в виде заявления в прокуратуру. Прокуратура, защищая сироту, возбудила
дело в безличной форме "по факту". Прокуроры явились на наш склад печат-
ной продукции за газетой, и им выдали на общих основаниях два экземпля-
ра, не забыв содрать два рубля. Дело вначале было таким же вялотекущим,
как шизофрения. У нас был большой опыт таких дел. Знаменитое дело № 64,
которое велось под занавес по старой формулировке 70-й статьи питерским
ГБ против тамошних дээсовцев, послужило поводом для сочинения многих
анекдотов. Оно велось даже не вприкуску, а вприглядку, поскольку дээсов-
цы на допросы не являлись, а если даже одного удавалось отловить, он от-
казывался разговаривать.
Словом, дело пришлось закрыть в силу полнейшего отсутствия к нему ин-
тереса у подозреваемых. Горбачевское дело оказалось гораздо занятнее.
Горбачеву его Нобелевская премия стоила не дешевле, чем Пастернаку. Сог-
ласитесь, что если травить Пастернака - это был большой грех, то травить
генсеков - дело приятное и общественно полезное. Тем более что брань на
вороту не виснет, а деньги и должность мы у Горбачева не отбирали (бод-
ливой корове Бог рог не дает). Я оскорбляла Горбачева в прозе и в сти-
хах, утром, вечером и на сон грядущий. Конечно, не вульгарно, а самым
причудливым образом. Скажем, лозунг звучал так: "Нобелевская премия фа-
шисту - браво, Запад!". И старая облезлая советская тигра, которую мы
все время дергали за усы, среагировала: я побила рекорды по количеству
уголовных дел, возбужденных почти синхронно и по одному поводу. Два дела
были возбуждены в Москве - по устному оскорблению и по письменному
("Хайль, Горбачев!"). Кстати, царствующая особа была расценена в шесть
лет тюрьмы, выше, чем первичные призывы к свержению строя (статья 70,
часть 1), что стоило три года. Я оскорбляла Горбачева в интервью и на
митингах, на диспутах и демонстрациях, в столице и в провинции, на заво-
дах и в университетах. Так что в Воронеже дело возбудили тоже, а в Пе-
тербурге их оказалось три, причем три дела я заработала за четыре дня!
Одно было возбуждено изза моей речи па митинге Международной правозащит-
ной конференции на Дворцовой, второе - за доклад на той же конференции,
а третье - за выступление на заводе Метростроя. Конференция была занят-
ная. Бедный Собчак выделил под нее шикарный дворец с буфетом, поселил
делегатов в роскошной гостинице и даром кормил деликатесами на обед в
лучшем ресторане. Неблагодарные делегаты разнесли тут же в пух и прах
советскую власть вообще и Собчака в частности за автократию, тоталита-
ризм и системность, вместе взятые. Тихие западные правозащитники едва не
падали в обморок, слушая пламенные дээсовские речи. Дел была масса, а
подсудимая - одна. Поэтому Верховный суд состряпал из всех этих дел од-
но, и это одно, конечно, досталось Мосгорсуду. Но все это происходило
пока не на авансцене, и мы ничего не знали.
Однако новое (как сказал бы Сергей Кургинян: сакральное) преступление
заставило суд и прокуратуру выйти из подполья. После очередного нашего
разгона меня не посмели посадить (мои сухие голодовки не обещали ничего,
кроме забот и хлопот), но дали 10-15 суток самым молодым дээсовцам. Для
меня, да и для других не посаженных такая ситуация была вне нравственной
допустимости. Мы стояли с 10 по 17 сентября на Советской в пикете по
10-12 часов. Самым отчаянным был Юра Бехчанов. В дополнение мы с нашими
жуткими лозунгами прошли церемониальным маршем до Белорусского вокзала,
до Фрунзенского суда, но судья Митюшин дважды отказался меня судить.
"Новодворскую? Судить? Я что, спятил? Хоть убейте, не буду!"- провозгла-
сил он. Мы поняли, что пикеты бесполезны, и решили прибегнуть к послед-
нему средству: сожжению государственных флагов. Аутодафе наметили на 16
сентября. Во избежание накладок с размерами приобрели в магазине нес-
колько новехоньких флагов. А когда мы расклеили афиши-листовки на манер
"Солидарности", нам массу флагов нанесли люди. Своих кровных, что выве-
шивают к табельным дням. "Нате, сожгите и наш", - говорил народ, вручая
свой пай. 16 сентября мимо нас семенила бесконечная демонстрация ДемРос-
сии. Шел дождь, но флаги заранее пропитали бензином (чуть склад не сожг-
ли). Поджигала я их фигурной восковой свечкой, сама (я знала, что это
уже уголовная статья 1902 и не хотела подставлять других). Володя Ива-
нов, один из самых революционных депутатов, помог мне своей зажигалкой.
Мы сожгли семь или восемь флагов, они горели отлично, с искрами. Юра
Бехчанов тогда впервые прочел программные стихи молодого члена ДС (назы-
вать подожду, пока на самом деле не падет коммунистическая власть, даже
если это власть "бывших"; и пока не разгонят бывший КГБ, теперешнее
МБР). Потом мы много их читали, я - так на каждом митинге, особенно пос-
ле Вильнюса.
Пошатнулся и замер
Государственный строй.
Выше русское знамя!
Начинается бой.
Значит, время настало,
Значит, не промолчи,
Значит, надо орала
Переделать в мечи.
Значит, ляжем под танки
Под Кремлевской стеной,
Между штурмом Лубянки
И гражданской войной.
И когда-нибудь в полночь
Все начнется с нуля:
Будем красную сволочь
Вышибать из Кремля.
Меж развалин и пыли
Встанет взорванный Храм.
Пусть свобода России
Будет памятью нам.
Осталась огромная куча пепла. И ее даже не стали убирать перестроеч-
ные дворники.
В этот день нас не взяли. Но чаша терпения властей переполнилась.
Флаги оказались последней каплей. Нас взяли 17 сентября, назавтра, на
пикете, который стал последним пикетом ДС, каравшимся административно.
Из царства административности мы перешли в царство уголовности.
Всех после составления протоколов отпустили, мы с Юрой Бехчановым ос-
тались на закуску. В конце концов отпустили и нас. Но мы не успели дойти
до улицы. Нас вернули. Меня отвели наверх, куда явились какие-то важные
и надутые генералы из МВД. При мне состоялся знаменательный телефонный
разговор: "Бехчанова пустить по 166' ч. II? Дать 15 суток? Уголовное де-
ло только против Новодворской? Все сейчас сделаем". Явились следователи
и потребовали от меня невесть каких разъяснений, попутно излагая мне,
какой я плохой человек и как власти меня за это накажут. Я письменно
изобразила какой-то очередной антисоветско-антигосударственно-антигорба-
чевский манифест.
Юре Бехчанову назавтра дали 15 суток, а меня на трое суток посадили в
уютную одиночную камеру КПЗ 12-го о/м. Я не верила, что они способны на
такую глупость, как начать дело по этой злосчастной статье. Это было еще
глупее принятия Закона. Здесь им лучше было бы действовать по тактике:
молчи, раз уж Бог убил. И друзья-милиционеры из 12-го о/м (у ДС было не-
мало поклонников в МВД, они даже говорили, что если бы посмели, то при-
соединились бы к нам) тоже не верили. Три дня до обвинения мне казались
фарсом. Впрочем, я была спокойна не поэтому. Я знала, что больше никогда
и нигде не буду сидеть, что враги могут распоряжаться моей жизнью, но не
моей свободой. Я задним числом решила выполнить знаменитое сталинское
постановление и не сдаваться в плен. Все мы в ДС знали, что не будем в
неволе не только размножаться, но даже и есть. Следствие в Лефортове -
голодовка в случае нарушений статуса политзаключенного (одиночка, книги,
возможность писать, заниматься, отмена личного обыска и т.д.). Следствие
не в Лефортове - голодовка с первого дня, потому что мы можем сидеть
только в политической тюрьме. После суда - смертельная голодовка в любом
случае, до конца или до освобождения. Поэтому нам беспокоиться было не о
чем.
Через три дня (естественно, с голодовкой) явился следователь из про-
куратуры, сказал, что обвинение мне предъявят сегодня, а мы сейчас пое-
дем ко мне домой делать обыск. Все возвращалось на круги своя... У меня
дома следователи небрежно порылись в дээсовских печатных изданиях и на-
рыли еще с десяток оскорблений горбачевской чистоты. Понятые сидели в
столбняке, а почему от такой жизни (с 1969 по 1993 год) не утопилась моя
несчастная семья (мама и бабушка), это уже семейный секрет. Я набрала
кучу вещей для тюрьмы. После обыска мы поехали в прокуратуру. Там меня
ждала колоритная застойная личность следователя Сазонова, агента влияния
КГБ в прокуратуре Москвы. Он имел дело с В.Альбрехтом, Ю.Гриммом, а у
Володи Гершуни изъял даже те книги, которые не изымали у других дисси-
дентов, для своей личной библиотеки. Не всякому следователю прокуратуры
Москвы доверяли вести дела по 190'. Для этого надо было работать если не
в штате КГБ, то внештатным его сотрудником. Судя по его расчетливому ви-
зантийскому коварству и иезуитской жестокости, он многому научился у
своих коллег из легальных структур КГБ. Прокурор Москвы Пономарев был
вполне ему под стать. Эта милая пара и сейчас обретается не в какой-ни-
будь тюрьме Шпандау, охраняемой союзниками, как то было с Деницем и Гес-
сом, а в белом здании прокуратуры на Новокузнецкой. Наше знакомство на-
чалось прямо с пытки, даже без предварительных переговоров и ультимату-
мов.
Зачем Сазонову и Пономареву понадобилось делать судебнопсихиатричес-
кую экспертизу в конце 1990 года, когда поезд карательной медицины явно
уже ушел? Тем более не в институте Сербского (для такой экспертизы надо
было взять под стражу), а в экспертном отделении клиники Кащенко? Неуже-
ли они всерьез рассчитывали на повторение лунцевского диагноза и всех
последующих стадий расправы среди бела дня, в Москве, да еще после всех
административных арестов, явно переменивших пластинку? Верхом идиотизма
было объявление об этой экспертизе в программе "Время" (или "Новости")
на весь СССР. Друзей среди интеллигенции Горбачеву это не прибавило, тем
более что от практики карательной психиатрии на словах они уже вроде от-
реклись. Конечно, они были не настолько наивны, чтобы на это уповать,
тем паче со мной, с сухой голодовкой и с ДС, который тут же стал бы хва-
тать их за икры.
Нет! Они скромно хотели сделать следствие пыточным, отдохнуть от меня
хотя бы один месяц (столько длилась по правилам экспертиза), доставить
мне тот максимум страдания, на который они еще могли рассчитывать в сво-
их стратегических планах в 1990 году. То есть цель у них была самая
скромная, намерения самые непритязательные. Бедняга Сазонов и не скры-
вал, что ему надо совсем немного: просто помучить. Что я при этом испы-
тала? Примерно такое же чувство, как при встрече с динозавром на пляже в
XX веке. Ты твердо знаешь, что этого не может быть, что динозавры вымер-
ли. Но один из этих покойников идет тебе навстречу, и зубы у него очень
правдоподобные, и распахивается просторная пасть... Если бы прокуратура
была чуть повыше, я, конечно, не удержалась бы и выкинулась с верхнего
этажа. Даже по дороге я пыталась договориться с прокурорскими (как потом
выяснилось, гэбистскими) мальчиками, чтобы они открыли запертую дверцу
машины и дали мне выскочить на полном ходу и разбиться. Отнеслись они к
этой просьбе вполне здраво: сказали, что они бы с удовольствием, но у
них будут неприятности. Здесь негодование радикалов разделили даже "Мос-
ковские новости" (это доброе дело зачтется Наталии Геворкян, она ведь и
Сергею Кузнецову помогла) и не большой охотник до ДС Леонид Радзиховс-
кий.
Моя сухая голодовка была даже сверх нормы, потому что в дело включи-
лись депутаты Моссовета во главе с Виктором Кузиным, а корреспондент
"Свободы" записывал мое интервью уже на следующий день, прямо в комнате
свиданий. К тому же главврач больницы Владимир Николаевич Козырев не
имел ни малейшего желания участвовать в этой мерзости и рассвирепел,
считая, что его клинику пытаются "подставить" и опорочить. Весь персонал
экспертного отделения негодовал. Они бы и без голодовки провели экспер-
тизу за неделю, но здесь им пришлось уложиться в пять дней, работая и в
