мешок, который был у
него на плече, покатился в сторону.
- Неужели Коэн погиб? - воскликнул паша, а турки, решив,
что в юношу выстрелил один из игроков, в мгновение ока изрубили
Никона Севаста, все еще сжимавшего в руке кости, которые он
собирался бросить. Потом они обернулись к Масуди, но он сказал
что-то паше по-арабски, обращая его внимание на то, что юноша
не мертв, а спит. Это продлило жизнь Масуди на один день,
потому что паша приказал зарубить его не в тот же день, а на
следующий. Так оно потом и было.
"Я мастер сабельного боя - так заканчивается запись
Аверкия Скилы об Авраме Бранковиче,- я знаю, что, когда
убиваешь, всякий раз это бывает по-другому, так же как всякий
раз по-другому бывает в постели с каждой новой женщиной.
Разница только в том, что некоторых потом забываешь, а
некоторых нет. Опять же, некоторые из убитых и некоторые
женщины не забывают тебя. Смерть кира Аврама Бранковича была из
тех, которые помнят. Было это так. Откуда-то прибежали слуги
паши с корытом горячей воды, обмыли кира Аврама и передали его
какому-то старику, который третью свою туфлю с бальзамами,
травами и куделью носил подвешенной на груди. Я подумал, что он
будет исцелять раны папаса Аврама, но он намазал его белилами и
румянами, побрил, причесал, и такого отнесли его в шатер
Сабляк-паши...
На другое утро в этом шатре он и умер. Это было в 1689
году, по мусульманскому летосчислению, в день священномученика
Евтихия. В тот момент, когда Аврам Бранкович испустил дух.
Сабляк-паша вышел из шатра и потребовал немного вина, чтобы
вымыть руки".
КАГАН**** - хазарский правитель. Столицей Хазарского
государства был Итиль, а летняя резиденция кагана находилась на
Каспийском море и называлась Семендер. Считается, что прием
греческих миссионеров при хазарском дворе был результатом
политического решения. Еще в 740 году один из хазарских каганов
просил Царьград прислать ему миссионера, сведущего в
христианской вере. В IX веке возникла необходимость укрепить
греко-хазарский союз перед лицом общей опасности: в это время
русские уже водрузили свой щит над царьградскими вратами и
отвоевали у хазар Киев. Существовала и еще одна опасность. У
правившего в то время кагана не было престолонаследника.
Однажды к нему явились греческие купцы, он принял их и угостил.
Все они были низкорослые, чернявые и заросшие волосами
настолько, что даже на груди у них виднелся пробор. Каган,
сидевший с ними за обедом, казался великаном. Приближалась
непогода, и птицы ударялись в окно, как мухи в зеркало.
Проводив и одарив путешественников, каган вернулся туда, где
они обедали, и случайно бросил взгляд на оставшиеся на столе
объедки. Объедки греков были огромными, как у великанов, а
объедки кагана крошечными, как у ребенка. Он тут же призвал к
себе придворных, чтобы они ему напомнили, что говорили
иностранцы, но никто ничего не помнил, В основном греки
молчали, таково было общее мнение. Тут к кагану обратился один
еврей из придворной свиты и сказал, что сможет помочь кагану.
- Посмотрим, каким образом, - ответил каган и лизнул
немного святой соли. Еврей привел к нему раба и приказал тому
обнажить руку. Рука была точной копией правой руки кагана.
- Оставь его, - сказал каган. - Оставь и действуй дальше.
Ты на правильном пути.
И вот были разосланы гонцы по всему хазарскому царству, и
через три месяца еврей привел к кагану юношу, ступни которого
были совершенно такими же, как ступни кагана. Потом нашли Два
колена, одно ухо и плечо- все точно как у кагана. Мало-помалу
при дворе собралось много юношей, среди них были и солдаты, и
рабы, и веревочники, евреи, греки, хазары, арабы, которые -
если от каждого взять определенную часть тела или член - могли
бы составить молодого кагана, как две капли воды похожего на
того, который правил в Итиле. Не хватало только головы. Ее
никак не могли найти. И вот наступил день, когда каган вызвал к
себе еврея и потребовал голову - его или кагана. Еврей
нисколько не испугался, и каган, удивленный, спросил почему.
- Причина в том, что я испугался еще год назад, а не
сегодня. Год назад я нашел и голову. Уже несколько месяцев я
храню ее здесь, при дворе, но не решаюсь показать.
Каган приказал показать голову, и еврей привел к нему
девушку. Она была молода и красива, а ее голова настолько была
похожа на голову кагана, что могла бы служить ее отражением.
Если бы кто-то увидел ее в зеркале, то решил бы, что видит
кагана, только более молодого. Тогда каган приказал привести
всех собранных и велел еврею сделать из них еще одного кагана.
Пока расползались оставшиеся в живых калеки, части тела которых
были использованы для создания второго кагана, еврей написал на
лбу нового существа какие-то слова, и молодой наследник
поднялся с постели кагана. Теперь его нужно было испытать, и
еврей послал его в покои возлюбленной кагана, принцессы Атех.
Наутро принцесса велела передать настоящему кагану следующие
слова:
- Тот, кто был прислан вчера вечером ко мне на ложе,
обрезан, а ты нет. Значит, или он не каган, а кто-то другой,
или каган перешел к евреям, совершил обрезание и стал кем-то
другим. Итак, реши, что же случилось. Каган тогда спросил
еврея, что может значить это различие. Тот отвечал: - Да ведь
различия не будет, как только ты сам совершишь обрезание. Каган
не знал, на что решиться, и снова спросил совета у принцессы
Атех. Она отвела его в подвалы своего дворца и показала
двойника. По ее приказу он был закован в цепи и брошен за
решетку. Но цепи он сумел разорвать и сотрясал решетку с
невероятной силой. За одну ночь он так вырос, что настоящий,
необрезанный каган казался рядом с ним ребенком.
- Хочешь, я выпущу его? - спросила принцесса. Тут каган до
того перепугался, что приказал убить обрезанного кагана.
Принцесса Атех плюнула великану в лоб, и он упал мертвым.
Тогда каган обратился душой к грекам, заключил с ними
новый союз и назвал их веру своей.
КИРИЛЛ (Константин Солунский, или Константин Философ, 826
или 827-869) - православный святой, греческий участник
хазарской полемики, один из основателей славянской
письменности...
Даубманус приводит такой рассказ о возникновении
славянской азбуки. Язык варваров никак не хотел поддаваться
укрощению. Както, быстрой трехнедельной осенью, сидели братья в
келье и тщетно пытались написать письмена, которые позже
получат название кириллицы. Работа не клеилась. Из кельи была
прекрасно видна середина октября, и в ней тишина длиной в час
ходьбы и шириной в два. Тут Мефодий обратил внимание брата на
четыре глиняных кувшина, которые стояли на окне их кельи, но не
внутри, а снаружи, по ту сторону решетки.
- Если бы дверь была на засове, как бы ты добрался до этих
кувшинов? - спросил он. Константин разбил один кувшин, черепок
за черепком перенес сквозь решетку в келью и собрал по
кусочкам, склеив его собственной слюной и глиной с пола под
своими ногами.
То же самое они сделали и со славянским языком - разбили
его на куски, перенесли их через решетку кириллицы в свои уста
и склеили осколки собственной слюной и греческой глиной под
своими ногами...
В тот же год к византийскому императору Михаилу III
прибыло посольство от хазарского кагана, который просил
направить к нему из Царьграда человека, способного объяснить
основы христианского учения. Император обратился за советом к
Фотию, которого звал "хазарским лицом". Этот шаг был
двусмысленным, однако Фотий к просьбе отнесся серьезно и
порекомендовал своего подопечного и ученика Константина
Философа, который, как и его брат Мефодий, отправился со своей
второй дипломатической миссией, названной хазарской.
СЕВАСТ НИКОН (XVII век) - существует предание, что одно
время под этим именем на Балканах, на берегу Моравы в Овчарском
ущелье, жил Сатана. Он был необыкновенно мирным, всех людей
окликал их собственным именем и зарабатывал себе на жизнь в
монастыре Николья, где был старшим писарем. Где бы он ни сел,
после него оставался отпечаток двух лиц, а вместо хвоста у него
был нос. Он утверждал, что в прошлой жизни был дьяволом в
еврейском аду и служил Велиалу и Гаваре, хоронил взрослых на
чердаках синагог, и однажды осенью, когда птичий помет был
ядовитым и прожигал листья и траву, на которые попадал, Севаст
нанял человека, чтобы тот его убил. Таким способом он мог
перешагнуть из еврейского в христианский ад и затем в новой
жизни служить Сатане.
По другим слухам, он и не умирал, а дал однажды собаке
лизнуть немного своей крови, вошел в могилу какого-то турка,
схватил его за уши, содрал с него кожу и натянул ее на себя.
Поэтому из его прекрасных турецких глаз выглядывали козьи
глаза...
Одевался он богато, и ему прекрасно удавалась церковная
настенная живопись, а этот дар, как говорит предание, дал ему
архангел Гавриил. В церквах Овчарского ущелья на его фресках
остались записи, которые, если читать их в определенной
последовательности от фрески к фреске, от монастыря до
монастыря, содержат послание. И его можно складывать до тех
пор, пока будут существовать эти фрески. Это послание Никон
составил для себя самого, когда через триста лет он опять
вернется из смерти в мир живых, потому что демоны, как он
говорил, не помнят ничего из предыдущей жизни и должны
позаботиться о себе загодя. Первое время, только начав
заниматься живописью, он и не был особо удачливым художником.
