ощущаемое одень сильно, но не принимавшее отчетливой формы, как
предмет, который ты заметил краем глаза. Уинстон отогнал
непрояснившееся воспоминание, поняв только, что оно касается какого-то
поступка, который он с удовольствием аннулировал бы, если б мог.
- Ты совсем молодая, - сказал он. - На десять или пятнадцать лет
моложе меня. Что тебя могло привлечь в таком человеке?
- У тебя что-то было в лице. Решила рискнуть. Я хорошо угадываю
чужаков. Когда увидела тебя, сразу поняла, что ты против них. "Они",
по-видимому, означало партию, и прежде всего внутреннюю партию, о
которой она говорила издевательски и с открытой ненавистью, - Уинстону
от этого становилось не по себе, хотя он знал, что здесь они в
безопасности, наско лько безопасность вообще возможна. Он был поражен
грубостью ее языка. Партийцам сквернословить не полагалось, и сам
Уинстон ругался редко, по крайней мере вслух, но Джулия не могла
помянуть партию, особенно внутреннюю партию, без какого-нибудь словца
из тех, что пишутся мелом на заборах. И его это не отталкивало. Это
было просто одно из проявлений ее бунта протер партии, против
партийного духа и казалось таким же здоровым и естественным, как
чихание лошади, понюхавшей прелого сена. Они ушли с прогалины и снова
гуляли в пятнистой тени, обняв друг друга за талию - там, где можно
было идти рядом.
Он заметил, насколько мягче стала у нее талия без кушака.
Разговаривали шепотом. Пока мы не на лужайке, сказала Джулия, лучше
вести себя тихо. Вскоре они вышли к опушке рощи. Джулия его
остановила.
- Не выходи на открытое место. Может, кто-нибудь наблюдает. Пока
Мы в лесу - все в порядке.
Они стояли в орешнике. Солнце проникало сквозь густую листву и
грело им лица. Уинстон смотрел на луг, лежавший перед ними, со
странным чувством медленного узнавания. Он знал этот пейзаж. Старое
пастбище с короткой травой, по нему бежит тропинка, там и сям кротовые
кочки. Неровной изгородью на дальней стороне встали деревья, ветки
вязов чуть шевелились от ветерка, и плотная масса листьев волновалась,
как женские волосы. Где то непременно должен быть ручей с зелеными
заводями, в них ходит плотва.
- Тут поблизости нет ручейка? - прошептал он.
- Правильно, есть. На краю следующего поля. Там рыбы, крупные. Их
видно - они стоят под ветлами, шевелят хвостами.
- Золотая Страна... почти что, - пробормотал он.
- Золотая Страна?
- Это просто так. Это место я вижу иногда во сне.
- Смотри! - шепнула Джулия.
Метрах в пяти от них почти на уровне их лиц на ветку слетел дрозд.
Может быть, он их не видел. Он был на солнце, они в тени. Дрозд
расправил крылья, потом не торопясь сложил, нагнул на секунду голову,,
словно поклонился солнцу. и запел. В послеполуденном затишье песня его
звучала ошеломляюще громко.
Уинстон и Джулия прильнули друг к другу и замерли очарованные.
Музыка лилась и лилась, минута за минутой, с удивительными вариациями,
ни разу не повторяясь, будто птица нарочно показывала свое мастерство.
Иногда она, замолкала на несколько секунд, расправляла и складывала
крылья, потом рэздувала рябую грудь и снова разражалась песней.
Уинстон смотрел на нее с чем-то вроде почтения. Для кого, для чего она
поет? Ни подруги, ни соперника поблизости.
Что ее заставляет сидеть на опушке необитаемого леса и
выплескивать эту музыку в никуда? Он подумал: а вдруг здесь все-таки
спрятан Микрофон? Они с Джулией разговаривали тихим шепотом, их
голосов он не поймает, а дрозда услышит нА- верняка. Может быть, на
другом конце линии сидит маленький жукоподобный человек и внимательно
слушает - слушает э т о. Постепенно поток музыки вымыл из его головы
все рассуждения. Она лилась на него словно влага и смешивалась с
солнечным светом, цедившимся сквозь листву. Он перестал думать и
только чувствовал. Талия женщины под его рукой была мягкой и теплой.
Он повернул ее так, что они стали грудь в грудь, ее тело словно
растаяло в его теле.
Где бы он ни тронул рукой, оно было податливо, как вода. Их губы
соединились: это было совсем не похоже на их жадные поцелуи вначале.
Они отодвинулись друг от друга и перевели дух. Что-то спугнуло дрозда,
и он улетел, шурша крыльями. Уинстон прошептал ей на ухо:
- Сейчас.
- Не здесь, - шепнула она в ответ. - Пойдем на прогалину. Там
безопасней.
Похрустывая веточками, они живо пробрались на свою лужайку, под
защиту молодых деревьев. Джулия повернулась к нему. Оба дышали часто,
но у нее на губах снова появилась слабая улыбка. Она смотрела на него
несколько мгновений, потом взялась за "молнию". Да! Это было почти как
во сне. Почти так же быстро, как там, она сорвала с себя одежду и
отшвырнула великолепным жестом, будто зачеркнувшим целую цивилизацию.
Ее белое тело сияло на солнце. Но, он не смотрел на тело - он не мог
оторвать глаз от веснушчатого лица, от легкой дерзкой улыбки. Он стал
на колени и взял ее за руки.
- У тебя уже так бывало?
- Конечно... Сотни раз... ну ладно, десятки.
- С партийными?
- Да, всегда с партийными.
- Из внутренней партии тоже?
- Нет, с этими сволочами - нет. Но многие были бы рады, будь у них
хоть один шанс из ста. Они не такие святые, как изображают.
Сердце у него взыграло. Это бывало у нее десятки раз - жаль, не
сотни... не тысячи. Все, что пахло порчей, вселяло в него дикую
надежду. Кто знает, может, партия внутри сгнила, ее культ усердия и
самоотверженности - бутафория, скрывающая распад. Он заразил бы их
всех проказой и сифилисом - с какой бы радостью заразил! Что угодно -
лишь бы растлить, подорвать, ослабить.
Он потянул ее вниз - теперь оба стояли на коленях.
- Слушай, чем больше у тебя было мужчин, тем больше я тебя люблю.
Ты понимаешь?
- Да, отлично.
- Я ненавижу чистоту, ненавижу благонравие. Хочу, чтобы
добродетелей вообще не было на свете. Я хочу, чтобы все были испорчены
до мозга костей.
- Ну, тогда я тебе подхожу, милый. Я испорчена до мозга костей.
- Ты любишь этим заниматься? Не со мной,, я спрашиваю, - а вообще?
- Обожаю.
Это он и хотел услышать больше всего. 'Не просто любовь к одному
мужчине, но животный инстинкт, неразборчивое вожделение - вот сила,
которая разорвет партию в клочья. Он повалил ее на траву, на
рассыпанные колокольчики. На этот раз все получилось легко. Потом,
отдышавшись, они в сладком бессилии отвалились друг от друга. Солнце
как будто грело жарче. Обоим захотелось спать. Он протянул руку к
отброшенному комбинезону и прикрыл ее. Они почти сразу уснули и
проспали с полчаса.
Уинстон проснулся первым. Он сел и посмотрел на веснушчатое лицо,
спокойно лежавшее на ладони. Красивым в нем был, пожалуй, только рот.
Возле глаз, если приглядеться, уже залегли морщинки. Короткие темные
волосы были необычайно густы и мягки. Он вспомнил, что до сих пор не
знает, как ее фамилия и где она живет.
Молодое сильное тело стало беспомощным во сне, и Уинстон смотрел
на него с жалостливым, покровительственным чувством. Но та
бессмысленная нежность, которая овладела им в орешнике, когда пел
дрозд, вернулась не вполне. Он приподнял край комбинезона и посмотрел
на ее гладкий белый бок. Прежде, подумал он, мужчина смотрел на
женское тело, видел, что оно желанно, и дело с концом. А нынче не
может быть ни чистой любви, ни чистого вожделения. Нет чистых чувств,
все смешаны со страхом и ненавистью, их любовные объятия были боем, а
завершение - победой. Это был удар по партии. Это был политический
акт.
III
- Мы можем прийти сюда еще раз, -сказала Джулия. - Два раза
использовать одно укрытие, в общем, неопасно. Но, конечно, не раньше
чем через месяц иди два.
Проснулась Джулия другой - собранной и деловитой. Сразу оделась,
затянула на себе алый кушак и стала объяснять план возвращения.
Естественно было предоставить руководство ей. Она обладала
практической сметкой - не в пример
Уинстону. - а кроме того, в бесчисленных туристских походах
досконально изучила окрестности Лондона. Обратный маршрут она дала ему
совсем другой, и заканчивался он на другом вокзале. "Никогда не
возвращайся тем же путем, каким приехал",- сказала она, будто
провозгласила некий общий принцип. Она уйдет первой, а Уинстон должен
выждать полчаса.
Она назвала место, где они смогут встретиться через четыре вечера
после работы. Это была улиц" в бедном районе - там рынок, всегда шумно
и людно.
Она будет бродить возле ларьков якобы в поисках шнурков или ниток.
Если она сочтет, что опасности нет, то при его приближении
высморкается; в противном случае он должен пройти мимо, как бы не
заметив ее. Но если повезет, то в гуще народа можно четверть часа
поговорить и условиться о новой встрече.
- А теперь мне пора, - сказала она, когда он усвоил предписания. -
Я должна вернуться к девятнадцати тридцати. Надо отработать два
часа в Молодежном антиполовом союзе - раздавать листовки или что-то
такое. Ну не гадость? Отряхни меня, пожалуйста. Травы в волосах нет?
Ты уверен? Тогда до свидания, любимый, до свидания.
Она кинулась к нему в объятья, поцеловала его почти исступленно, а
через мгновение уже протиснулась между молодых деревьев и бесшумно
исчезла в лесу. Он так и не узнал ее фамилию и адрес. Но это не имело
значения: под крышей им не встретиться и писем друг другу не писать.
Вышло так, что на прогалину они больше не вернулись. За май им
только раз удалось побыть вдвоем. Джулия выбрала другое место -
колокольню разрушенной церкви в почти безлюдной местности, где
тридцать лет назад сбросили атомную бомбу. Убежище было хорошее, но
дорога туда - очень опасна. В остальном они встречались только на
улицах, каждый вечер в новом месте и не больше чем на полчаса. На
улице можно было поговорить - более или менее.
Двигаясь в толчее по тротуару не рядом и не глядя друг на друга,
они вели странный разговор, прерывистый, как миганье маяка: когда
поблизости был телекран или навстречу шел партиец в форме, разговор
замолкал, потом возобновлялся на середине фразы: там, где они
условились расстаться, он резко обрывался и продолжался снова почти
без вступления на следующий вечер. Джулия, видимо, привыкла к такому
способу вести беседу - у нее это называлось разговором в рассрочку.
Кроме того, она удивительно владела искусством говорить не шевеля
губами. За месяц, встречаясь почти каждый вечер, они только раз смогли
поцеловаться. Они молча шли по переулку (Джулия не разговаривала,
когда они уходили с больших улиц), как вдруг раздался оглушительный
грохот, мостовая всколыхнулась, воздух потемнел, и Уинстон очутился на
земле, испуганный, весь в ссадинах. Ракета, должно быть, упала совсем
близко. В нескольких сантиметрах он увидел лицо Джулии, мертвенно
бледное, белое как мел.
Даже губы были белые. Убита! Он прижал ее к себе, и вдруг
оказалось, что целует он живое, теплое лицо, только на губах у него
все время какой-то порошок.
Лица у обоих были густо засыпаны алебастровой пылью.
Случались и такие вечера, когда они приходили на место встречи и
расходились, не взглянув друг на друга: то ли патруль появился из-за
поворота, то ли зависал над головой вертолет. Не говоря об опасности,
им было попросту трудно выкроить время для встреч. Уинстон работал
шестьдесят часов в неделю, Джулия еще больше, выходные дни зависели от
