стал печатать в партийной газете совершенно советские, в стиле "Труда" и
"Правды", статьи о подписантах "Письма двенадцати" и членах либе-
рально-революционной фракции ДС, к тому времени мною созданной. В этих
статьях нас обвиняли в намерениях развязать гражданскую войну, совершить
теракты и прочее, полностью во вкусе 30-х годов.
Потом, кстати, эти статьи легли в мое дело по статье 70 как обвини-
тельные материалы. Во многом возбуждение дела было спровоцировано публи-
кациями "Свободного слова", нашей собственной газеты! Но от преда-
тельства никто не застрахован. Игорь Царьков печатал и распространял эти
материалы 55-тысячным тиражом. По своему положению в партии Царьков,
Молчанов и Данилов держали в руках всю технику и все материальные
средства. Они были убеждены, что радикальную часть партии посадят, и не
намерены были делить с нами тюремные камеры. Им хотелось более спокойной
жизни в зарегистрированной партии, в общем ряду с ДемРоссией. Ходить по
лезвию бритвы они больше не хотели. В связи с этим им пришла в голову
удачная идея: расколоть партию, увести за собой послушную им часть и
забрать все деньги и всю технику. Когда это не удалось, они увели с со-
бой только восьмерых членов ДС (и их загубили, потому что ДС(ГП) - граж-
данский путь, который мы называли ДС(ГБ), существовал несколько месяцев,
а потом эти восемь человек поняли, куда попали, и вообще бросили всякую
деятельность, а троица провокаторов рассорилась, после чего Царьков и
Молчанов пошли в одну сторону, а Данилов - в другую). Деньги были для
нас потеряны, а технику (ту часть, которую они не спрятали заблаговре-
менно) пришлось отбивать, от чего мы чуть не умерли, настолько это было
противно и нам несвойственно. Многие члены ДС зачислили после этого
Царькова в офицеры ГБ, но эта версия кажется мне слишком лестной и для
него, и для нас. Не каждый трус и эгоист работает на ГБ штатно, хотя эти
качества идут спецслужбам на пользу. Некоторое время в стране выходили
два "Свободных слова" - партийное и молчановское, но краденые деньги без
идей не пошли им впрок. Грустно терять товарищей, но ведь и истории с
Азефом, Гапоном и Ванечкой Окладским больно ударили по нашим предшест-
венникам. Приватизацией имущества партии занялись сначала в ДС, а уже
потом в КПСС. Мы и здесь всех опередили.
А между тем "секира уже лежала при корне древа". В конце марта дело
по новой формулировке статьи 70 (призывы к свержению строя) было возбуж-
дено. Конечно, мы ничего об этом не знали - до поры до времени. 13 мая
после долгого перерыва член ДС снова получил сутки за пикет. Это была
Леночка Авдеева, вызывавшая у судей патологическую ненависть своим нон-
конформизмом (меня уже боялись). Судили около 10 человек, почти все были
мужчины. Дали по 200300 рублей штрафа. А Леночке - 10 суток. Я не могла
отпустить Леночку, мать которой как раз была моей ровесницей, туда одну.
Она успела бы умереть от сухой голодовки за эти 10 суток, ведь нас там
успели почти забыть и могли нарушить статус политзаключенного (кто на
новенького?), не зная Лену и ее возможностей. Мне отказались давать
арест, тогда я порвала Леночкино определение, бросила клочки судье в ли-
цо и, схватив с окна цветок в горшке, запустила им в стекло, разбив все
окно вдребезги. У нас не хватило людей отбить Лену, хотя я и это попыта-
лась сделать. После чего я заявила судье Шереметьеву и председателю суда
Агамову, что если они мне 10 суток не дадут, то я разобью все стекла на
четырех этажах их суда. Со стеклами уже тогда были проблемы. Судья Шере-
метьев спросил: "Сколько вам?" - и дал просимое. Леночка была спасена. Я
знала, что со мной ее не тронут и статус будет соблюден. На этот раз го-
лодовка была мокрой, я ведь не хотела досрочного освобождения, мне надо
было опекать Лену. Лена ела вообще, а я пила. Май был холодный, и мы ед-
ва не замерзли насмерть в камере, поделив надвое мои пледы, ватники и
прочий скарб. Неопытная Лена не имела еще дома необходимого инвентаря.
"И ДАЖЕ ДЛЯ ЭТОЙ ЭПОХИ ДЕЛА НАШИ ЗДОРОВО ПЛОХИ"
Я всегда говорила своим молодым товарищам по партии, что мы имеем де-
ло не с репрессиями, а с имитацией репрессий для домашнего спектакля.
Когда ведут следствие, а подследственный его бойкотирует на свободе и
выбирает, ходить или не ходить ему на суд, тогда еще нет боя, нет объяв-
ления войны, а есть 155-я "последняя и решительная" нота протеста. Это
просто учения, съемки из песенки Николки Турбина, от которых никто не
умирает. "Тяжело в учении, легко в бою" - это чушь. Старые фронтовики
точно знают, чем учения отличаются от войны. Я говорила: "Когда это нач-
нется по-настоящему, оно начнется с ареста, и не на 15 суток. И не мили-
ция будет этим заниматься, а КГБ". Надо отдать должное этой милейшей ор-
ганизации: они начинают всегда неожиданно и эффектно. "Арестовал - уди-
вил - победил". КГБ очень любит выскакивать из засады, прыгать с дерева
на плечи, как рысь. У каждой охоты свои. законы. Дичь должна ходить
опасно. Особенно в СССР.
Не знаю почему: то ли из-за весеннего авитаминоза, то ли из-за жутко-
го холода в камере, то ли из-за нервотрепки с горбачевскими делами (суд
закончился только 1 марта, все-таки две недели дикого напряжения), но
голодовка шла очень тяжело, даже Лена, глядя на меня, все время угрыза-
лась: вместо того чтобы выполнять свои обязанности дуэньи, я на четвер-
тый день впала в транс и в весеннюю спячку. Выходя из некоей комы, я ли-
хорадочно писала статьи. И Лена тоже. У нас был просто журналистский се-
минар. И вдруг дверь открылась, и меня попросили "к руководству". Я по-
думала, что опять наш майор хочет развлечься светскими разговорами.
Впрочем, я рада была согреться в его кабинете. Однако в дежурной части у
всех офицеров был такой вид, как будто они хором встретили тень отца
Гамлета. Меня провели в маленький красный уголок на тридцать мест, и мне
навстречу встал довольно молодой джентльмен (лет тридцати пяти) в серой
куртке, в меру подтянутый и в меру элегантный. Вид у него был самый при-
ветливый. Он честно и откровенно заявил, что он капитан Андрей Владими-
рович Яналов, следователь КГБ СССР (!) . Вот так, братцыкролики! Какая
честь! Даже не из Московского управления, а из КГБ СССР. Я присмотрелась
и увидела в его глазах знакомое хрустальное мерцание всеведенья. Между
нами произошел следующий обмен мнениями:
- Что это вы вдруг решили выйти из подполья? А мы уж думали, что вы
самораспустились... Медведь в лесу сдох?
Яналов (в тон): - Сдох, сдох, Валерия Ильинична. "Письмо двенадцати"
убило нашего медведя.
Тут и оказалось, что в конце марта заведено дело, причем КГБ Союза,
причем по 70-й статье (эти самые публичные призывы к свержению строя),
да еще по части II! То есть групповое дело, семь лет! Вот здесь я испу-
галась, и здорово испугалась. Под письмом 12 подписей! Значит, могут
арестовать не только меня, но и моих драгоценных дээсовцев! Одно дело -
объяснять товарищам, что их долг - умереть за Отечество, другое дело -
видеть их гибель. На меня пахнуло могильным холодом, и это была братская
могила! В этой ситуации надо было делать одно: попытаться, как куропат-
ка, увести охотников за собой, подальше от гнезда. И тут меня оглушило:
Леночка! Маленькая Леночка! Ее подпись тоже там стоит, да еще из первых!
Она же здесь, под замком, у них в руках! Она же не сумеет уйти, здесь и
возьмут... Понятно, что меньше всего меня волновала собственная участь.
Я знала, что часть II требует группового привлечения. Андрей Владими-
рович Яналов смотрел на меня даже с некоторым сочувствием, по крайней
мере, без злорадства. У меня создалось ощущение, что его роль ему пре-
тит, что он действует по принуждению , хотя он классный игрок на том
корте, где нам предстояло сражаться в ближайшие 2-3 часа. Он был хороший
дуэлянт, и с ним можно было смело выступать на олимпийских состязаниях.
За три часа он начерно прогнал все следствие по главным пунктам. И видно
было, что он не любит легких побед, ценит во враге спортивные данные и
явно увлекается гессевской игрой в бисер. Он прекрасно подавал мячи, а я
вовремя их ловила. Взять все на себя, закрыть все амбразуры, вывести не-
заметно из-под удара всех остальных, а в промежутках доказать в проде-
монстрировать свои пламенные чувства по отношению к строю и СССР, да еще
вмонтировать эту лирику в деловой протокол - задача непростая, если от
слабости темнеет в глазах. Допрашивать в таком состоянии, когда против-
ник не в форме, - это входит в правила игры, застать врасплох - это тоже
из условий поединка. Какое счастье, что я сохранила черновик "Письма
двенадцати"! (Я намеренно его сохранила, на случай ареста, чтобы дока-
зать свое авторство; я же знала дээсовцев и нашу фирменную методику "Я -
Спартак!", что означало одно: каждый из двенадцати возьмет авторство
письма на себя.)
Мой капитан любезно посоветовал мне выйти из голодовки, чтобы полу-
чить удовольствие от наших бесед, обещал позвонить здешнему руководству
и наведаться еще раз. Видно было, что мой класс игры ему пришелся по
вкусу.
Когда я вернулась в камеру, оказалось, что Леночку допрашивал другой
гэбист! Конечно, она заявила о своем авторстве письма и редактировании
криминальной газеты нашей фракции ревлибов или либревов (революционный
либерализм - это неологизм ДС, и лексический, и понятийный!) "Утро Рос-
сии"... С дээсовцами трудно делить плаху: каждый тянет ее к себе. Через
сутки в острог попал за митинг в нашу защиту один новичок-дээсовец. Он
успел броситься к нашей двери и прокричать:
- У вас обеих дома были обыски, приходили из КГБ, на складе обыск был
тоже, Данилов в Лефортове!
Его тут же увели в другое крыло, но информацию мы получили. В арест
Данилова мы не поверили: слишком уж это было круто, особенно после того
как он письменно отмежевался от нашей фракции и стал (пока устно) нас
топить на молчановский манер. Но ведь склад эти одиннадцать раскольников
украли! А на складе был компромат: "Утро России", даниловский "Антисо-
ветский Кривбасс", куда до разрыва с организацией он успел тиснуть
"Письмо двенадцати". А тираж был 15 тысяч! Бедным мошенникам могло выйти
боком их воровство. К тому же на черновике "Письма двенадцати" стояла
фамилия И.Царькова, один раз зачитанная на площади 13 января. На следую-
щий день он опомнился и снял из страха свою подпись. Получилось очень
некрасиво, но теперь он мог пострадать. Я выгораживала его как могла.
Сказала, что подпись стоит по ошибке, что он никогда своего согласия не
давал, что вышло недоразумение, что это моя вина, что потом эту подпись
не печатали (что и подтвердили найденные при обысках документы). Царько-
ва даже не вызвали на допрос. ДС поступил с ним честно, не так, как он с
нами. На вопросы об остальных подписях я могла ответить только одно: "На
этот вопрос я отказываюсь отвечать по моральноэтическим соображениям".
Мы с Леной надеялись, что Данилов просто был отвезен в Лефортово на доп-
рос и отпущен. Его арест означал бы, что он пропал из-за нас (мы знали,
что он этого не потянет, сломается). К тому же его арест означал и мой -
на сто процентов, и Ленин - на семьдесят. Я старалась ободрить Лену,
рассказывая ей, как хорошо и тепло в Лефортове. Лену сломать не смог бы
никто, но этот вариант ей не доставлял удовольствия. А наши охранники
притихли. КГБ вкушал беднягам панический ужас. На нас смотрели, как на
покойников. Самый вредный майор - замполит - разговаривал ласково и де-
монстрировал своих золотых рыбок. Мы себя чувствовали совсем как в каме-
ре смертников. Я попыталась выйти из голодовки, но была не в состоянии
есть то, что давали в нашем остроге, а давали там ужасную дрянь. Так что
пришлось ограничиться тремя кусочками сахара в день. Как водится, свой
