- Нет, оговорка. Я это знаю.
- От кого?
- Ни от кого. Просто знаю.
- Что значит "просто"? Из каких источников?
- Они во мне самом. Как наследственная память. Я многое знаю вот так, ниоткуда. О том, что я модель. О своей суперпамяти. О двух Анохиных. О том, что я должен сохранить и передать всю полученную им информацию.
- Передать кому?
- Не знаю.
- Пришельцам?
- Не знаю.
- Не могу разобраться в ваших "знаю" и "не знаю".- Тон Зернова уже приобретал оттенки несвойственного ему раздражения,- Давайте без мистики.
- Какая же это \ мистика! - снисходительно усмехнулся "анти-я".- Знание - это качество и количество полученной и переработанной информации. Мое знание запрограммировано, вот и все. Я бы назвал его субзнанием.
- Может быть, подсознанием?- поправил Зернов.
Но двойник отклонил поправку:
- Кто знает процессы, происходящие в подсознании? Никто. Мое знание неполно, потому что исключает источники, но это знание. Что такое субсветовая скорость? Почти световая. Так и мое субзнание - нечто противоположное суперпамяти.
- А что вы знаете кроме того, что вы модель?- вдруг спросила Ирина.
Мне показалось, что я в зеркале улыбнулся с этакой пижонской развязностью. Но это был он, конечно. И ответил он в той же манере:
- Например, то, что я влюблен в вас не меньше Юры Анохина.
Все засмеялись, кроме меня. Я покраснел. Почему-то я, а не Ирина.
А она продолжала:
- Синтезированная любовь.
Последовало молчание.
- Вы же пустышка! - не без жалости в голосе сказала Ирина - Они дунут - и вас нет.
- Но я что-то предчувствую... что-то знаю совсем иное.
- О чем?
- О моей жизни за пределами психики Юры Анохина.- Мой двойник впервые мечтательно, может быть, грустно даже, о чем-то задумался.-Иногда мне кажется, что она есть. Как многое из того, что запрограммировано. Например, уверенность в том, что самым близким к истине было выступление писателя-фантаста на Парижском конгрессе. Или, например, убежденность, что догадка Зернова о контактах верна. И еще ощущение, что нас все-таки не совсем понимают,- я говорю "нас", как человек, не сердитесь, я ведь не "розовое облако",- ощущение, что многое в нашей жизни и в нашей психике еще остается для них неясным, требует изучения, что изучение будет продолжаться. Не спрашивайте, где и как,- не знаю. Не спрашивайте, что делается под куполом,- не видел. Вернее, видел глазами Анохина. Я твердо знаю одно: как только выскажу все это вам, запрограммированные функции выключатся. Извините за терминологию: я не кибернетик. И тогда меня позовут.- Он улыбнулся.- Уже зовут. Прощайте.
- Я провожу тебя,- сказал я.
- И я,- присоединился Вано.- Хочется на "Харьковчанку" взглянуть.
- Ее уже нет.- Юрий Анохин-второй отворил дверь в тамбур.- Не провожайте. То, что со мной произойдет, вы знаете: Юра это уже заснял.- Он грустно улыбнулся.- Я пока еще человек, и мне, пожалуй, было бы неприятно такое любопытство.
Он вышел и уже из-за двери помахал мне рукой.
- Не сердись, старин, за мистификацию. А разговор с тобой мы еще продолжим. Сколько успеем,- усмехнулся он и скрылся за дверью.
На века!
Никто не понял его последних слов и не решался заговорить после его ухода. Дыхание смерти, где-то поджидавшей на ледяной дороге, казалось, проникло и к нам. Что ни говори о моделировании и синтезации, а он все-таки был человеком!
- Жалко,- вздохнул наконец Толька,- наверно, они уже летят...
- Брось,- остановила его Ирина,- не надо. Но молчать уже не хотелось.
- А я тебя поначалу и не узнал. Юрка,- смущенно признался Вано.- Мне тот посмышленее показался.
- Всем показался,- ввернул Дьячук не то иронически, не то восхищенно.- Память, как у библиотеки. С такой памятью жить да жить!
"А ему, наверно, очень хотелось жить".
Я подумал, он ответил:
- А я полено, по-твоему? Мне и сейчас очень хочется жить.
Все прозвучало у меня где-то в сознании. Я не сочинял, не придумывал, не воображал. Я слушал.
- А где ты сейчас? - также мысленно спросил я его.
- На ледяном шоссе. Кругом белым-бело. А снега нет.
- Страшно?
- Это же не смерть, а переход в другое состояние. Как сон.
- Сон проходит. А у тебя?
- И у меня.
- Думаешь, вернешься?
- Когда-нибудь да.
- А если не уходить?
- Не могу.
- А ты взбунтуйся.
- Это сильнее меня, старик.
- Какой же ты человек после этого? Нет свободы силы воли? Нет.
- Пока нет.
- Что значит "пока"?
- Ты что шепчешь. Юрка, стихи? Я, должно быть, пошевелил губами, потому Ирина и спросила:
- Чьи стихи - твои? Пришлось соврать:
- Блока. "Узнаю тебя, жизнь, принимаю и приветствую звоном щита!"
- Чью жизнь?
- А не все ли равно? Даже синтезированную.
- Неточная формулировочка,-тотчас же вмешался он,- ортодоксы придраться могут. Живая, мол, собака лучше мертвого льва. Девиз коллаборационизма. Призываешь и сотрудничеству с враждебной цивилизацией.
- Опять Томпсон. Надоело.
- Им тоже. Разобрались.
- Предполагаешь?
- Знаю.
- А что ты хотел мне сказать?
- То, что мы еще встретимся.
- А хочешь честно?
- Что?
- Не восторгает меня сие. Отнюдь не восторгает.
- Ты опять что-то шепчешь? Это вслух. Это опять Ирина. А Зернов почему-то молчит. И никто не замечает. Нет, заметили.
- Почему вы молчите, Борис Аркадьевич? - спросил Дьячук.
- Просто задумался.-Зернов, как всегда, тактичен.- А интересный эксперимент! Поразительный по замыслу: получить всю нужную им информацию через Анохина. Создать нений дубль памяти. Видимо, они пока еще не воспринимают языковую, смысловую информацию непосредственно,- слово не доходит до них, ни произнесенное, ни начертанное. Доходит только переработанная человеком информация - мысль, образ.
- Но почему Анохин? Неужели потому, что его синтезировали первым?
- Первый опыт, наверное, имеет большое значение. Но, возможно, еще и потому, что образное восприятие у Анохина особенно ярко. У каждого оно есть, лишь выражено по-разному, причем у одного сильнее,у другого слабее. Математик видит мир иначе, чем художник или музыкант, у поэта тоже свое поэтическое видение мира.
- И у тебя? - спросил я его.
- Не задавай глупых вопросов. Кстати, Зернов верно подметил необходимость образного восприятия информации.
- Ты весь наш разговор слышал?
- Сквозь тебя. Я же воспринимаю всю переработанную тобой информацию.
- Так я и сам не все слушаю.
- Не слушаешь, но слышишь. А я накапливаю все это в своей копилке памяти. Кстати, прислушайся. Наш Борис Аркадьевич о ней и вещает.
- ...В такой копилке многое накапливается. А тренированная память сразу извлекает необходимое. Вообще "сверхпамять" не чудо. Вспомните Араго - феномен! А шахматисты? Поразительная профессиональная память. Если б мы только знали ее код и механизм запоминания...
- А они знают?
Это снова Ирина. Почему-то недоверчиво, даже с иронией. Но Зернов не замечает иронии, он серьезен.
- Не убежден. Скорей всего Анохин - только удачный эксперимент. Но узнают обязательно. Где-нибудь у себя.
- И вы поверили в эту гипотезу?
- А почему бы нет? Чем она хуже других? Столько же доводов "за", сколько и "против". И потому она не обидна для человечества, даже импонирует ему. Последнее звено контакта, взаимоизучения и, как следствие, обмена информацией между двумя космическими цивилизациями.
- Слыхал? Умница наш Борис Аркадьевич. Недостающее звено.
- Ты тоже веришь в эту гипотезу?
- Я молчу.
- Почему?
- Пока еще рано. У меня еще нет свободы воли. Но придет время...
- Начинается мистика. Я что-то не верю в твою загробную жизнь.
- А в скачок из царства необходимости в царство свободы веришь? Можно ведь и так сформулировать. Свободы воли. Свободы мысли. Свободы творчества. Почему бы и нам не повторить ваш путь?
- Что ж, значит, мечтатель прав? Появится где-то планетка, этакая Земля-бис с нашей водой, с нашим воздухом, с нашими городами?
- Вышутить все можно. А что появится и где появится, никому еще не известно. Изучение не всегда повторение, чаще поиск.
- Чего? Синтезированных грез? Суперпамяти?
- Все это пробы, старик. Только пробы. Мы живем в мире констант. Для условий Земли и белковой жизни природа давно уже создала оптимальные размеры и формы. Так зачем же им менять константы?
Я, должно быть, повторил это вслух, потому что Зернов, улыбнувшись, ответил:
- Конечно, незачем.
Я покраснел. Как объяснить им свои "мысли вслух" и о чем? Выручил меня Вано.
- Может, двинемся, Борис Аркадьевич,- сказал он.- Мотор в порядке.
Зернов внимательно посмотрел на меня.
- А ты как думаешь, пора?
Неужели понял?
- Давным-давно понял. И ты понял, что он понял. Не притворяйся. Можешь доложить: пора. Анохин-второй к отбытию готов.
- Не мути душу.
- Так действительно пора. Я - далеко, они - близко.
Мне вдруг стало тяжко, так тяжко, будто перехватило горло и нечем дышать. Я уже никого и ничего не видел, кроме путника в белом поле.
- Значит, прощай.
- Не прощай, а пока. До новой встречи.
- А она будет?
- Непременно.
- Там или здесь?
- Не знаю. Юрка. Чего не знаю, того не знаю. Так ведь не мы с тобой встретимся, вернее, не только мы с тобой. Миры. Мы и они. Помнишь, нам он кончил свою речь на конгрессе? "И если вернутся они, то вернутся уже понявшими нас, обогащенными таким пониманием, что-то сумевшими взять от нас и знающими, что дать нам на взаимном пути к совершенству". Хорошо было сказано, старик!
И вдруг что-то оборвалось. Я ощутил полную свободу ничем не связанной мысли.
- Можно ехать,- сказал я Зернову, чувствуя, как у меня дрожит голос. Только бы он не заметил.
- А почему это решает Анохин? - задорно спросил Дьячук.
Ответил Зернов: у меня не было сил.
- Из трех миллиардов человек на Земле только один Анохин сейчас связан с неземной, может быть, даже с внегалактической цивилизацией. Таи что же мы скажем человечеству, Юра? Есть контакт, и надолго?
- На века,- сказал я.
Конец первой книги.
"Смена", 1967, № 7 - 13
