- Сестра Тереза.
- Вы монахиня?
- Все мы монахини в этой клинике.
- Значит, профессор - католик?
- Профессор будет гореть в аду,- ответила она без улыбки,- но он знает, что самые умелые медицинские сестры - мы. Это наш обет.
"Я тоже буду гореть в аду",- подумал я и переменил тему.
- Давно я в клинике?
- Вторую неделю после операции.
- Безбожник делал? - усмехнулся я.
Она вздохнула.
- Все божий промысел.
- И розовые "облака"?
- Энциклика его святейшества объявляет их творением наших братьев во Вселенной, созданных по образу и подобию божьему.
Я подумал, что его святейшество уступил меньшему злу, отдав предпочтение антропоцентристской гипотезе. Для христианского мира это было единственным выходом. А для науки? На какой гипотезе остановился научный конгресс? И почему я до сих пор ничего не знаю?
- У вас больница или тюрьма? - рассвирепел я.- И почему меня медленно морят сном?
- Не морят, а лечат. Сонная терапия.
- А где газеты? Почему мне не дают газет?
- Полное отключение от внешнего мира тоже входит в лечение. Закончится курс - все получите.
- Тогда почему нет посетителей? Или меня все забыли?
- День свиданий сегодня... Прием начнется - она посмотрела на ручные часы, блеск которых я столько раз видел во время- своих пробуждений, - через десять минут.
Я выдержал эти десять минут покорный, как ягненок. Мне даже разрешили сидеть в постели и разговаривать, не глядя на секундомер: голосовые связки у меня совсем зажили. Ирина все же предупредила:
- Говорить буду я, а ты спрашивай.
Но мне даже спрашивать не хотелось, а только повторять пять букв в одной и той же интонации: милая, милая, милая... Занятно все-таки у нас получилось: никаких предварительных объяснений, вздохов, намеков и полунамеков. Всю подготовку проделала моя болезнь с той минуты, когда меня, истекающего кровью, нашли у Зернова в номере. По словам Ирины, он добрался вовремя: я еще дышал.
- Откуда добрался? - спросил я.
- Снизу. Из холла. Почти без сознания лежал. Чудеса! Словно возвращение из крестовых походов.
- Пожалуй, попозже. Шестнадцатый век, по-моему. Шлаги без ножен, а клинок, как тростинка. Попробуй отбей - молния!
- И ты отбивал? Тоже мне мушкетер. Уметь же надо.
- Учили когда-то в институте. Вот и пригодилось.
- А кончилось операционным столом.
- Так я же в ловушку попал. А противник - дай бог! Ас. Помнишь парня с повязкой на лбу за табльдотом?
Ирина не удивилась.
- Он и сейчас в отеле. И по-прежнему вместе с Каррези. Кроме нас, эта пара - единственные постояльцы, не сбежавшие из отеля после той ночи. Ну и паника была! А портье даже повесился.
- Какой? - вскрикнул я.
- Тот самый. Лысый.
- Этьен? - переспросил я.- Почему?
- Никто не знает. Не оставил даже записки. Но, по-моему, Зернов что-то подозревает.
- Собаке собачья смерть. А что с Ланге?
- Уехал. Должно быть, совсем. С ним тоже история,- засмеялась она.- Мартин за что-то изувечил его так, что узнать было нельзя. Думали, будет дипломатический скандал, а вышел пшик. Ланге отказался от всяких претензий. Репортеры бросились за объяснениями к Мартину. Тот угостил их виски и сообщил, что Ланге хотел отбитьу него русскую девушку. Это меня. В общем, смех, но за смехом тоже какая-то тайна. Сейчас Мартин уехал вместе с Томпсоном. Куда? Узнаешь. Я тебе все газетные вырезки подобрала. Там и записка тебе от Мартина - о драке ни слова. Но Зернов, поверь мне, что-то знает. Кстати, завтра наконец его выступление на пленарном заседании - все газетчики ждут, как акулы за кормой корабля, а он все откладывает. Из-за тебя, между прочим. Хочет с тобой предварительно встретиться. Сейчас. Удивлен? Я же сказала: сейчас.
Зернов появился с кинематографической быстротой и не один. Его сопровождали Каррези и Монжуссо. Более сильного эффекта он произвести не мог. Я разинул рот и даже на приветствие не ответил.
- Узнал,- сказал по-английски Зернов своим спутникам.- А вы не верили.
Тут я вскипел, благо, по-английски кипеть было легче, чем на любом другом языке, кроме русского.
- Я не помешался и не потерял памяти. Трудно не узнать шпагу, которая проткнула тебе горло.
- А вы помните эту шпагу? - почему-то обрадованио спросил Каррези.
- Еще бы.
- Она висит у меня после шестидесятого года. Приз за Тулузу,- флегматично заметил Монжуссо.
- Я ее у тебя и запомнил. И клинок и гарду,- снова вмешался Каррези.
Но Монжуссо его не слушал.
- Сколько вы продержались? - спросил он, впервые оглядывая меня с интересом.- Минуту, две?
- Больше,- сказал я.- Вы же работали левой.
- Все равно. Левая у меня много слабее, не та легкость. Но на тренировках...- Он почему-то не закончил фразу и переменил тему: - Ваших мастеров я знаю: встречался на фехтовальной дорожке. Но вас не помню. Не включили в команду?
- Бросил фехтование,- сказал я: мне не хотелось "раскрываться".- Я давно уже бросил.
- Жаль,- протянул он и взглянул на Каррези. Я так и не понял, о чем он пожалел: об утраченном мной интересе к спортивной шпаге или о том, что поединок со мной отнял у него более двух драгоценных минут жизни чемпиона. Каррези заметил мое недоумение и засмеялся.
- Гастон не был на этом поединке.
- Как это не был? - не понял я.- А это? Я осторожно пощупал косой шов на горле.
- Вините меня,- смущенно проговорил Каррези.- Я все это придумал у себя на диване. Гастон, которого синтезировали и которому дали в руки такую же синтезированную шпагу,- это плод моего воображения. Как это было сделано, я отказываюсь понимать. Но действительный, настоящий Гастон даже не коснулся вас. Не сердитесь.
- Честно говоря, я даже не помню вас за табльдотом,- прибавил Монжуссо.
- Ложная жизнь,- напомнил мне Зернов наш разговор на лестнице.- Я допускал моделирование предположений или воображаемых ситуаций,- пояснил он Каррези.
- А я ничего не допускал,- нетерпеливо отмахнулся тот,- да и не подпускал к себе эту мировую сенсацию. Сначала просто не верил, как в летающие блюдца, а потом посмотрел ваш фильм и ахнул: дошло! Целую неделю ни о чем другом говорить не мог, затем привык, как привыкаешь к чему-то необычному, но повторяющемуся и, в общем, далекому. Профессиональные интересы отвлекали и разум и сердце: даже в тот вечер, накануне конгресса, ни о чем не думал, кроме новой картины. Захотелось воскресить исторический фильм - не голливудскую патоку и не музейный экспонат, а нечто переоцененное глазами и мыслью нашего современника. И век выбрал, и героев, и, как у вас говорят, социально-исторический фон. А за табльдотом "звезду" нашел и уговорил. Одна ситуация ему не нравилась: поединок левой рукой. Ну, а мне виднее, как это ни странно. Я его помню на фехтовальной дорожке. Со шпагой в правой - слишком профессионален, не сумеет войти в образ. А в левой - бог! Неуемная сила, ошибки, злость на себя и чудо естественности. Убедил. Разошлись. Прилег в номере, думаю. Мешает красный свет. Черт с ним, зажмурился. И все представил - дорогу над морем, камень, виноградники, белую стену графского парка. И вдруг чушь какая-то: наемники Гастона - в сценарии он Бонвиль - останавливают на дороге бродяг не бродяг, туристов не туристов, чужаков, одним словом. Не тот век, не тот сюжет. Хочу выбросить их из замысла и не могу - как прилипли. Тотчас же переключаюсь: пусть! Новый сюжетный поворот, даже оригинально: скажем, бродяги, уличные актеры. А Гастон у себя, естественно, тоже о фильме думает, не о сюжете, конечно, а о себе, все о той же дилемме: левой или правой. Я вступаю с ним в мысленный спор: горячусь, убеждаю, требую. Наконец приказываю: все!
- Это я видел,- вспомнил я.- Кучка малиновой пены у дороги, и вы из нее, как щелкунчик из табакерки.
Каррези закрыл глаза, пытаясь мысленно представить себе случившееся, и снова обрадовался.
- А ведь это идея! Гениальный сюжетный ход. Восстановим все, что было и как было. Словом, мсье Жорж, хотите партнером к Гастону?
- Спасибо,- прохрипел я,- второй раз умирать не хочется.
Путевка в Гренландию
Когда режиссер и чемпион ушли, воцарилось неловкое молчание. Я с трудом сдерживался, раздраженный этим ненужным визитом.
- Злишься? - спросил Зернов.
- Злюсь,- сказал я.- Думаешь, приятно любезничать со своим убийцей?
Так мы, не сговариваясь, перешли на "ты".
- Монжуссо не виноват даже косвенно,- продолжал Зернов.- Я это сейчас и выяснил.
- Презумпция невиновности,- съязвил я.
Он не принял вызова.
- Каюсь, я нарочно столкнул их с тобой - не сердись. Хотелось сопоставить моделированное и его источник. Мне для доклада нужно было точно проверить, что моделировалось, чья психика. И что еще более важно - память или воображение. Теперь знаю. Они заглянули и в то и в другое. Тот просто хотел спать, вероятно, лениво раздумывая над предложением Каррези. А тот творил. Создавал конфликты, драматические ситуации, словом, иллюзию жизни. Эту иллюзию они и смоделировали.
Я невольно пощупал горло.
- А это? Тоже иллюзия?
- Случайность. Вероятно, экспериментируя, "облака" даже не понимали, как это опасно.
- Не понимаю,- задумчиво перебила Ирина,- тут что-то другое, не жизнь. Биологически это не может быть жизнью, даже если ее повторяют. Нельзя создать жизнь из ничего.
- Почему из ничего? Вероятно, у них есть для этого какой-то строительный материал, что-то вроде первичной материи жизни.
- Красный туман?
- Может быть. До сих пор никто не нашел объяснения, даже гипотезы не выдвинул.- Зернов вздохнул.- Завтра и от меня не ждите гипотез - просто выскажу предположение: что моделируется и зачем. Ну, а как это делается - извините...
Я засмеялся.
- Кто-нибудь объяснит.
- Где?
- То есть как где? На конгрессе.
- Не выйдет. Парижская жизнь кончается. Укладывай чемоданы.
Он сказал это твердо и решительно.
- Новая командировка? Куда? Зернов молчал и улыбался.
- Ну, а если не соглашусь? - сказал я.
- Еще как согласишься. Запрыгаешь от радости.
- Не томи, Борис Аркадьевич. Куда?
- В Гренландию.
На моем лице отразилось такое откровенное разочарование, что Ирина прыснула со смеху.
- Что-то он не прыгает, Ирочка. Я демонстративно лег.
- Допинга нет, чтобы прыгать.
- Будет допинг,- сказал Зернов и подмигнул Ирине.
Та, подражая диктору "Последних известий", начала:
- "Копенгаген. От нашего собственного корреспондента. Летчики-наблюдатели американской полярной станции в Серне-Стремфиорде (Гренландия) сообщают о любопытном искусственном или природном феномене к северу от семьдесят второй параллели в районе экспедиции Томпсона..."
Я приподнялся на подушках.
- "...на обширном ледяном плато наблюдаются километровые голубые протуберанцы. Нечто вроде уменьшенного северного сияния. Только по гигантскому эллипсу, в виде замкнутой ленты голубого огня. Языки пламени смыкаются примерно на высоте километра, образуя граненую поверхность огромного октаэдра". Так, Борис Аркадьевич?
Я сел на постели.
- Готов прыгать, Анохин?
- Кажется, готов.
- Так слушай. Сообщения об этом "сиянии" обошли уже всю мировую печать. Октаэдр сверкает на сотни километров, но ни пешком, ни на тракторах к нему не подойти: отталкивает нас уже знакомая невидимая сила. Самолеты тоже не могут снизиться: их относит. Подозревают, что это мощное силовое поле пришельцев. Прыгаешь?
- Прыгаю, Борис Аркадьевич. Значит, они уже в Гренландии.
- Давно. Но в глубине плато у них сейчас что-то новенькое. Огонь, а приборы вблизи не регистрируют даже малейшего повышения температуры. Не повышается атмосферное давление, не увеличивается ионизация, радиосвязь не прерывается даже в нескольких метрах от протуберанцев, а счетчики Гейгера молчат. Какой-то страшный камуфляж, вроде детского калейдоскопа. Сверкают стеклышки и только. Посмотришь снимки - руками разведешь. Чистое небо в солнечный день, отраженное в гигантских кристаллических гранях. А "всадники" проходят сквозь них, как птицы сквозь облако. Зато птицы отскакивают, как теннисные мячи. Пробовали пускать голубей - смех один.
Я горько позавидовал своим коллегам: сняли такую феерию!
- Может быть, феерия, может быть, фарс,- сказал Зернов,- может быть, хуже. Снимешь, если жив останешься. Знаешь, как это сейчас называют? "Операция Ти" - по первой букве в английском ее произношении, начинающей фамилию нашего дружка Томпсона. Ну, а он говорит, что это его личный поиск контактов. До него, мол, все перепробовали - и световые сигналы, и радиоволны, и математический код, и смысловые фигуры в небе реактивный самолет вычерчивал - все напрасно; не реагируют "всадники". Он рассчитывает, что добьется отклика. Какими средствами - неизвестно: молчит. Но основной состав экспедиции уже сформирован и направлен в Упернивик, откуда стартовала гренландская экспедиция Кох-Вегенера в тринадцатом .году. В их распоряжении грузопассажирский "Дуглас", вертолет, заимствованный на американской базе в Туле, два снегохода и аэросани. Как видишь, экспедиция оснащена неплохо.
