выходные. Независимые эксперты от Юрия Савенко были хорошей страховкой,
но с Козыревым и страховка была не нужна. На этот раз моя сухая голодов-
ка доставляла врачам еще большие страдания, чем мне. Они чуть не плака-
ли, и комиссия установила мою полную невиновность (то есть вменяемость и
несокрушимое психическое здоровье). К тому же диагноз 1970 года был оп-
ровергнут. Я знала, что это последняя экспертиза в моей жизни, что
больше я не соглашусь проходить ее никогда. (Если бы не это публичное
заявление, суд бы так легко не отстал, ведь многострадальный Кузнецов
проходил две экспертизы, в Свердловске и в Москве.) Вопрос Александра
Подрабинека в день экспертизы, не надо ли мне что-нибудь принести, пока-
зал, как далеко ДС ушел от диссидентов. Саша думал, что меня в этом уч-
реждении могут еще подержать. Я была уверена и в результатах, и в завт-
рашнем освобождении, потому что дээсовцы сами решали, жить им или не
жить. Если диссиденты вынуждены были терпеть, ДС не соглашался терпеть
ничего и никогда. Отказаться терпеть - это и была ваша миссия.
Из дальнейшего нашего общения следователь Сазонов не вынес ничего,
кроме слез. Не успела кончиться экспертиза, как он позвонил в клинику,
поздравил меня и назначил допрос через день. Естественно, я ни разу не
пошла к нему добровольно. За мной приезжали в шесть часов утра и тащили
силой. На месте Сазонова я бы отстала, потому что весь допрос я ему ха-
мила, как могла. "Сатрап" - это было самое мягкое выражение. Подписку о
невыезде я не дала, и они это съели. Гэбисты вырастали как грибы у меня
в палисаднике, когда я возвращалась вечером домой, чтобы обеспечить Са-
зонову очередную порцию оскорблений на завтра. Протоколы допросов несли
бедному Горбачеву и несчастному СССР новые бедствия.
Результаты экспертизы были мной прочтены при закрытии дела, и оказа-
лось, что мои претензии к советской психиатрии небезосновательны. Здесь
ведь дилемма: или подсудимый хороший человек, идеалист. Тогда он псих.
Или он нормален, но тогда он честолюбец, актер, позер, интересант и т.д.
Моя реабилитация сопровождалась такой характеристикой, что за границу с
ней бы не пустили. Я к тому времени уже разжилась многочисленными соу-
частниками моих преступлений. Здесь надо учесть специфику ДС. Мы
действовали по принципу из фильма Кубрика: "Я - Спартак!". Это означало:
если принят скверный закон, не критикуй его, а нарушай, и заставь себя
судить, тогда закон скорее отменят. Если преследуют невинного, не защи-
щай его, а соверши то, что ему инкриминируют. Встань рядом!
Дээсовцы вооружились лозунгами, и мы взяли на оскорбление Горбачева
коллективный подряд. Положительно, партия оставила все дела и занялась
честью и достоинством Горбачева. Подсудимые размножались, как кролики.
Дела возбуждались пачками. Тамара Целикова в Твери, Лена Авдеева, Таня
Кудрявцева, Павел Шуйкин, Евгений Фрумкин, Сергей Прилепский в Москве, и
это только начало. Дела докатились до Казахстана. Бедный Горбачев и не
подозревал, какую беду он накликал на свою бесталанную голову. Причем на
допросы никто из ДС не являлся. Таню Кудрявцеву, весившую не больше 40
кг, принесли в прокуратуру на руках в теннисных туфлях (зимой); в другой
руке оперативник нес ее пальто. И хотя носить Таню было одно удо-
вольствие, прокуратуре это дело надоело, и до суда его не довели. При-
лепского искали год, хотя он жил в Москве и не скрывался. Кому охота
найти дээсовца? Себе дороже! Лучше потерять! Тамару Целикову судили с
интервалами полтора года и в конце концов недавно оправдали (уже после
того, как Горбачев ушел на незаслуженный отдых). Судить за оскорбление
бывшего президента бывшего государства по бывшему закону - это вполне в
советских карнавальных традициях. Женю Фрумкина Митюшин во Фрунзенском
суде оправдал уже после августа. Самая дикая история произошла с юной
Леной Авдеевой. Ее в наручниках из прокуратуры (она с ними отказалась
разговаривать) на два дня отправили в Бутырскую тюрьму. Скандал вышел
восхитительный, плюс, конечно, сухая голодовка. Мы не успели как следует
напротестоваться: Лену отдали нам обратно, натерпевшись от нее выше нор-
мы. Судья Шереметьев во Фрунзенском суде от нее рыдал и плакал: Лена да-
же не пришла за обвинительным заключением. Советское правосудие для нее
не существовало, и оно не знало, как реагировать. Один оперативник с
кем-то из ДС поделился: "Больше всего не люблю Авдееву арестовывать.
Придешь к ним домой, а на тебя еще собаку натравят. Авдееву надо на ру-
ках тащить, а она брыкается. Лучше рэкетиров брать!" Когда Лену принесли
на ее суд, она весь процесс читала Кафку (тоже "Процесс"). Суд чувство-
вал себя очень глупо, потому что подсудимая даже не смотрела в его сто-
рону. Это был уже февраль 1991 года. Адвоката Лене дали насильно, она
его игнорировала. Прокурор был так потрясен, что о Горбачеве в своей ре-
чи и не вспомнил, говорил только о Лениных плохих манерах и неуважении к
суду (своя рубашка ближе к телу). Тысячу рублей штрафа с Лены они полу-
чат на том свете угольками, как и мои семь тысяч. ДС выигрывает и черны-
ми, и белыми, но всегда - нокаутом. Далее я устроила Горбачеву агитпо-
ездку. Наплевав на подписку о невыезде (я же ее не давала), я поехала на
три недели в методическое турне Иркутск-ВладивостокОмск. И уже потом,
читая дело при его закрытии в декабре, узнала, что прокуратура посылала
людей задержать меня в аэропорту. Но, как водится, вовремя не пришел
кассир, не выдал командировочные, а даром советские каратели и пальцем о
палец не ударят. Так что московская группа захвата проворонила меня в
Москве (они явились на московскую квартиру в 7.00, а меня товарищи увез-
ли в 6.00) и не долетела до Иркутска, а местные власти не посмели брать
на своей территории (я еще в Свердловск заехала!) и соврали, что не наш-
ли. И везде были шикарные митинги, и честное имя Горбачева подвергалось
поношению по всему Транссибу. Местные дээсовцы с соответствующими плака-
тами требовали возбуждения дел против них, но местные власти были поум-
нее московских и не искали неприятностей на свою голову. То есть я над-
ругалась не только над Горбачевым, его строем и его СССР, но и над су-
дом, прокуратурой и советскими законами, а в этом был великий соблазн.
Нас тронуть было чревато, ибо мы тут же лезли в бутылку и в петлю, а не
трогать - означало сказать: "Все дозволено". Когда я ехала обратно на
поезде "Россия" (шесть суток!), на каждой станции к начальнику поезда
подходил гэбист (мне все рассказывали) и проверял мое наличие в составе.
Московский ДС ждал моего ареста на вокзале (а ведь за такие штучки пола-
галось брать под стражу) и поэтому пришел меня встречать с цветами и
почти в полном составе.
Сазонов и К все проглотили и даже отказались включать в дело новые
сибирские и дальневосточные эпизоды (несмотря на статью в "Рабочей три-
буне"), опасаясь, что иначе дело не кончится никогда. Со свидетелями по
делу было тоже глухо. После того как Эдуарда Молчанова, редактора "Сво-
бодного слова", принесли к Сазонову в тоненьком тренировочном костюме и
в тапочках и положили на коврик перед столом (он даже одеваться дома от-
казался, когда к нему ворвались), а Сазонов только и мог, что попросить
своих громил отнести его обратно и положить, откуда взяли, наши прокура-
торы решили за свидетелями из ДС не гоняться. Пять томов дела пошли в
Верховный суд, и Сазонов надеялся, что они к нему не вернутся. Никто не
верил, что после таких треволнений кто-то еще захочет продолжить турнир
в суде.
Между делом состоялся V съезд ДС, где под "Письмом двенадцати" появи-
лось больше пятидесяти подписей, включая подпись гардеробщицы Дома
культуры, где мы заседали.
А в середине февраля мои и вообще дээсовские акции после вильнюсских
злодейств довели-таки власти до беды: суд то ли надо мной, то ли над
Горбачевым начался. Под суд выделили громадный зал Мосгорсуда на верхнем
этаже, где обычно устраивали показательные процессы над шпионами, валют-
чиками и диссидентами. ДС веселился как мог, я обновила красную кофточку
(вместо красной шапочки), а журналисты радовались, как дети. Их набра-
лось великое множество. На почетном месте сидел "Коммерсантъ", тоже по-
павший в подсудимые за публикацию моего плаката. Коммерсантовцев трудно
было напугать. Назначенный мне адвокат оказался честным человеком и мир-
но ушел после моего от него отказа. Далее роли распределились следующим
образом: судья Гусева тщетно пыталась заставить меня и дээсовцев вста-
вать при ее появлении, ОМОН в зале, на лестнице и на улице балдел от
скуки и тоски, журналисты, депутаты и неформалы ловили кайф и хохотали
от каждой реплики, а я читала лекции по истории и политологии, объяснив
суду, что судиться не собираюсь, а пришла сюда лекции читать. Опытные
диссиденты были настроены мрачно. Даже ветеран движения Ася Лащивер счи-
тала, что прокурор будет просить два года, а дадут мне один. Это означа-
ло голодовку и смерть, ибо на кассацию я бы подавать не стала. Но смерть
в ДС не являлась даже поводом для внеочередного партсобрания, тем паче
для печали. Всем было ясно, что моя смерть убьет и Горбачева вместе с
его перестройкой. И всем было ясно, что делать потом: заставить их убить
всех членов партии. ДС могли похоронить только в братской могиле. Нет-
ленные документы, вынесенные на магнитофонных лентах из зала суда, сви-
детельствуют о чисто академическом подходе ДС к данному процессу. Видео-
фильмы мои товарищи вообще смотрели со скамьи подсудимых, и судья уже не
стала их гнать: "Пусть сидят, если им нравится". Несчастная советская
власть не смогла из себя выжать ничего более страшного, чем требование
прокурора дать мне два года с отсрочкой на два года (как будто было не
ясно, что я тут же пойду оскорблять Горбачева опять). После последнего
слова я заявила, что готова была платить по предъявленным мне счетам, но
поскольку предъявить их мне не смеют, то мне в этом зале больше делать
нечего, их приговор меня интересует, как прошлогодний снег, а текст
пусть пришлют мне на дом. Я и в самом деле пошла к выходу. Вдогонку мне
суд срочно закрыл заседание (дело было в пятницу), а чтение приговора
назначил на понедельник. В понедельник я в суд не пошла. Можно было по-
жалеть судью, читавшую приговор пустой скамье подсудимых, не смея не
только взять под стражу, но даже силой доставить меня в суд. По горба-
чевскому делу меня оправдали ("Коммерсантъ" радостно выпустил статью
"Горбачева можно оскорбить, только если матом"), а за флаги дали два го-
да исправительных работ в "местах, определяемых МВД", с вычетом двадцати
процентов заработка. Легче было это декларировать, чем заставить мето-
диста ДС исполнять такой приговор. Видимо, поэтому приговор претерпел
следующие превращения:
1. Прокурор Пономарев, болея душой за Горбачева, подает на пересмотр
дела в Верховный суд.
2. Верховный суд России утверждает оправдание, а два года работ заме-
няют двумястами рублями штрафа, которые они не получили до сих пор.
3. Степанков обжалует приговор в Президиуме Верховного суда. Дальней-
шие приключения приговора совпали с делом по 70-й статье, поэтому оста-
вим их на время.
Как все радикальные партии, ДС не избежал общей участи. Слабые сходи-
ли с дистанции сразу, трусы в ДС не задерживались. К маю 1991 года кру-
тизны нашего маршрута не выдержали даже главный редактор "Свободного
слова" Э.Молчанов, Игорь Царьков и мой будущий "сообщник" по 70-й статье
Владимир Данилов, которого считали храбрецом (он ведь подписал "Письмо
двенадцати"). Вместо того чтобы просто уйти или бороться внутри партии
конституционными методами, эти трое бывших наших товарищей, много сде-
лавшие для ДС, кончили совсем плачевно и некрасиво. Для начала Молчанов
