- Не повторяй моих глупостей. Это - вещество, а не существо.
- Ты думаешь?
- Как и ты. Посмотри получше.
- А почему оно вздрагивает?
- Клубится. Это же газ или водяные пары. Или не водяные. А может быть... пыль,- прибавил я неуверенно.
Малиновый змей остановился прямо над нами и начал снижаться. От нас его отделяло метров пятьсот, не больше. Дрожащие края его загибались вниз и темнели. Змей превращался в колокол.
- Дуб маврийский! - воскликнул я, вспомнив о кинокамере.- Снимать же надо!
И бросился к своей "Харьковчанке". Проверить, работает ли аппарат и в порядке ли кассета с цветной пленкой, было делом одной минуты. Я начал снимать прямо из открытой двери, потом, спрыгнув на лед и обежав снегоходы, нашел другой пункт для съемки. И тут только заметил, что мой "альтер эго" стоит без камеры и растерянно наблюдает за моей суетней.
- Ты почему не снимаешь? - крикнул я, не отрываясь от видоискателя.
Он ответил не сразу и с какой-то непонятной медлительностью:
- Не... знаю. Что-то мешает... не могу.
- Что значит "не могу"?
- Не могу... объяснить.
Я уставился на него, даже забыв о небесном феномене. Вот наконец это различие - главное, решающее! Значит, мы не совсем, не до конца одинаковые. Он переживает нечто меня совсем не затрагивающее. Ему что-то мешает, а я свободен. Не задумываясь, я поймал его в объектив и запечатлел на фоне снегохода-двойника. На мгновение я даже забыл о розовом облаке, но он напомнил:
- Оно пикирует.
Малиновый колокол уже не опускался, а падал. Я инстинктивно отпрыгнул.
- Беги! - закричал я.
Мой новоявленный близнец наконец сдвинулся с места, но не побежал, а как-то странно попятился к своей "Харьковчанке".
- Куда?! С ума сошел!
Колокол опускался прямо на него, но он даже не ответил. Я снова прильнул к видоискателю: не упускать же такие кадры. Даже страх пропал. Ничего подобного не снимал никогда ни один оператор.
Облако резко уменьшилось в размерах и потемнело. Теперь оно походило на опрокинутую чашечку огромного тропического цветка. От земли его отделяло метров шесть-семь, не больше.
- Берегись! - крикнул я.
Я вдруг забыл, что он тоже феномен, а не человек, и гигантским, непостижимым для меня прыжком рванулся к нему на помощь. Как выяснилось, помочь ему я все равно бы не мог, но прыжок сократил расстояние между нами наполовину. Вторым прыжком я бы достал его. Но что-то не пустило меня, даже отбросило назад, словно удар волны или ураганного ветра. Я чуть не упал, но удержался, даже камеры из рун не выпустил. А чудовищный цветок уже достиг земли, и теперь уже не малиновые, а багровые лепестки его, диковинно пульсируя, прикрывали обоих двойников - снегоход и того, кто был мной. Еще секунда, и они коснулись запорошенного снегом льда. Теперь рядом с моей "Харьковчанкой" возвышался странный багровый холм. Он словно пенился или кипел, окутанный переливающейся малиновой дымкой.
Словно электрические разряды, вспыхивали в ней золотистые искорки. Я продолжал снимать, стараясь в то же время подойти ближе. Шаг, еще шаг... еще... Ноги наливались непонятной тяжестью, их словно гнуло, притягивало к ледяному полю. Невидимый магнит в нем как бы приказывал: стоп, ни с места! И я остановился.
Холм чуточку посветлел, из багрового опять стал малиновым и вдруг легко взметнулся вверх. Опрокинутая чашечка разрослась, порозовевшие края ее медленно загибались вверх. Колокол превратился снова в змей, а розовое облако в сгусток газа, клубящийся на ветру. Он ничего не унес с земли, никаких сгущений не было заметно в его воздушной толще, но внизу на ледяном поле осталась только моя "Харьковчанка". И ее загадочный двойник и второй "Анохин" исчезли так же внезапно, как и появились. Лишь на снегу еще виднелись следы широченных гусениц, но ветер уже сдувал их. Скрылось и "облако", пропало где-то за ребром ледяной стены. Я посмотрел на часы. Прошло тридцать три минуты с тех пор, как я, очнувшись, засек время.
Я испытывал необычайное чувство облегчения от сознания того, что из моей жизни ушло что-то очень страшное, страшное по своей необъяснимости и тем более страшное, что я уже начал привыкать к этой необъяснимости. Исчезла и невидимая преграда, не подпустившая меня к двойнику. Сейчас я беспрепятственно подошел к своему снегоходу и сел на железную ступеньку, не заботясь о том, что примерзну к ней на крепчавшем морозце. Ничто меня уже не заботило, кроме мысли о том, как объяснить этот получасовой кошмар. И во второй, и в третий, и в десятый раз, опустив голову на руки, я спрашивал вслух:
- Что же произошло после катастрофы?
Существо иди вещество?
И мне ответили:
- Самое главное, что вы живы, Анохин. Честно говоря, я опасался самого худшего.
Я поднял голову: передо мной стояли Зернов и Толька. Говорил Зернов, а Толька рядом топтался на лыжах, перебирая палками. Лохматый и толстый, он, казалось, утратил всю свою скептическую насмешливость и смотрел по-мальчишески возбужденно и радостно.
- Откуда вы? - спросил я. Я так устал и измучился, что не в силах был даже улыбнуться. Толька заверещал:
- Да мы близко. Ну, километра полтора, два от силы. Там и палатка у нас стоит...
- Погодите, Дьячук,- перебил Зернов,- об этом успеется. Как вы себя чувствуете, Анохин? Как выбрались? Давно?
- Сразу столько вопросов,- сказал я. Язык поворачивался у меня с трудом, как у пьяного.- Давайте уж по порядку. С конца. Давно ли выбрался? Не знаю. Как? Тоже не знаю. Как себя чувствую? Да, в общем, нормально. Ни ушибов, ни переломов.
- А морально?
Я наконец улыбнулся, но улыбка получилась, должно быть, кривой и неискренней, потому что Зернов тотчас же снова спросил:
- Неужели вы думаете, что мы бросили вас на произвол судьбы?
- Ни минуты не думал,- сказал я,- только судьба у меня с причудами.
- Вижу,- Зернов оглядел нашу злосчастную "Харьковчанку",- А крепкая оказалась штучка. Только помяло чуть-чуть. Кто же вас вытащил?
Я пожал плечами. Зернов усмехнулся.
- Вулканов здесь нет. Никаким давлением снизу вас выбросить не могло. Значит, кто-то вмешался.
- Ничего не знаю,- сказал я.- Очнулся я уже здесь, на плато.
- Борис Аркадьевич! - вдруг закричал Толька.- А машина-то одна. Значит, другая просто ушла. Я же говорил; снегоход или трактор. Зацепили стальными канатами и ать, два - дубинушка, ухнем!
- Вытащили и ушли? - усомнился Зернов.- И Анохина с собой не взяли и помощи не оказали? Странно, очень странно.
- Может, не смогли привести его в чувство? Или решили, что он умер? А может, еще вернутся, наверно, у них стоянка где-нибудь поблизости.
Мне надоели эти фантазии Дьячука.
- Помолчи, провидец! - поморщился я.- Тут десять тракторов ничего бы не сделали. И канатов не было. А второй снегоход не ушел, а исчез.
- Значит, все-таки был второй снегоход? - спросил Зернов.
- Был.
- Что значит исчез? Погиб?
- В известной степени. В двух словах не раскажешь. Это был двойник нашей "Харьковчанки". Не серийная копия, а двойник. Фантом. Привидение. Но привидение реальное, вещественное.
Зернов слушал внимательно и заинтересованно, не говоря ни слова. Ничто в глазах его не кричало мне: псих, сумасшедший, тебя лечить надо!
Зато Дьячук наверняка в мыслях не скупился на соответствующие эпитеты, а вслух сказал:
- Ты вроде Вано. Обоим чудеса мерещатся. Прибежал, понимаешь, и кричит: "Там две машины и два Анохина!" И зубами стучит.
- Ты бы на четвереньках пополз от таких чудес,- оборвал его я.- Никому ничего не мерещилось. Были две "Харьковчанки" и два Анохина.
Толька пошевелил губами и, ничего не сказав, посмотрел на Зернова, но тот почему-то отвел глаза. И вместо ответа, кивком головы указывая на дверь позади меня, спросил:
- Там все цело?
- Кажется, все, хотя специально не проверял,- ответил я.
- Тогда позавтракаем. Не возражаете? Мы с тех пор так ничего и не ели.
Я понял психологический маневр Зернова: успокоить меня, чем-то непонятно взволнованного, и создать соответствующую обстановку для разговора. За столом, где мы с аппетитом уничтожали прескверный Толькин омлет, глава экспедиции первым рассказал о том, что произошло непосредственно после катастрофы на плато.
Когда снегоход провалился в трещину, пробив предательскую корочку смерзшегося снега, и застрял сравнительно неглубоко, зажатый уступами ледяного ущелья, то, несмотря на силу удара, пострадало лишь наружное стекло иллюминатора. В кабине даже не погас свет. Без сознания лежали только я и Дьячук. Зернов и Чохели удержались на своих местах, счастливо отделавшись несколькими царапинами, и прежде всего попытались привести в чувство меня и Тольку. Дьячук сразу пришел в себя, только голова кружилась и ноги были как ватные. "Сотрясеньице небольшое,- сказал он,- пройдет. Поглядим-ка лучше, что с Анохиным". Он уже входил в роль медика. Его подтащили ко мне, и все трое принялись приводить меня в чувство. Но ни нашатырный спирт, ни искусственное дыхание не помогали. "По-моему, у него шок",- сказал Толька. Вано, уже успевший через верхний люк пробраться на крышу снегохода, сообщил, что из щели можно благополучно выбраться. Однако предложение вынести меня из кабины Толька отверг: "Сейчас его надо оберегать от охлаждения. По-моему, шок переходит в сон, а сон создаст охранительное торможение". Тут Толька чуть снова не свалился без чувств, и эвакуацию экипажа решили начать с него, а меня пока оставить в кабине. Взяли лыжи, санки, палатку, переносную печь и брикеты для топки, фонари и часть продуктов. Хотя снегоход застрял прочно и опасности дальнейшего его падения не было, все же оставаться над пропастью не хотелось. Зернов запомнил выемку в ледяной стене, похожую на естественный грот, неподалеку от места аварии. Туда и задумали перебросить сначала Тольку, поставить там палатку, печку и вернуться за мной. Буквально за полчаса добрались до грота. Зернов вместе с окончательно оправившимся Толькой остался крепить палатку, а Вано с пустыми санками вернулся за мной. Тут и произошло то, что они сочли у него временным помутнением разума. Не прошло и часу, как он прибежал назад с безумными глазами в состоянии странной лихорадочной возбужденности. Снегоход, по его словам, оказался не в щели, а на ледяном поле, при этом рядом с ним стоял точно такой же с одинаково раздавленным передним стеклом. И в каждой из двух кабин он нашел меня, лежавшего на полу без сознания. Тут он взвыл от ужаса, решив, что сошел с ума, и побежал назад, а вернувшись, выпил с ходу полный стакан спирта и категорически отказался идти за мной еще раз. Тогда пошли Зернов и Толька.
В ответ я рассказал им свою историю. Слушали они меня доверчиво и жадно, как дети сказку, ни одной скептической ухмылочки не промелькнуло на лицах, только Дьячук то и дело нетерпеливо подскакивал, бормоча: ""Дальше, дальше..." - а глаза у обоих блестели так, что им самим, пожалуй, следовало повторить опыт Вано со стаканом спирта. Но, когда я кончил, оба долго-долго молчали, предпочитая, видимо, услышать объяснение от меня.
Но я тоже молчал.
- Не сердись. Юрка,- проговорил наконец Дьячук и начал мямлить:- Дневники Скотта читал или еще что-то такое, не помню. В общем, самогипноз. Снеговые галлюцинации. Белые сны.
- И у Вано? - спросил Зернов.
- Конечно. Я, как медик...
- Медик вы липовый,- перебил Зернов,- так что не будем. Слишком много неизвестных, чтобы так, с кондачка, решить уравнение. Начнем с первого. Кто вытащил снегоход? Из шестиметровой глубины, да еще зажатый в такие тиски, каких на заводе не сделаешь? А весит он, между прочим, тридцать пять тонн. А с помощью чего вытащили? Канатами? Чушь! Стальные канаты обязательно оставили бы следы на кузове. А где они, эти следы?
Он молча встал и прошел к себе в рубку штурмана.
- Да ведь это же бред, Борис Аркадьевич! - крикнул вслед Толька.
Зернов оглянулся.
- Вы что имеете в виду?
- Как что? Похождения Анохина. Новый Мюнхгаузен. Двойники, облака, цветок-вампир, таинственное исчезновение.
- Мне кажется, Анохин, когда мы подошли, у вас в руках была камера,- вспомнил Зернов.- Вы что-нибудь снимали?
- Все,- сказал я.- Облако, спаренные "Харьковчанки", двойника. Минут десять крутил.
