того, чтобы ногти не отвалились. - Кому это нужно? - спросил он и соб-
рался уйти. - Купите что-нибудь другое, купите ей мопед или собаку.
Я продолжал упорно стоять в лавке, растерявшись перед такой реши-
тельностью, хотя она была выражена нерешительной, нетвердой речью, похо-
жей на сытную, но невкусную пищу. Венгр, в сущности, достаточно хорошо
владел моим языком, однако в конце каждой фразы он добавлял, словно пи-
рожное на десерт, какое-то совершенно непонятное мне венгерское слово.
Так сделал он и сейчас, советуя мне:
- Идите, господин, поищите другого счастья для своей маленькой девоч-
ки. Это счастье для нее будет слишком трудным. И слишком запоздалым. За-
поздалым, - повторил он из облака паприкаша. - Сколько ей? - спросил
вдруг он деловито.
И тут же исчез, однако было слышно, что он переодевается и готовится
выйти. Я назвал ему возраст Джельсомины Мохоровичич. Семь. При этом сло-
ве он вздрогнул, будто к нему прикоснулись волшебной палочкой. Перевел
его про себя на венгерский - очевидно, считать он может только на своем
языке, - и какой-то странный запах расползся по комнате. Это был запах
черешни, и я понял, что он связан с изменением его настроения. Венгр
поднес ко рту что-то стеклянное, похожее на курительную трубку, из кото-
рой он потягивал черешневую водку. Пройдя через лавку, как будто случай-
но наступил мне на ногу, достал маленькую детскую виолончель и протянул
ее мне, по-прежнему стоя на моей ноге и тем самым показывая, как у него
тесно. Я прикинулся, что, так же как венгр, просто валяю дурака. Но он
делал это за мой счет, а я - себе в убыток.
- Возьмите эту, - сказал он, - дерево старее нас с вами, вместе взя-
тых. И лак хорош... Впрочем, послушайте!
И провел пальцем по струнам. Виолончель издала четырехголосый звук, и
он освободил мою ногу; аккорд, кажется, принес облегчение всем на свете.
- Заметили? - спросил он.- В каждой струне слышны все остальные. Но
для того, чтобы это уловить, нужно слушать четыре разные вещи одновре-
менно, а мы ленивы для этого. Слышите? Или не слышите? Четыреста пятьде-
сят тысяч, - перевел он цену с венгерского. От этой суммы я вздрогнул
как от удара. Он будто в карман мне заглянул. Ровно столько у меня и бы-
ло. Это уже давно приготовлено для Джельсомины. Конечно, не такая уж
особенная сумма, знаю, но я и ее-то едва скопил за три года. Обрадован-
ный, я сказал, что беру.
- Как это берете? - спросил меня венгр укоризненно и покачал головой.
- Э-э, господин мой, разве так покупают музыкальный инструмент? Неужели
вы не попробуете сыграть?
Я смущенно поискал взглядом что-нибудь, на что можно сесть, кроме той
самой шапки, в которой сидела курица, как будто действительно собрался
играть.
- Не знаете, как сесть без стула? - спросил он меня- - Утка и на воде
сидит, а вы на суше не знаете как?
Не знаете? - И с презрением взял маленькую виолончель, поднял ее и
положил на плечо, как скрипку.
- Вот так! - добавил он и протянул мне инструмент. Я впервые в жизни
играл на виолончели, как на скрипке. Де Фалья звучал совсем неплохо,
особенно в глубоких квинтах, мне даже казалось, что через дерево, прис-
лоненное к уху, я лучше слышу звуки. Венгр опять изменил запах. На сей
раз это крепкий мужской пот, он снял пиджак и остался в одной майке, две
седые бороды, заплетенные в косички, висели у него из-под мышек. Он выд-
винул один из ящиков, уселся на его угол, взял у меня виолончель и заиг-
рал. Я был потрясен блестящей импровизацией.
- Вы прекрасно играете, - сказал я.
- Я вообще не играю на виолончели. Я играю на клавесине и люблю
скрипку. А на виолончели я не умею играть. То, что вы слышали, вообще не
музыка, хотя вы этого и не понимаете. Это просто чередование звуков, от
самых низких до самых высоких, для того чтобы проверить возможности
инструмента... Завернуть?
- Да, - сказал я и взялся за бумажник.
- Пятьсот тысяч, пожалуйста, - сказал венгр. Я похолодел:
- Но вы же говорили - четыреста пятьдесят?
- Да, говорил, но это за виолончель. Остальное за смычок. Или вы смы-
чок не берете? Вам смычок не нужен? А я думал, инструмент без смычка не
играет...
Он вынул смычок из футляра и положил его назад в витрину. Я не мог
вымолвить ни слова, будто окаменел. И наконец пришел в себя и от побоев,
и от венгра, словно очнулся после какой-то болезни, похмелья или сонли-
вости, пробудился, встряхнулся, отказался на потеху венгру играть коме-
дию. Я попросту упустил смычок из виду, и у меня не было денег, чтобы
купить его. И все это я сказал хозяину лавки.
Он рывком набросил на себя пальто, отчего сразу запахло нафталином, и
сказал:
- Сударь, у меня нет времени ждать, пока вы заработаете на смычок.
Тем более что в ваши пятьдесят с лишним вы так и не заработали на него.
Подождите-ка вы, а не я.
Он было собрался выйти, оставив меня одного. В дверях остановился,
повернулся ко мне и предложил:
- Давайте договоримся - возьмите смычок в рассрочку!
- Вы шутите? - воскликнул я, не собираясь больше участвовать в его
игре, и направился к двери.
- Нет, не шучу. Я предлагаю вам сделку. Можете не соглашаться, но
выслушайте.
Венгр раскурил трубку с такой гордостью, что не оставалось сомнений,
что он уже накадил ею в самом Пеште.
- Послушаем, - сказал я.
- Купите у меня вместе со смычком и яйцо.
- Яйцо?
- Да, вы только что видели яйцо, которое снесла моя курица. Я говорю
о нем, - добавил он, вынул из ящика яйцо и сунул его мне под нос.
На яйце карандашом была написана та самая дата:
2 октября 1982 года.
- Дадите мне за него столько же, сколько и за смычок, срок выплаты
два года...
- Как вы сказали? - спросил я, не веря своим ушам. От венгра опять
запахло черешней.
- Может, ваша курица несет золотые яйца?
- Моя курица не несет золотые яйца, но она несет нечто такое, что ни
вы, ни я, сударь мой, снести не можем. Она несет дни, недели и годы.
Каждое утро она приносит какую-нибудь пятницу или вторник. Это сегодняш-
нее яйцо, например, содержит вместо желтка четверг. В завтрашнем будет
среда. Из него вместо цыпленка вылупится день жизни его хозяина! Какой
жизни! Под скорлупой этих яиц не золото, а время. И я вам еще дешево
предлагаю. В этом яйце, сударь, один день вашей жизни. Он сокрыт, как
цыпленок, и от вас зависит, вылупится он или нет.
- Даже если бы я и поверил вашему рассказу, зачем мне покупать день,
который и так мой?
- Как, сударь, неужели вы совсем не умеете думать? Да, вы не умеете
думать! Вы что, ушами думаете? Ведь все наши проблемы на этом свете про-
истекают из того, что мы вынуждены тратить наши дни такими, какие они
есть, из-за того, что не можем перескочить через самые худшие. В этом-то
все дело. С моим яйцом в кармане вы, заметив, что наступающий день слиш-
ком мрачен, разобьете его и избежите всех неприятностей. В результате,
правда, ваша жизнь станет на один день короче, но зато вы сможете сде-
лать из этого плохого дня прекрасную яичницу.
- Если ваше яйцо действительно так замечательно, почему же вы не ос-
тавите его себе? - сказал я, заглянул ему в глаза и не понял в них ниче-
го. Он смотрел на меня на чистейшем венгерском языке.
- Господин шутит? Как вы думаете, сколько уже у меня яиц от этой ку-
рицы? Как вы думаете, сколько дней своей жизни человек может разбить,
чтобы быть счастливым? Тысячу? Две тысячи? Пять тысяч? У меня сколько
хотите яиц, но не дней. Кроме того, как и у всех других яиц, у этих есть
срок употребления. И эти через некоторое время становятся тухлыми и не-
годными. Поэтому я продаю их еще до того, как они потеряют свое
свойство, сударь мой. А у вас нет выбора. Дадите мне расписку, - добавил
он, уже корябая что-то на клочке бумаги, и сунул мне подписать.
- А не может ли ваше яйцо, - спросил я, - отнять или сэкономить день
не только человеку, но и предмету, например книге?
- Конечно может, нужно только разбить его с тупой стороны. Но в таком
случае вы упустите возможность воспользоваться им для себя.
Я подписался на колене, заплатил, получил чек, услышал еще раз, как
заквохтала в соседней комнате курица, а венгр уложил в футляр виолончель
со смычком и осторожно завернул яйцо, после чего я наконец покинул лав-
ку. Он вышел за мной, потребовал, чтобы я посильнее потянул на себя
дверную ручку, покуда он закрывал на ключ свою дверь-витрину, и я таким
образом опять оказался втянут в какую-то его игру. Он, не сказав ни сло-
ва, пошел в свою сторону и только на углу оглянулся и бросил:
- Имейте в виду, дата, написанная на яйце, это срок годности. После
этого дня яйцо больше не имеет силы...
Возвращаясь из лавки, д-р Сук опасался, как бы не начались опять
уличные безобразия, но этого не произошло. Тут его застал дождь. Он на-
ходился сейчас как раз перед той самой оградой, за которой утром играл
юноша. Пока он под дождем пробегал вдоль нее, ему опять удалось увидеть
окно и юношу, играющего на скрипке. И опять он ничего не услышал, хотя
окно было открыто. Он был глух к одним звукам, но слышал другие. Так,
бегом, приближался он к дому своей матери. По дороге его пальцы ощупыва-
ли кожу, как слепец нашаривающий дорогу. Пальцы распознавали направление
и хорошо утоптанную дорожку. В кармане лежал ключ, предвещающий смерть,
и яйцо, которое может спасти его от смертного дня... Яйцо с датой и ключ
с маленькой золотой головкой. Мать была дома одна, ближе к вечеру она
любила немного подремать и выглядела заспанной.
- Дай мне, пожалуйста, очки,- обратилась она к сыну, - и позволь я
прочту тебе подробности о хазарском кладбище. Слушай, что пишет д-р Сук
о хазарах из Челарева: "Они лежат в семейных гробницах, в беспорядке
разбросанных по берегу Дуная, но в каждой могиле головы повернуты в сто-
рону Иерусалима. Они лежат в двойных ямах вместе со своими конями, так
что закрытые глаза человека и лошади смотрят в противоположные стороны
света; лежат со своими женами, которые свернулись клубком на их животах
так, что усопшим видны не их лица, а бедра. Иногда их хоронят в верти-
кальном положении, и тогда они очень плохо сохраняются. Наполовину раз-
ложившиеся от постоянного стремления к небу, они охраняют черепки, на
которых выцарапано имя "Иегуда" или слово "шахор" - "черное". По углам
гробниц - следы костров, в ногах у них - пища, на поясе - нож. Рядом -
останки разных животных, в одной могиле овцы, в другой коровы или козы,
а там курицы, свиньи или олени, в детских могилах - яйца. Иногда рядом с
покойными лежат их орудия - серпы, клещи, ювелирные инструменты. Их гла-
за, уши и рты, как крышками, прикрыты кусочками черепицы с изображением
семиконечного еврейского подсвечника, причем эта черепица римского про-
исхождения, III или IV века, а рисунки на ней VII, VIII или IX века. Ри-
сунки подсвечника (меноры) и других еврейских символов выцарапаны на че-
репице заостренными инструментами очень небрежно, как будто в большой
спешке, а может быть и тайком,- кажется, будто они не осмеливались изоб-
ражать их красиво. Возможно также, что они не помнят как следует тех
предметов, которые изображают, как будто никогда не видели подсвечник,
совок для пепла, лимон, бараний рог или пальму, а передают их внешний
вид по чужому описанию. Эти украшенные изображениями крышки для глаз,
ртов и ушей должны препятствовать демонам проникнуть в их могилы, но та-
кие же куски черепицы разбросаны по всему кладбищу, будто какая-то могу-
чая сила - прилив земного притяжения - сорвала их со своих мест и расш-
выряла, так что ни один теперь не лежит на том месте, где ему было поло-
жено охранять от демонов. Можно даже предположить, что какая-то неиз-
вестная, страшная и спешная необходимость, возникшая позже, перенесла
