- Нет, выигрывала семерка! Да я почти весь номер назову. Кончался
на четыреста семь. В феврале - вторая неделя февраля.
- Бабушку твою в феврале! У меня черным по белому. Ни разу,
говорю, с семеркой...
- Да закройтесь вы! - вмешался третий.
Они говорили о лотерее. Отойдя метров на тридцать, Уинстон
оглянулся. Они продолжали спорить оживленно, страстно. Лотерея с ее
еженедельными сказочными выигрышами была единственным общественным
событием, которое волновало пролов. Вероятно, миллионы людей видели в
ней главное, если не единственное дело, ради которого стоит жить. Это
была их услада, их безумство, их отдохновение, их интеллектуальный
возбудитель. Тут даже те. кто едва умел читать и писать, проявляли
искусство сложнейших расчетов и сверхъестественную память. Существовал
целый клан, кормившийся продажей систем, прогнозов и талисманов. К
работе лотереи Уинстон никакого касательства не имел - ею занималось
министерство изобилия.- но он знал (в партии все знали), что выигрыши
по большей части мнимые. На самом деле выплачивались только мелкие
суммы, а обладатели крупных выигрышей были лицами вымышленными. При
отсутствии настоящей связи между отдельными частями Океании устроить
это не составляло труда,
Но если есть надежда, то она - в пролах. За эту идею надо
держаться. Когда выражаешь ее словами, она кажется здравой: когда
смотришь на тех, кто мимо тебя проходит, верить в нее- подвижничество.
Он свернул на улицу, шедшую под уклон. Место показалось ему смутно
знакомым - невдалеке лежал главный проспект. Где-то впереди слышался
гам. Улица круто повернула и закончилась лестницей, спускавшейся в
переулок, где лоточники торговали вялыми овощами. Уинстон вспомнил это
место. Переулок вел на главную улицу, а за следующим поворотом, в пяти
минутах ходу - лавка старьевщика, где он купил книгу, стампую
дневником. Чуть дальше, в канцелярском магазинчике, он приобрел
чернила и ручку.
Перед лестницей он остановился. На другой стороне переулка была
захудалая пивная с как будто матовыми, а на самом деле просто пыльными
окнами. Древний старик, согнутый, но энергичный, с седыми, торчащими,
как у рака, усами, распахнул дверь и скрылся в пивной. Уинстону пришло
в голову, что этот старик, которому сейчас не меньше восьмидесяти,
застал революцию уже взрослым мужчиной. Он да еще немногие вроде него
- последняя связь с исчезнувшим миром капитализма. И в партии осталось
мало таких, чьи взгляды сложились до революции. Старшее поколение
почти все перебито в больших чистках пятидесятых и шестидесятых годов,
а уцелевшие запуганы до полной умственной капитуляции. И если есть
живой человек, который способен рассказать правду о первой половине
века, то он может быть только пролом. Уинстон вдруг вспомннл
переписанное в дневник место из детской книжки по истории и загорелся
безумной идеей. Он войдет в пивную, завяжет со стариком знакомство и
расспросит его: "Расскажите, как вы жили в детстве. Какая была жизнь?
Лучше, чем в наши дни, или хуже?"
Поскорее, чтобы не успеть испугаться, он спустился до лестнице и
перешел на другую сторону переулка. Сумасшествие, конечно.
Разговаривать с пролами и посещать их пивные тоже, конечно, не
запрещалось, но такая странная выходка не останется незамеченной. Если
зайдет патруль, можно прикинуться, что стало дурно, но они вряд ли
поверят. Он толкнул дверь, в нос ему шибануло пивной кислятиной. Когда
он вошел, гвалт в пивной сделался вдвое тише. Он спиной чувствовал,
что все глаза уставились на его синий комбинезон. Люди, метавшие
дротики в мишень, прервали свою игру на целых полминуты. Старик, из-за
которого он. пришел, препирался у стойки с барменом - крупным, грузным
молодым человеком, горбоносым и толсторуким. Вокруг кучкой стояли
слушатели со своими стаканами.
- Тебя как человека просят,- петушился старик и надувал грудь,- А
ты мне говоришь, что в твоем кабаке не найдется пинтовой кружки?
- Да что это за чертовщина такая - пинта? - возражал бармен,
упершись пальцами в стойку.
- Нет, вы слыхали? Бармен называется - что такое пинта, не знает!
Пинта - это полкварты, а четыре кварты - галлон. Может, тебя азбуке
поучить?
- Сроду не слышал,- отрезал бармен.- Подаем литр, подаем пол-литра
- и все. Вон на полке посуда.
- Пинту хочу,- не унимался старик.- Трудно, что ли, нацедить
пинту? В мое время никаких ваших литров не было.
- В твое время мы все на ветках жили,- ответил бармен, оглянувшись
на слушателей.
Раздался громкий смех, и неловкость, вызванная появлением
Уинстона, прошла. Лицо у старика сделалось красным. Он повернулся,
ворча, и налетел на Уинстона. Уинстон вежливо взял его под руку.
- Разрешите вас угостить? - сказал он.
- Благородный человек,- ответил тот, снова выпятив грудь. Он будто
иге замечал на Уинстоне синего комбинезона.- Пинту! - воинственно
приказал он бармену,- Пинту тычка.
Бармен ополоснул два толстых пол-литровых стакана в бочонке под
стойкой и налил темного пива. Кроме пива, в этих заведениях ничего не
подавали. Продам джин не полагался, но добывали они его без особого
труда. Метание дротиков возобновилось, а люди у стойки заговорили о
лотерейных билетах. Об Уинстоне на время забыли. У окна стоял сосновый
стол з- там можно было поговорить со стариком с глазу на глаз. Риск
ужасный; но по крайней мере телекрана нет - в этом Уинстон
удостоверился, как только вошел.
- Мог бы нацедить мне пинту,- ворчал старик, усаживаясь со
стаканом. Пол-литра мало - не напьешься. А литр - много. Бегаешь
часто. Не говоря, что дорого.
- Со времен вашей молодости вы, наверно, видели много перемен,-
осторожно начал Уинстон.
Выцветшими голубыми глазами старик посмотрел на мишень для
дротиков, потом на стойну, потом на дверь мужской уборной, словно
перемены эти хотел отыскать здесь, в пивной.
- Пиво было лучше,- сказал он наконец.- И дешевле! Когда я был
молодым, слабое пиво - называлось у нас тычок - стоило четыре пенса
пинта. Но это до войны, конечно.
- До какой? - спросил Уинстон.
- Ну, война, она всегда,- неопределенно пояснил старик. Он взял
стакан и снова выпятил грудь.- Будь здоров!
Кадык на тощей шее удивительно быстро запрыгал, и пива как не
бывало. Уинстон сходил к стойке и принес еще два стакана. Старик как
будто забыл о своем предубеждении против целого литра.
- Вы намного старше меня,- сказал Уинстон.- Я еще на свет не
родился, а вы уже, наверно, были взрослым. И можете вспомнить прежнюю
жизнь, до революции. Люди моих лет, по сути, ничего не знают о том
времени. Только в книгах прочтешь, а кто его знает - правду ли пишут в
книгах. Хотелось бы от вас услышать. В книгах по истории говорится,
что жизнь до революции была совсем не похожа на нынешнюю. Ужасное
угнетение, несправедливость, нищета - такие, что мы и вообразить не
можем. Здесь, в Лондоне, огромное множество людей с рождения до смерти
никогда не ели досыта. Половина ходила босиком. Работали двенадцать
часов, школу бросали в девять лет, спали по десять человек в комнате.
А в то же время меньшинство - какие-нибудь несколько тысяч, так
называемые капиталисты - располагало богатством и властью. Владели
всем, чем можно владеть. Жили в роскошных домах, держали по тридцать
слуг, разъезжали на автомобилях и четверках, пили шампанское, носили
цилиндры... Старик внезапно оживился.
- Цилиндры! - сказал он. - Как это ты вспомнил? Только вчера про
них думал. Сам не знаю с чего вдруг. Сколько лет уж, думаю, не видел
цилиндра. Совсем отошли. А я последний раз надевал на невесткины
похороны. Вот когда еще... год вам не скажу, но уж лет пятьдесят тому.
Напрокат, понятно, брали по такому случаю.
- Цилиндры не так важно, -терпеливо заметил Уинстон. - Главное то,
что капиталисты... они и священники, адвокаты и прочие, кто при них
кормился, были хозяевами земли. Все на свете было для них. Вы, простые
рабочие люди, были у них рабами. Они могли делать с вами что угодно.
Могли отправить вас на пароходе в Канаду, как скот. Спать с вашими
дочерьми, если захочется. Приказать, чтобы вас выпороли какой-то
девятихвостой плеткой. При встрече с ними вы снимали шапку. Каждый
капиталист ходил со сворой лакеев... Старик вновь оживился.
- Лакеи! Сколько же лет не слыхал этого слова, а? Лакеи. Прямо
молодость вспоминаешь, честное слово. Помню... вои еще когда... ходил
я по воскресеньям в Гайд-парк речи слушать. Кого там только не было -
и Армия спасения, и католики, и евреи, и индусы. И был там один...
имени сейчас не вспомню, но сильно выступал! Ох он их чихвостил.
Лакеи, говорит. Лакеи буржуазии! Приспешники правящего класса!
Паразиты - вот как загнул еще. И гиены... гиенами точно называл. Все
это. конечно, про лейбористов, сам понимаешь. Уинстон почувствовал,
что разговор не получается.
- Я вот что хотел узнать. - сказал он.- Как вам кажется, у вас
сейчас больше свободы, чем тогда? Отношение к вам более человеческое?
В прежнее время богатые люди, люди у власти...
- Палата лордов, -задумчиво вставил старик.
- Палата лордов, если угодно, Я спрашиваю, могли эти люди
обращаться с вами как с низшим только потому, что они богатые, а вы
бедный? Правда ли, например, что вы должны были говорить им "сэр" и
снимать шапку при встрече? Старик тяжело задумался. И ответил не
раньше чем выпил четверть стакана.
- Да,- сказал он.- Любили, чтобы ты дотронулся до кепки. Вроде
оказал уважение. Мне это, правду сказать, не нравилось - но делал, не
без того. Куда денешься, можно сказать.
- А было принято - я пересказываю то, что читал в книгах по
истории,-. у этих людей и их слуг было принято сталкивать вас с
тротуара в сточную канаву?
- Один такой меня раз толкнул.- ответил старик.- Как вчера помню.
В вечер после гребных гонок... ужасно они буянили после этих гонок...
на Шафтобери-авеню налетаю я на парня. Вид благородный - парадный
костюм, цилиндр. черное пальто. Идет по тротуару, виляет -и я на него
случайно налетел. Говорит: "Не видишь, куда идешь?" - говорит. Я
говорю: "А ты что. купил тротуар-то?" А он: "Грубить мне будешь?
Голову, к чертям, отверну". Я говорю: "Пьяный ты, - говорю.- Сдам тебя
полиции, оглянуться не успеешь". И, веришь ли, берет меня за грудь и
так пихает, что я чуть под автобус не попал. Ну а я молодой тогда был
и навесил бы ему, да тут... Уинстон почувствовал отчаяние. Память
старика была просто свалкой мелких подробностей. Можешь расспрашивать
его целый день - и никаких стоящих сведений не получишь. Так что
история партии, может быть, правдива в каком-то смысле, а может быть,
совсем правдива. Он сделал последнюю попытку,
- Я, наверное, неясно выражаюсь,- сказал он.- Я вот что хочу
сказать. Вы очень давно живете на свете, половину жизни вы прожили до
революции. Например, в тысяча девятьсот двадцать пятом году вы уже
были взрослым. Из того, что вы помните, как, по-вашему, в двадцать
пятом году жить было лучше, чем сейчас, или хуже? Если бы вы могли
выбрать, когда бы вы предпочли житьтогда или теперь? Старик задумчиво
посмотрел на мишень. Допил пиво - совсем уже медленно. И наконец
ответил с философской примиренностью, как будто пиво смягчило его:
- Знаю, каких ты слов от меня ждешь. Думаешь, скажу, что хочется
снова стать молодым. Спроси людей: большинство тебе скажут, что хотели
бы стать молодыми. В молодости здоровье, сила, все при тебе. Кто дожил
до моих лет, тому всегда нездоровится. И у меня ноги другой раз болят
