листе я им написала, что несу всю ответственность и за создание партии,
и за ее программу, а на государство и его мнение, а также на весь набор
карательных мер мне наплевать. "Расстреливать вас надо!" - бросил проку-
рор, и они удалились.
"ТЫ ДОЛЖЕН БЫТЬ ГОРДЫМ, КАК ЗНАМЯ"
Первый съезд ДС был очень живописен. Действующие лица и исполнители:
Оргкомитет, полный суровой решимости создать партию хоть из кварков; де-
легаты, на 50 процентов (то есть 50 человек) не желающие вступать ни в
партию, ни в тайное общество, а приехавшие потусоваться; гэбисты, целая
рота в количестве трехсот человек, плюс вся наличная милиция района.
День первый прошел в жанре мистерии. На лестницах тучи гэбистов, ко-
торые ломятся в квартиру и перерезают телефонные провода! В квартире де-
легаты стоят (сесть негде), набившись в комнате и коридоре, как кильки в
банке, со свечами в руках. Корреспондент "Московской правды" почти что в
аквариуме с золотыми рыбками! Ораторы на стуле! Явление Жириновского с
такой речью: "Ребята, так дело не пойдет. За такую программу нас повяжут
коммунисты по 70-й статье. Давайте лучше напишем, что мы их поддержива-
ем, а потом вонзим им в спину нож!" Жириновского гонят, но выход из
квартиры закупорен гэбистами. Мое финальное слово: "Сегодня мы зажгли в
СССР свечу, которой им не погасить никогда". И впрямь в ДС все признаки
искомого вечного двигателя.
День второй. Детектив. Гэбисты врываются на секции и вытаскивают из
квартиры политсекции всех иногородних делегатов. Обвинив их почему-то в
проституции (в основном мужчин), насильственно депортируют по домам за
счет V отдела. Мартин Уокер, английский журналист, грудью прикрывает
Оргсекцию. Юрий Митюнов бьет гэбистов костылем.
День третий. Сельская пастораль. Кратово. Дача Сергея Григорьянца,
пригласившего съезд к себе в "Гласность" (в большой амбар). Дача разг-
ромлена ГБ, оборудование увезли, Григорьянца и его ребят посадили на 5-7
суток. Гэбульники летают, как майские жуки (а это 9 мая 1988 года). Ми-
лиции больше, чем одуванчиков. Говорят, что в лес идти нельзя, он народ-
ный (общенародный), а на полянку заявление подают за 10 дней. Съезд идет
30 минут в поссовете, остальное время на платформе. Конформистские поп-
равки не прошли, документы приняты с "добавкой". ДС со своими пятьюде-
сятью членами назван партией. Жириновский хочет баллотироваться в руко-
водство партии, но не хочет вступать в саму партию. Ему объясняют, что
этого нельзя. Обиженный, он уходит в лес.
Съезд кончается пикником на Пушкинской площади. Листовки и митинг в
защиту политзэков, Григорьянца и делегатов - на первое; разгон, арест и
побои - на второе.
Словом, Dies irae, de profundis etc.
НАШ СОБСТВЕННЫЙ ДРАКОН
Один смиренный персонаж Шварца, архивариус Шарлемань, говорит: "Есть
только один способ избавиться от дракона: завести своего собственного".
Это и есть перестройка: консенсус с собственным драконом, отказ не
только от Сопротивления, но и от ненависти порабощенных. Перестройка -
это общее дело дракона и его "населения" на добровольческой основе бла-
годарности и любви. Шварц писал пьесу в сталинские времена, но напиши он
ее сегодня, она вышла бы еще мрачнее. Сегодня это выглядело бы так: дра-
кон заявляет, что у него нет ни хвоста, ни когтей, ни чешуи, что он всю
жизнь мечтал о перестройке и пишет книжки о гласности и новом мышлении.
А народ любит дракона. И Эльза добровольно идет с ним под венец. Что де-
лать в такой ситуации Ланселоту? Только удавиться на семи осинах. Дээ-
совцы - немножко Иваны Карамазовы. Все мы отказываемся от своего билета
в царствие земное, где жертва обнимается с палачом перед телекамерами и
ест именинный торт, увенчанный их вензелями, на специальном банкете. О,
незабвенный Набоков! Перестройку он, что ли, предчувствовал, когда писал
"Приглашение на казнь"? ДС был создан для того, чтобы сказать президен-
там из КПСС, Ельцину, Кравчуку, Бразаускасу: "Не будет вам ни нацио-
нального, ни интернационального примирения". "И мне тогда хотелось быть
врагом". Мне всегда хотелось быть врагом! За тысячелетие у нас не было
достойной, порядочной власти... ДС был призван стать школой врагов влас-
ти. А перестройка, может быть, и была задумана для того, чтобы у власти
не осталось врагов. Власть говорила мне, как Порфирий Петрович Рас-
кольникову: "А вы знаете, какая вам за это воспоследует сбавка?" Надо
было только замолчать. А я ответила, и тоже как Родион: "Не надо мне
совсем вашей сбавки!" Но мы в ДС пошли дальше Родиона. Мы рубили своим
топором прошедшее и настоящее, ветераны войны и труда летели как щепки,
но в нас не было жалости, ибо право отнять ложь и дать жестокую правду
абсолютно. От нас, не вынеся горя, тоски и разочарования, утопятся сотни
Офелий, на нашей совести тысячи процентщиц и Лизавет. Это наш топор раз-
рубил СССР. Пролившаяся в результате кровь - на нас. Но я не леди Мак-
бет, я не стану ее смывать, я перенесу все это с поднятой головой. Вы
ищете виноватых? Я отвечу за все. ДС ответит за все.
Некогда я мечтала, что народ сломает свою клетку. Был ли шанс? Теперь
мне кажется, что не было. У чехов и поляков лед тронулся, когда стало
мягче в СССР, когда позволили. А до этого их прочно держала в своих
объятиях ледяная зима. Чехи не прошли сквозь огонь в 1968 году, венгры -
в 1956-м. А я мечтала о народе, который нельзя покорить живым, который
можно взять только мертвым. Потому я так боготворю Чеченскую республику
и Джохара Дудаева. Они последние из могикан. Перестройка - это когда на-
роду открывают клетку, а он не выходит; это согласие на пожизненную про-
писку в лагерном бараке изза боязни волн. "Вот и нету оков - а к свободе
народ не готов, много песен и слов, но народ не готов для свободы". Это
и есть поющая революция, получаемая "на халяву". Все подлинное оплачива-
ется кровью, а суррогат приобретается за слова. Перестройка сломила дис-
сидентов. Одних посадила за тот вышеупомянутый торт, других сделала шу-
тами, как несчастного Льва Убожко, который много выстрадал в 70-е годы,
а потом не выдержал испытания безопасностью и известностью. Утратив вся-
кий моральный уровень, он был исключен из ДС за предательство, за под-
метные письма против своих товарищей в советской прессе и даже не понял
всей глубины своего падения и продолжает со мной здороваться, как ни в
чем не бывало; он создает кучу опереточных партий, участвуя в гонке за
властью, претендуя на президентский пост, валяя всюду дурака и разыгры-
вая на советских подмостках злую и жуткую пародию на диссидентское дви-
жение. Не страшен Убожко: страшно убожество.
Конечно, Горбачев вправе винить меня в неблагодарности: без этой пе-
рестройки я бы давно погибла под инквизиторскими пытками в спецтюрьме.
Это, конечно, не страшно, но перед смертью пришлось бы утратить разум и
превратиться в животное. Однако я не могу благодарить. Мне бросили
жизнь, как плевок. А кому-то не досталось барской милости (права на свою
собственную жизнь). Например, Анатолию Марченко. Не они каялись перед
нами - они снисходили до помилования "этих проклятых экстремистов". Неу-
жели у выпущенных узников совести такая милость не застряла в горле? Мне
ее никак не проглотить. Нужно так давать, чтобы можно было брать. А они
так давали ДС зеленый карандаш, что мы предпочли листики на деревьях
сделать синими. И вообще, я не люблю, "когда маляр презренный мне пачка-
ет мадонну Рафаэля" или когда секретарь обкома вдруг становится пламен-
ным поклонником демократии. Кесарю - кесарево, Божие - Богу, а партаппа-
ратчику - партаппаратчиково.
КТО СМЕЕТ ОБИЖАТЬ СИРОТУ?
Наше знакомство с Борисом Николаевичем Ельциным состоялось в тот мо-
мент, когда такая организация, как ДС, только и могла заинтересоваться
судьбой первого секретаря МГК КПСС: на Пленуме, где его топтали, травили
и готовы были стереть с лица земли, совсем как в 1937 году. Мы сочли се-
бя обязанными защитить бедного гонимого коммуниста, ведь мы были защит-
никами политических сирот и вдов. Пожалев бедного Ельцина, мы стали го-
товиться к демонстрации в его защиту. Защитить гонимого врага - это было
вполне в нашем вкусе. Заодно мы собирались достать адрес Ельцина, пойти
к нему, утешить, подарить тортик и цветы, посоветовать выйти из КПСС и
вступить в ДС, во фракцию демкоммунистов. Можно себе представить, какой
восторг у Бориса Николаевича вызвали бы наша защита и наши предложения!
Но мы не успели ничего сделать. Борис Николаевич "разоружился перед пар-
тией". Он так валялся у них в ногах, что с этого момента и до августа
1991 года мы утратили к нему всякий интерес. А дальнейшие его похожде-
ния, включая всеобуч в Межрегиональной депутатской группе, казались нам
тогда слишком тривиальными. Мы не могли предугадать, что эта личность
преподнесет еще и нам, и стране довольно приятные сюрпризы.
"ОТВЕТ ОДИН - ОТКАЗ"
Но вернемся к нашим баранам. Хотя здесь не требуется возвращения, на-
ши бараны пасутся повсюду, как в 1988 году, так и в 1993-м. Первой круп-
ной акцией ДС должен был стать митинг 21 августа 1988 года, призванный в
массовом масштабе повторить подвиг диссидентской семерки в 1968 году на
Красной площади. Тем более что оккупация Чехословакии продолжалась. На
Красную площадь мы не пошли, у нас была своя, "прикормленная" Пушкинская
площадь. Мы расклеили чуть ли не 100 000 листовок. И мы можем гордиться
тем, что заставили горбачевскую перестройку, которая так хотела щеголять
в бархатных перчатках, показать железные когти: 28 июля по специальному
Указу были приняты драконовские правила о демонстрациях. В то время 1000
рублей были как сейчас 100 000. Именно такую сумму штрафа было позволено
взимать за несанкционированные митинги. Здесь уже по статье 1661, ч.II
разрешалось приговаривать к пятнадцати суткам ареста. После нескольких
арестов шла уголовная статья (2001) - полгода тюрьмы. Я не помню колеба-
ний у той радикальной половины партии, которая определяла все ее
действия. В дальнейшем число радикалов неуклонно повышалось за счет ти-
хих меньшевиков, которые призывали к бездействию и бездействовали лично,
отчего их не было, к счастью, ни видно ни слышно. В 1989 году радикалы
вышли на 2/3, в 1990-м -на 3/4, в 1991-м - на 5/6. Мы шли на грозу и,
наверное, очень понравились бы Максиму Горькому в силу того, что в пар-
тии сплошь и рядом летали буревестники и призывали на свою голову бурю.
Помню партсобрание накануне 21 августа, свернутые лозунги на столах, ку-
чи оставленных для акции листовок, рыжего партийного котенка Гришу, ко-
торый ползал по лозунгам в полном восторге (сегодня он большой и мудрый,
с солидным партийным стажем). Из Питера приехала Катя Подольцева (в
Москве ее мало знали, поэтому дали только пять суток; я, конечно, полу-
чила свой партмаксимум - 15 суток). Как говорится: война объявлена, пре-
тензий больше нет. Нам удалось собрать 5-6 тысяч людей. Милиция не
справлялась, к тому же западный, интеллигентный полисмен-шериф, на-
чальник 108-го о/м Владимир Федорович Белый заявил, что его люди разго-
нять не будут, они не держиморды, а будут просто стоять в оцеплении.
Впервые в Москве был применен ОМОН, а потом любой выход ДС на площадь
уже вызывал автоматически появление этой самой живописной части перест-
роечного пейзажа. Мы были врагами советской власти и были официально
признаны таковыми. ОМОН и аресты на 15 суток заменили временно 70-ю
статью и Лефортово. Но мы доказали, что сущность власти не изменилась.
Ради того, чтобы это поняли все, мы готовы были не только к разгону, но
и к расстрелу. Владимир Федорович Белый был честным врагом. Он уважал
идейных противников и терпеть не мог задержанных, которые пытались дока-
зать, что проходили мимо митинга случайно. У него было чувство чести
