количества работы и совпадали не часто.
Вдобавок у Джулии редко выдавался вполне свободный вечер.
Удивительно много времени она тратила на посещение лекций и
демонстраций, на раздачу литературы в Молодежном антиполовом союзе,
изготовление лозунгов к Неделе ненависти, сбор всяческих добровольных
взносов и тому подобные дела. Это окупается, сказала она, -
маскировка. Если соблюдаешь мелкие правила; можно нарушать большие.
Она и Уинстона уговорила пожертвовать еще одним вечером - записаться
да работу по изготовлению боеприпасов, которую добровольно выполняли
во внеслужебное время усердные партийцы. И теперь раз в неделю,
изнемогая от скуки, в сумрачной мастерской, где гуляли сквозняки и
унылый стук молотков мешался с телемузыкой, Уинстон по четыре часа
свинчивал какие-то железки - наверно, детали бомбовых взрывателей.
Когда они встретились на колокольне, пробелы в их отрывочных
разговорах были заполнены - День стоял знойный. В квадратной комнатке
над звонницей было душно и нестерпимо пахло голубиным пометом.
Несколько часов они просидели на пыльном полу, замусоренном
хворостинками, и разговаривали; иногда один из них вставал и подходил
к окошкам - посмотреть, не идет ли кто.
Джулии было двадцать шесть лет. Она жила в общежитии еще с
тридцатью молодыми женщинами ( - заметила она мимоходом), а работала,
как он и догадывался, в отделе литературы на машине для сочинения
романов. Работа ей нравилась - она обслуживала мощный, но капризный
электромотор. Она была , но любила работать руками и хорошо
разбиралась в технике. Могла описать весь процесс сочинения романа -
от общей директивы, выданной плановым комитетом, до заключительной
правки в редакционной группе. Но сам конечный продукт ее не
интересовал. ,- сказала она. Книги были одним из потребительских
товаров, как повидло и шнурки для ботинок.
О том, что происходило до шестидесятых годов, воспоминаний у нее
не сохранилось, а среди людей, которых она знала, лишь один человек
часто говорил о дореволюционной жизни - это был ее дед, но он исчез,
когда ей шел девятый год. В школе она была капитаном хоккейной команды
и два года подряд выигрывала первенство по гимнастике. В разведчицах
она была командиром отряду, а в Союзе юных, до того, как вступила в
Молодежный антиполовой союз, - секретарем отделения. Всюду на отличном
счету. Ее лаже выдвинули (признак хорошей репутации) на работу в
порносеке, подразделении литературного отдела, выпускающем дешевую
порнографию для пролов. Сотрудники называли его Навозным домом,
сказала она. Там Джулия проработала год, занимаясь изготовлением таких
книжечек, как и - эту литературу рассылают в запечатанных пакетах, и
пролетарская молодежь покупает ее украдкой, полагая, что покупает
запретное.
- Что это за книжки? - спросил Уинстон.
- Жуткая дребедень. И скучища, между прочим. Есть всего шесть
сюжетов, их слегка тасуют. Я, конечно, работала только на
калейдоскопах. В редакционной группе - никогда. Я, милый, мало смыслю
в литературе.
Он с удивлением узнал, что, кроме главного, все сотрудники
порносека - девушки. Идея в том, что половой инстинкт у мужчин труднее
контролируется, чем у женщин, а следовательно, набраться грязи на
такой работе мужчина может с большей вероятностью.
- Там даже замужних женщин не держат, - сказала Джулия-- Считается
ведь, что девушки - чистые создания. Перед тобой пример обратного.
Первый роман у нее был в шестнадцать лет - с шестидесятилетним
партийцем, который впоследствии покончил с собой, чтобы избежать
ареста.
После этого У нее были разные другие. Жизнь в ее представлении
была штука простая. Ты хочешь жить весело: , то есть партия, хотят
тебе помещать; ты нарушаешь правила как можешь. То, что хотят отнять у
тебя удовольствия, казалось ей таким же естественным, как то, что ты
не хочешь попасться.
Она ненавидела партию и выражала это самыми грубыми словами, но в
целом ее не критиковала. Партийным учением Джулия интересовалась лишь
в той степени, в какой оно затрагивало ее личную жизнь. Уинстон
заметил, что и новоязовских слов она не употребляет - за исключением
тех, которые вошли в общий обиход. О Братстве она никогда не слышала и
верить в его существование не желала. Любой организованный бунт против
партии, поскольку он обречен, представлялся ей глупостью. Умный тот,
кто нарушает правила и все-таки остается жив. Уинстон рассеянно
спросил себя, много ли таких, как она, в молодом поколении - среди
людей, которые выросли в революционном мире, ничего другого не знают и
принимают партию как нечто незыблемое, как небо, не восстают против ее
владычества, а просто пытаются из-под него ускользнуть, как кролик от
собаки.
О женитьбе они не заговаривали. Слишком призрачное дело - не
стоило о нем и думать. Даже если бы удалось избавиться от Кэтрин, жены
Уинстона, ни один комитет не даст им разрешения. Даже как мечта это
безнадежно.
- Какая она была - твоя жена? - спросила Джулия.
- Она?.. Ты знаешь, в новоязе есть слово . Означает: правоверный
от природы, не способный на дурную мысль.
- Нет. слова не знаю, а породу эту знаю, и даже очень.
Он стал рассказывать ей о своей супружеской жизни, но, как ни
странно, все самое главное она знала и без него. Она описала ему, да
так, словно сама видела или чувствовала, как цепенела при его
прикосновении Кэтрин, как, крепко обнимая его, в то же время будто
отталкивала изо всей силы. С Джулией ему было легко об этом говорить,
да и Кэтрин из мучительного воспоминания давно превратилась всего лишь
в противное.
- Я бы вытерпел, если бы не одна вещь. - Он рассказал ей о
маленькой холодной церемонии, к которой его принуждала Кэтрин, всегда
в один и тот же день недели. - Терпеть этого не могла, но помешать ей
было нельзя никакими силами. У нее это называлось... никогда не
догадаешься.
- Наш партийный долг, - без промедления отозвалась Джулия.
- Откуда ты знаешь?
- Милый, я тоже ходила в школу. После щестнадцати лет - раз в
месяц беседы на половые темы. И в Союзе юных. Это вбивают годами. И я
бы сказала, во многих случаях действует. Конечно, никогда не угадаешь:
люди - лицемеры...
Она увлеклась темой. У Джулии все неизменно сводилось к ее
сексуальности.
И когда речь заходила об этом, ее суждения бывали очень
проницательны.
В отличие от Уинстона она поняла смысл пуританства, насаждаемого
партией.
Дело не только в том, что половой инстинкт творит свой собственный
мир, который неподвластен партии. а значит, должен быть по возможности
уничтожен.
Еще важнее то, что половой голод вызывает истерию, а она
желательна, ибо ее можно преобразовать в военное неистовство и в
поклонение вождю.
Джулия выразила это так:
- Когда спишь с человеком, тратишь энергию; а потом тебе хорошо и
на все наплевать. Им это - поперек горла. Ори хотят, чтобы анергия в
тебе бурлила постоянно. Вся эта маршировка, крики, махание флагами -
просто секс протухший. Если ты сам по себе счастлив, зачем тебе
возбуждаться из-за Старшего Брата, трехлетних планов, двухминуток
ненависти и прочей гнусной ахинеи?
Очень верно, додумал он. Между воздержанием и политической
првоверностью есть прямая и тесная связь. Как еще разогреть до нужного
градуса ненависть, страх и кретинскую доверчивость, если не закупорив
наглухо какой-то могучий инстинкт, дабы он превратился в топливо?
Половое влечение было опасно для партии, и партия поставила его себе
на службу. Такой же фокус проделали с родительским инстинктом. Семью
отменить нельзя, напротив, любовь к детям, сохранившуюся почти в
прежнем виде, поощряют. Детей же систематически настраивают против
родителей, учат шпионить за ними и доносить об их отклонениях.
По существу, семья стала придатком полиции мыслей. К каждому
человеку круглые сутки приставлен осведомитель - его близкий.
Неожиданно мысли Уинстона вернулись к Кэтрин. Если бы Кэтрин была
не так глупа и смогла уловить неортодоксальность его мнений, она
непременно донесла бы в полицию мыслей. А напомнили ему о жене зной и
духота, испарина на лбу. Он стал рассказывать Джулии о том что-
произошло, а вернее, не произошло в такой же жаркий день одиннадцать
лет назад.
Случилось это через три или четыре месяца после женитьбы. В
туристском походе, где-то в Кенте, они отстали от группы. Замешкались
на каких-нибудь две минуты, но повернули не туда и вскоре вышли к
старому меловому карьеру.
Путь им преградил обрыв в десять или двадцать метров на дне лежали
валуны.
Спросить дорогу было не у кого. Сообразив, что они сбились с пути,
Кэтрин забеспокоилась. Отстать от шумной ватаги туристов хотя бы на
минуту для нее уже было нарушением. Она хотела сразу бежать назад,
искать группу в другой стороне. Но тут Уинстон заметил дербенник,
росший пучками в трещинах каменного обрыва. Один был с двумя цветками
- ярко-красным и кирпичным, - они росли из одного корня. Уинстон
ничего подобного не видел и позвал Кэтрин:
- Кэтрин, смотри! Смотри, какие цветы. Вон тот кустик в самом
низу. - Видишь, двухцветный?
Она уже пошла прочь, но вернулась, не скрывая раздражения. И даже
наклонилась над обрывом, чтобы разглядеть, куда он показывает. Уинстон
стоял сзади и придерживал ее за талию. Вдруг ему пришло в голову, что
они здесь совсем одни. Ни души кругом, листик не шелохнется, птицы и
те затихли. В таком месте можно было почти не бояться скрытого
микрофона, да если и есть микрофон - что он. уловит, кроме звука? Был
самый жаркий, самый сонный послеполуденный час. Солнце палило, пот
щекотал лицо. И у него мелькнула мысль...
- Толкнул бы ее как следует, - сказала Джулия.- Я бы обязательно
толкнула.
- Да, милая, ты бы толкнула. И я бы толкнул, будь я таким, как
сейчас.
А может... Не уверен.
- Жалеешь, что не толкнул?
- Да. В общем, жалею.
Они сидели рядышком на пыльном полу. Он притянул ее поближе.
Голова ее легла ему на плечо, и свежий запах ее волос был сильнее, чем
запах голубиного помета. Она еще очень молодая, подумал он, еще ждет
чего-то от жизни, она не понимает, что, столкнув неприятного человека
с кручи, ничего не решишь.
- По сути, это ничего бы не изменило.
- Тогда почему жалеешь, что не столкнул?
- Только потому, что действие предпочитаю бездействию. В этой
игре, которую мы ведем, выиграть нельзя. Одни неудачи лучше других -
вот и все.
Джулия упрямо передернула плечами. Когда он высказывался в таком
духе, она ему возражала. Она не желала признавать законом природы то,
что человек обречен на поражение. В глубине души она знала, что
приговорена, что рано или поздно полиция мыслей настигнет ее и убьет,
но вместе с тем верила, будто можно выстроить отдельный тайный мир и
жить там, как тебе хочется. Для этого нужно только везение да еще
ловкость и дерзость. Она не понимала, что счастья не бывает, что
победа возможна только в отдаленном будущем и тебя к тому времени
давно не будет на свете, что с той минуты, когда ты объявил партии
войну, лучше всего считать себя трупом.
- Мы покойники, - сказал он.
- Еще не покойники, - прозаически поправила его Джулия.
- Не телесно. Через полгода, через год... ну, предположим, через
пять.
Я боюсь смерти. Ты молодая и, надо думать, боишься больше меня.
Ясно, что мы будем оттягивать ее как можем. Но разница маленькая.
