ную икону, чтобы тебе молились и в других местах, даже не видя ее!
Тогда архангел Гавриил сказал:
- Пробидев поташта се озлобити...- И монах понял, что архангел гово-
рит, пропуская существительные. Потому что имена - для Бога, а глаголы
для человека.
На это иконописец ответил:
- Как же мне работать правой, когда я левша? Но олень уже исчез, и
монах тогда спросил Никона:
- Что это было?
А тот совершенно спокойно ответил:
- Ничего особенного, это все временное, а я здесь оказался просто на
пути в Царьград...- А потом добавил: - Сдвинешь человека с места, где он
лежал, а там черви, букашки, прозрачные, как драгоценности, плесень...
И радость охватила его, как болезнь, он переложил кисть из левой руки
в правую и начал писать. Краски потекли из него, как молоко, и он едва
успевал класть их. Он узнал все разом: и как смешивать тушь с мускусом
кабарги, и что желтая краска самая быстрая, а черная медленнее всех дру-
гих красок, и ей нужно больше всего времени, чтобы высохнуть и приобрес-
ти свой истинный вид. Лучше всего ему работалось с "белой святого Иова-
на" и "змеиной кровью". Законченные работы он не покрывал лаком, как это
было принято, а проходил по ним кисточкой, смоченной в уксусе, чтобы по-
лучить цвет светлого воздуха. Он кормил и исцелял красками, расписывая
все вокруг: дверные косяки и зеркала, курятники и тыквы, золотые монеты
и башмаки. На копытах своего коня он нарисовал четырех евангелистов -
Матфея, Марка, Луку и Иоанна, на ногтях своих рук - десять Божиих запо-
ведей, на ведре у колодца - Марию Египетскую, на ставнях - одну и другую
Еву (первую - Лилит и вторую - Адамову). Он писал на обглоданных костях,
на зубах, своих и чужих, на вывернутых карманах, на шапках, на потолках.
На живых черепахах он написал лики двенадцати апостолов, выпустил их в
лес, и они расползлись. Тишина стояла в ночах, как в покоях, он выбирал
любой, входил, зажигал за доской огонь и писал икону-диптих. На ней он
изобразил, как архангелы Гавриил и Михаил передают друг другу из одного
дня в другой через ночь душу грешницы, при этом Михаил стоял во вторни-
ке, а Гавриил в среде. Ноги их упирались в написанные названия этих
дней, и из ступней сочилась кровь, потому что верхушки букв были заост-
ренными. Зимой, в отсвете снежной белизны, работы Никона Севаста каза-
лись лучше, чем летом, на солнце. Была в них тогда какая-то горечь, буд-
то они написаны в полутьме, были какие-то улыбки на лицах, которые в ап-
реле гасли и исчезали до первого снега. И тогда он снова брался за кисти
и краски и только время от времени локтем поправлял между ногами свой
огромный член, чтобы не мешал работать.
Его новые иконы и фрески запоминались на всю жизнь; монахи со всей
округи и живописцы из всех монастырей Овчарского ущелья собирались к Св.
Николаю, будто их кто созвал, смотреть на краски Никона. Монастыри нача-
ли наперебой зазывать его к себе, одна его икона приносила столько же,
сколько виноградник, а фреска на стене стала такой же быстрой, как конь.
О том, как работал иконописец Никон, осталась запись в одном восьмиглас-
нике, и эта запись, датируемая 1674 годом, гласит:
"Два года назад, в день преподобного Андрея Стратилата, как раз когда
начинают есть куропаток, сидел я, - писал неизвестный монах из монастыря
Св. Николая, - в своей келье, читал книгу новоиерусалимских стихов из
Киева, а в соседнем помещении ели три монаха и одна собака: два идиорит-
мика уже поужинали, а рисовальщик Севаст Никон, по своему обыкновению,
ел после них. Через тишину стихов, которые я читал, можно было по жева-
нию разобрать, что Никон ест говяжий язык, который, чтобы он стал мягче,
перед тем как сварить, хорошо отбили об сливу, растущую перед дверью.
Потом, закончив с едой, Никон вышел ко мне и сел за работу, а я, глядя,
как он готовит краски, спросил его, что он делает.
- Краски смешиваю не я, а твое зрение, - отвечал он, - я их только
наношу на стену, одну рядом с другой, в природном виде, тот же, кто
смотрит, перемешивает их своими глазами, как кашу. В этом вся тайна. Кто
лучше сварит кашу, получит хорошую картину, но хорошую кашу не сделаешь
из плохой гречки. Так что самая важная вера у того, кто смотрит, слушает
и читает, а не у того, кто рисует, поет или пишет.
Он взял голубую и красную краски и положил их одну рядом с другой,
изображая глаза ангела. И я увидел, что они получились цвета фиалки.
- Я работаю с чем-то похожим на словарь красок, - добавил Никон, - а
зритель из слов этого словаря сам составляет фразы и книги, то есть кар-
тины. Так бы мог делать и ты, когда пишешь. Почему бы тебе не собрать
словарь слов, которые составили бы одну книгу, и не дать возможность чи-
тателю самому построить из этих слов свое целое?
Потом Никон Севаст повернулся к окну и показал кисточкой на поле,
протянувшееся перед монастырем Св. Николая, сказав:
- Ты видишь эту борозду? Ее пропахал не плуг. Это борозда от лая со-
бак...
Потом Никон задумался и сказал сам себе:
- Раз у меня, левши, так получается правой, то что я сделаю левой! -
и переложил кисть в левую руку...
Эта весть мгновенно разнеслась по монастырям, и все ужаснулись, уве-
ренные, что Никон Севаст вернулся к Сатане и будет наказан. Во всяком
случае уши его стали опять острыми как нож даже говорили - этим ухом
можно кусок хлеба отрезать! Но мастерство его осталось таким же, левой
он писал так же, как и правой, ничего не изменилось, заклятие архангела
не сбылось. Как-то утром Никон Севаст ждал игумена из монастыря Благове-
щения, который должен был прийти договариваться с ним о росписи царских
врат. Но ни в тот, ни на следующий день из Благовещения никто не появил-
ся. Тогда Севаст как будто вспомнил что-то, прочел пятый "Отче наш", ко-
торый читают за упокой душ самоубийц, и отправился в этот монастырь сам.
Там перед церковью увидел он игумена и окликнул его, по своему обыкнове-
нию назвав собственным именем:
- Севаст, Севаст, что случилось?
Старец, не говоря ни слова, повел его в келью и показал на молодого,
как голод, живописца, который расписывал створку врат. Никон взглянул на
работу и остолбенел. Юноша взмахивал бровями, как крыльями, и писал так
же хорошо, как и Никон. Не лучше, но и не хуже. И тогда Никон понял, в
чем состояло заклятие. Потом он услышал, что в церкви в Прняворе работа-
ет другой юноша, работает так же хорошо, как Никон Севаст. И оказалось,
что это так и есть. Вскоре после этого и другие, более старые живописцы
и иконописцы - один за другим, будто отчаливая от пристани и выгребая на
большую воду, - начали писать все лучше и лучше и приближаться в своем
умении к Никону Севасту, который раньше был для них недостижимым образ-
цом. Так озарились и обновились стены всех монастырей ущелья, и Никон
вернулся туда же, откуда он начал движение от левой к правой руке. Тут
только он в полной мере понял, как наказан. Не выдержав этого, он ска-
зал:
- Зачем мне быть таким же иконописцем, как остальные? Теперь каждый
может писать, как я...
И он бросил свои кисти и никогда больше ничего не расписал. Даже яй-
ца. Выплакал все краски из глаз в монастырскую ступку для красок и со
своим помощником Теоктистом ушел из монастыря Св. Николая, оставляя за
собой след пятого копыта. На прощание сказал:
- Знаю я в Царьграде одного важного господина, у которого чуб толст,
как конский хвост, он нас возьмет писарями.
И назвал имя. Имя это было: кир Аврам Бранкович ?.
СКИЛА АВЕРКИЕ (XVII - начало XVIII века) - по происхождению копт,
учитель сабельного боя, один из самых известных мастеров сабли в
Царьграде в конце XVII века. Скила нанялся слугой к царьградскому дипло-
мату Авраму Бранковичу ?. Со своим хозяином он упражнялся в искусстве
боя на саблях в полной темноте, связанный с противником длинным кожаным
поясом. Он умел исцелять раны и всегда носил с собой набор китайских игл
из серебра и зеркало, на котором красными точками были обозначены конту-
ры его головы, а зелеными - направления, в которых распространялись мор-
щины на его лице. Если у него была рана или просто что-нибудь болело,
Скила вставал перед зеркалом и в те места, на которые приходились зеле-
ные точки, втыкал себе в лицо китайские иглы. После этого боль проходи-
ла, а раны заживали, оставляя на коже лишь какой-нибудь китайский иерог-
лиф. Но зеркало могло лечить только его самого. И там, где он пускал
дым, и там, где пропускал глоток-другой, он любил веселье и готов был
хорошо платить каждому, кто сумеет его рассмешить. Но цену каждой шутки
он определял по-своему. Смех, считал он, бывает обычным, когда смеются
только над чем-то одним. Такой смех - самый дешевый. Дороже стоит тот
смех, когда человек смеется одновременно из-за двух или трех вещей. Од-
нако такой смех встречался редко, как, впрочем, и другие дорогие вещи.
Десятилетиями Аверкие Скила тщательно собирал на поле боя и в глухих
закоулках городов Малой Азии самые удачные сабельные удары, изучал их,
проверял на живом мясе и потом описывал способ нанесения в специальной
тетради, заполненной диаграммами и схемами, анализирующими приемы этого
древнего искусства. Он знал, как саблей убить рыбу в воде, как ночью
подманить врага светом фонаря, подвешенного на воткнутый в землю меч, и
напасть на него из мрака с ножом. Каждый прием он связывал с одним из
знаков зодиака, и каждая звезда того или иного созвездия обозначала одну
смерть. Известно, что в 1689 году Скила полностью справился с созвездия-
ми Водолея, Стрельца и Быка и приступил к созвездию Овна, в котором ему
не хватало лишь практической проверки последнего удара саблей, после ко-
торого и с этим созвездием было бы покончено. Этот удар имел змеевидную
траекторию, и после него оставалась страшная извилистая рана, которая
раскрывалась и, как рот, издавала крик освобожденной крови. Где-то в Ва-
лахии в боях между Австро-Венгрией и Турцией, как пишет сам Скила, он в
1689 году проверил и этот последний из своих приемов, после чего уехал в
Венецию, где опубликовал в 1702 году книгу "Лучшие подписи саблей", в
которой изложил свой опыт бойца на саблях и мечах. К книге прилагалась
карта схем нанесения ударов, в каждой из которых изображался и сам Авер-
кие Скила, стоящий среди звезд. Казалось, он пойман в клетку или сеть,
образованную траекториями движений его сабли, выполняющей разные приемы.
Непосвященным он виделся заключенным в прозрачное строение, которое сам
создал вокруг себя свистом сабли и разрезами ее клинка. Но эта клетка
имела столь прекрасные очертания, была такой легкой и воздушной, с вос-
хитительными поворотами, парящими куполами, мостами, арками и стройными
башнями по углам, что прежде всего можно было подумать, будто Аверкие
Скила опутан полетом жужжащего вокруг него жука, бесконечная подпись ко-
торого вдруг стала читаемой в воздухе. Лицо Аверкия Скилы за этими ре-
шенными задачами или же тюремными решетками было сп , только губы у него
были двойными, да все время казалось, что кто-то находящийся внутри него
хочет заговорить. Он утверждал, что каждая рана - это новое сердце, ко-
торое бьется само по себе, и раны он крестил саблей, а нос у него был
волосатым, поэтому его легко опознавали и старались избежать встречи с
ним.
Интересные записи об Аверкие Скиле оставил музыкант и толкователь
снов Юсуф Масуди ?. Он вместе с Аверкием Скилой работал слугой у уже
упоминавшегося дипломата из Царьграда и занимался тем, что охотился на
тех, кто путешествует по людским снам. Он записал, что в тех случаях,
когда два человека видят друг друга во сне и когда сон одного создает
явь другого, всегда и с одной и с другой стороны немного сна просачива-
ется наружу. Из этого излишка образуются "дети сна". Иными словами, про-
должительность сна короче, чем явь того, что снится, правда сон всегда
