ленные на его коже, вносились исправления, при этом, возможно, он даже
был заменен другим посланником, кожа которого отражала исправленную и
дополненную версию истории хазар. Он жил, говорится в "Хазарском слова-
ре", как живая энциклопедия о хазарах, получая деньги на существование
за то, что проводил долгие ночи спокойно стоя и рассматривая похожие на
клубы дыма серебристые кроны деревьев на Босфоре, пока греческие и дру-
гие писари переписывали хазарскую историю с его спины и бедер в свои
книги. Говорят, что, по хазарскому обычаю, он носил с собой стеклянный
меч и утверждал, что буквы хазарской азбуки получили свои названия по
разным блюдам хазарского меню, а числа - по названиям семи видов соли,
которые различают хазары. Сохранилось его изречение, которое звучит так:
"Если хазарам лучше в Итиле (хазарской столице), то им было бы
в Царьграде". Вообще говоря, многое из сказанного им противоречило
тому, что было написано на его теле.
Он сам, а возможно и какой-то его наследник, следующим образом объяс-
нил хазарскую полемику ?, которая происходила при дворе хазарского кага-
на. Как-то раз каган увидел во сне ангела, который сказал ему: "Создате-
лю дороги твои намерения, но не дела твои". Он тут же призвал самого ав-
торитетного хазарского священника из секты ловцов снов и потребовал
объяснить свой сон. Ловец рассмеялся и сказал кагану: "Бог о тебе поня-
тия не имеет, он не видит ни твоих намерений, ни мыслей, ни дел. То, что
ангел появился в твоем сне и наговорил тебе ерунды, означает только то,
что ему негде было переночевать, а на дворе шел дождь. А так ненадолго
задержался он оттого, что уж больно воняло в этом твоем сне. В другой
раз мой сны как следует..." Эти слова рассердили кагана, и он пригласил
для толкования сна чужеземцев. "Да, человеческие сны страшно воняют", -
прокомментировал эту историю хазарский посланник. Умер он оттого, что
кожа, на которой была написана хазарская история, начала сильно че-
саться. Этот зуд стал невыносимым, и он отошел в мир иной с облегчением
и радостью, сознавая, что наконец-то будет чист от истории.
ЧЕЛАРЕВО (VII-XI век) - место археологических раскопок, недалеко от
Дуная, в Югославии, где обнаружено средневековое кладбище. Остатки горо-
да, которому могли бы принадлежать эти захоронения, не обнаружены. Труд-
но сказать что-либо определенное о том, кого хоронили на этом кладбище,
однако несомненно, что на предметах, найденных в могилах, можно отметить
особенности, характерные для авар, а также следы персидского влияния.
Кроме того, там найдены меноры (изображения еврейского ритуального семи-
конечного светильника) и другие еврейские символы, а также несколько за-
писей на еврейском языке. При раскопках в Керчи (Крым) найдены плиты, на
которых изображены меноры
Менора из Челарево
такого же типа, как и в Челареве. Все это привело специалистов к следующему выводу: в окрестностях города Нови-Сад (где как раз и находится Челарево) обнаружены археологические находки, которые отличаются от обычных аварских и указывают на возможность существования какого-то другого субстрата, переселившегося на Паннонскую низменность еще до прихода туда венгров. Это подтверждается и письменными свидетельствами. Анонимный нотариус короля Белы, так же как и Абдул Хамид из Андалузии и Кинам, считает, что на этой территории рядом с Дунаем проживало население тюркского происхождения (измаилиты), которое считало себя Потомками переселенцев из Хорезма. Все это как будто указывает на то, что некрополь в Челареве принадлежит частично иудаизированным хазарам. Д-р Исайло Сук ?, археолог-арабист, занимавшийся этим регионом и уже очень давно проводивший раскопки в Челареве, оставил записи, обнаруженные после его смерти. В них говорится не о самом Челареве, а о мнениях, существующих относительно этого места: "Что касается захоронений в Челареве, то венграм хотелось бы, чтобы это были венгры или авары, евреям - евреи, мусульманам - монголы, и никто не заинтересован, чтобы они были хазарами. А скорее всего это именно они... Захоронение насыщено осколками гончарных сосудов с изображенными на них менорами. Ввиду того что у евреев расколотый гончарный сосуд означает пропащего, конченого человека, это кладбище представляет собой могилы пропащих, конченых людей, каковыми и были хазары на том месте, а возможно, и в то время".
ЗЕЛЕНАЯ КНИГА
ИСЛАМСКИЕ ИСТОЧНИКИ О ХАЗАРСКОМ ВОПРОСЕ
АКШАНИ ЯБИР ИБН (XVII век) - по мнению лютнистов из Анатолии, некото-
рое время это имя носил шайтан и под ним он явился одному из самых из-
вестных музыкантов XVII века - Юсуфу Масуди ?. Ибн Акшани и сам был иск-
лючительно искусным музыкантом. Сохранилась его запись одной мелодии, по
которой ясно, что при игре он использовал более десяти пальцев. Он был
крупного сложения, не отбрасывал тени и носил на лице мелкие, как две
полувысохшие лужицы, глаза. О своем понимании смерти он не хотел гово-
рить людям, но давал об этом понять косвенно, рассказывая истории, сове-
туя, как толковать сны или как добраться до понимания смерти с помощью
ловцов снов. Ему приписывают два изречения: 1) смерть - это однофамилец
сна, только фамилия эта нам неизвестна; 2) сон - это каждодневное умира-
ние, маленькое упражнение в смерти, которая ему сестра, но не каждый
брат в равной степени близок своей сестре. Однажды он решил на деле по-
казать людям, как действует смерть, и проделал это, взяв для примера од-
ного христианского военачальника, чье имя дошло до нашего времени: его
звали Аврам Бранкович ?, и воевал он в Валахии, где, как утверждал шай-
тан, каждый человек рождается поэтом, живет вором и умирает вампиром.
Некоторое время Ябир Ибн Акшани был смотрителем мавзолея султана Мурата,
и как раз тогда один неизвестный посетитель записал кое-что из его слов.
"Сторож закрывал мавзолей, - записал неизвестный, - и тяжелый звук
замка падал в его мрак, как будто это падало имя ключа. Такой же недо-
вольный, как и я, он сел рядом, на камень, и закрыл глаза. В тот момент,
когда мне казалось, что он уже заснул в своей части тени, сторож поднял
руку и показал на моль, залетевшую в галерею мавзолея то ли из нашей
одежды, то ли из разложенных внутри персидских ковров.
- Видишь, - обратился он ко мне равнодушно, - насекомое сейчас высоко
наверху, под белым потолком галереи, и его видно только потому, что оно
движется. Глядя отсюда, можно было бы подумать, что это птица высоко в
небе, если считать потолок небом. Моль этот потолок, вероятно, так и
воспринимает, и только мы знаем, что она ошибается. А она не знает и то-
го, что мы это знаем. Не знает она и о нашем существовании. Вот и попро-
буй теперь установить с ней общение, попытайся. Можешь ли ты ей сказать
что-нибудь, все равно что, но так, чтобы она тебя поняла и чтобы ты был
уверен, что она тебя поняла до конца?
- Не знаю, - ответил я, - а ты можешь?
- Могу, - сказал старик спокойно, хлопнув руками, убил моль и показал
на ладони ее расплющенные останки. - Ты думаешь, она не поняла, что я
сказал?
- Так можно и свече доказать, что ты существуешь, загасив ее двумя
пальцами, - заметил я.
- Разумеется, если свеча в состоянии умереть... Представь теперь, -
продолжал он, - что есть кто-то, кто знает о нас все то, что мы знаем о
моли. Кто-то, кому известно каким образом, чем и почему ограничено наше
пространство, то, что мы считаем небом и воспринимаем как нечто неогра-
ниченное. Кто-то, кто не может приблизиться к нам и только од-
ним-единственным способом - убивая нас - дает нам понять, что мы сущест-
вуем. Кто-то, чьей одеждой мы питаемся, кто-то, кто нашу смерть носит в
своей руке как язык, как средство общения с нами. Убивая нас, этот неиз-
вестный сообщает нам о себе. И мы через наши смерти, которые, может
быть, не более чем просто урок какому-нибудь скитальцу, сидящему рядом с
убийцей, мы, повторяю, через наши смерти, как через приоткрытую дверь,
рассматриваем в последний момент какие-то новые пространства и какие-то
другие границы. Эта шестая, высшая степень смертного страха (о котором
нет воспоминаний) держит всех нас вместе, в одной игре, связывает всех
ее участников, не знакомых друг с другом. В сущности, иерархия смерти -
это то единственное, что делает возможной систему контактов между раз-
личными уровнями действительности в необъятном пространстве, где смерти,
как отзвуки отзвуков, повторяются бесконечно...
Пока сторож говорил, я думал: если все, что он здесь рассказывает, -
плод мудрости, опыта или начитанности, то это не заслуживает внимания.
Но что, если вдруг он просто в этот момент оказался в таком положении,
из которого ему открывается лучший вид и другие горизонты, чем всем ос-
тальным или ему же самому день назад?.."
Ябир Ибн Акшани некоторое время жил скитальцем. Вместе со своим музы-
кальным инструментом, сделанным из панциря белой черепахи, он бродил по
селам Малой Азии, играл и гадал, пуская в небо стрелы, воровал и выпра-
шивал по два сита муки каждую неделю. Погиб он в 1699 году от Исы стран-
ной смертью. В то время он болтался по четверговищам (местам, где по
четвергам бывают ярмарки) и везде, где ему удавалось, пакостил людям.
Плевал им в трубки, связывал друг с другом колеса на повозках, узлом за-
вязывал чалмы, так что без чужой помощи их было не распутать, и тому по-
добное. А когда он настолько досаждал прохожим, что те накидывались на
него с побоями, то, воспользовавшись неразберихой, потрошил их карманы.
Он как будто выжидал, когда придет его время. Однажды, решив, что это
время пришло, потребовал от одного крестьянина, у которого была рыжая
корова, привести ее за плату на определенное место в определенный час.
На этом месте уже целый год не было слышно ни единого звука. Крестьянин
согласился, привел корову, и она проткнула Ибн Акшани рогами, так что он
упал замертво там, где стоял. Умер он легко и быстро, будто заснул, и
под ним в этот момент появилась тень, - может быть, только для того,
чтобы встретить его тело. После него осталась лютня из панциря белой че-
репахи, в тот же день превратившаяся в черепаху, ожившую и уплывшую в
Черное море. Лютнисты верят, что когда Ябир Ибн Акшани вернется в мир,
его черепаха опять станет музыкальным инструментом, который заменит ему
тень.
Похоронен он в Трново, недалеко от Неретвы, на месте, которое сейчас
называется Шайтанова могила. Год спустя после того, как его похоронили,
один христианин с Неретвы, хорошо знавший жизнь Акшани, отправился по
какому-то делу в Салоники. Там он зашел в лавку купить вилку с двумя
зубцами, которую используют для того, чтобы отправить в рот сразу два
вида мяса - свинину и говядину. Когда хозяин лавки вышел к нему, чтобы
его обслужить, человек этот сразу узнал в нем Акшани и спросил, откуда
он взялся в Салониках, если год назад его похоронили в Трнове.
- Приятель,- отвечал ему Акшани,- я умер, и Аллах осудил меня на веки
веков, и вот я здесь торгую, и у меня есть все, что положено. Только не
ищи у меня весов, потому что взвешивать я больше не могу. Поэтому и тор-
гую саблями, ножами, вилками и разными орудиями, которые идут на штуки,
а не на вес. Я всегда здесь, но в одиннадцатую пятницу каждого года дол-
жен лежать в могиле. Знаешь, я дам тебе товара в долг сколько хочешь, ты
только напиши бумагу, что вернешь, когда договоримся...
Неретлянин согласился, хотя был день, когда трубки пищат и не раску-
риваются, они составили бумагу со сроком после одиннадцатой пятницы, ко-
торая приходилась на месяц реби-уль-эвел; неретлянин окинул взглядом всю
лавку и вернулся домой, забрав товару столько, сколько хотелось. В пути
возле самой Неретвы на него напал разъяренный кабан, которого он с тру-
дом отогнал палкой. Однако зверю удалось отодрать у него конец пояса го-
