Писатель умолк, выпил воды и задумался. Аудитория ждала. Никто не кашлял, не ерзал, не шептался с соседями. Я не знаю лекции, которую бы слушали с таким уважительным вниманием.
- Если можно сделать модель жизни, можно унести ее с собой,- сказал он так тихо, что его не расслышали бы даже в трех шагах от стойки бара, но здесь никто не упустил даже интонации,- записать и восстановить где-то у себя поблизости, создав питательную среду для ее развития. Что нужно для этого? Искусственный спутник, астероид, планета, модель земной атмосферы и солнечной радиации. И главное, вода, вода, вода, без которой невозможна белковая жизнь. В этом и смысл переброски земного льда в количестве, достаточном для обводнения целой планеты. Вот тогда и возникнет в глубинах нашей, а может быть, и не нашей галактики новый мир - не повторение, а подобие нашего, но подобие с тончайшим портретным сходством, потому что все модели пришельцев безошибочны и точны. (Перебивающая реплика с места: "Космический зоопарк с человекообразными на свободе!") Конечно, там будут и такие, как автор этой реплики. (Смех в зале.) Но я бы поправил его: не зоопарк, а лаборатория. Или точнее: научный институт, где жизнь человеческая во всей сложности ее психических, бытовых и социальных аспектов станет предметом глубокого, бережного и осторожного изучения. Конечно, ее будут изучать - для этого и ставится опыт, но изучать, не мешая ее течению, изучать в развитии и движении вперед и, поняв это движение, быть может, помочь уточнить и ускорить его. Пожалуй, я все сказал. Это моя гипотеза. Хотите - оспаривайте: как всякую, рожденную воображением гипотезу, ее, конечно, легко опровергнуть. Но мне радостно думать, что где-то в далях Вселенной, может быть, живет и движется частица нашей жизни, пусть смоделированная, пусть синтезированная, но созданная для великой цели - сближения двух пока еще далеких друг от друга цивилизаций, основы которого были заложены еще здесь, на Земле. И если вернутся пришельцы, то вернутся уже понявшими нас, обогащенными таким пониманием, что-то сумевшими взять от нас и знающими, что дать нам на взаимном пути к совершенству.
Чуть сгорбившись, писатель сошел с трибуны. Его провожала тишина, более красноречивая, чем буря аплодисментов.
Фиолетовое пятно
Мне вырубили нечто вроде окопчика на самом краю ледяного плато, будто обрезанного гигантским ножом. Глянцевитый срез, отражавший голубое, без единого облачка небо, уходил вниз с высоты пятиэтажного дома. Собственно, то был даже не срез, а широкая, метров в триста в поперечнике ледяная выемка, подходившая вплотную к фиолетовому пятну.
В сплошной стене холодного голубого огня оно темнело, как вход. Не только снегоход, ледокол средней руки свободно прошел бы сквозь него, не задев неровных, пульсирующих его краев. Я прицелился камерой, потратив несколько метров пленки, и выключился. Пятно как пятно - никаких чудес!
Зато стена голубого огня превосходила все чудеса мира. Представьте себе зажженный на снегу синеватый огонь спиртовки, подсвеченный сзади лучами повисшего над горизонтом неяркого солнца. Блистающий огонек голубеет на свету, рядом с ним вздымается другой, дальше змеится третий, еще дальше- четвертый, и все они не сливаются в плоское и ровное пламя, а примыкают друг и другу гранями какого-то удивительного пылающего кристалла. Теперь увеличьте все это в сотни и тысячи раз. Огни вымахают в километровый рост, загнутся внутрь где-то в бледно-голубом небе, сольются гранями в кристалл-гигант, не отражающий, а похищающий всю прелесть этого неяркого неба, утра и солнца. Напрасно кто-то назвал его октаэдром. Во-первых, он плоский снизу, а во-вторых, у него множество граней, неодинаковых и несимметричных причудливых хрустальных поверхностей, за которыми пылал и струился голубой газ.
- Нельзя глаз оторвать,- сказала Ирина, когда мы подошли по ледяному катку к голубому пламени. Подошли метров на тридцать - ближе не смогли: тело наливалось знакомой многопудовой тяжестью.- Голова кружится, как над пропастью.
Я смотрел на фиолетовое пятно и вспоминал вчерашний разговор Томпсона с Зерновым.
- Я же говорил вам, что это вход. Дым, газ, черт те что. Они прошли сквозь это цепочкой. Сам видел. А теперь прошли мы,- говорил Томпсон.
- Не вы, а направленная взрывная волна.
- Какая разница? Я показал им, что человек способен мыслить и делать выводы.
- Комар нашел отверстие в накомарнике и укусил. Разве это доказательство его способности мыслить и делать выводы?
- Попробуем другое.
- Что именно? Они не чувствительны ни к бета-, ни к гамма-лучам.
- А лазер или водомет? Обыкновенный гидромонитор. Уже сама по себе смена средств проникновения сквозь фиолетовое пятно заставит их призадуматься. А это уже контакт. Или по крайней мере преамбула.
Гидромонитор Томпсона подвели почти вплотную к "пятну"- между Ними было не более пятнадцати метров: видимо, силовое поле в этом микрорайоне бездействовало. С моей съемочной площадки на верху плато гидромонитор напоминал серую кошку, приготовившуюся к прыжку.
Я тоже приготовился, нацелив камеру. Внимание, начали! Сверкнувшая саблевидная струя пробила газовую завесу "пятна", не встретив никакого сопротивления, и пропала за ней. Через полминуты струя сместилась и рассекла фиолетовый мираж наискось.
Так продолжалось минуты две, не больше. Затем вдруг "пятно" медленно поползло вверх, как муха по голубой занавеске. Струя водомета, натолкнувшись на ее сияющую синеву, раскололась. Мгновенно у голубого пламени закружился яростный водяной смерч.
Я продолжал снимать. Но вскоре перестал работать водомет. Томпсон, видимо, решил закончить эксперимент. А "пятно" все ползло и ползло, пока не исчезло где-то наверху, за гигантскими голубыми языками.
То было одно из моих самых сильных впечатлений в Гренландии. А впечатлений было много. На всю жизнь я запомнил гостеприимный аэропорт в Копенгагене, многослойные датские бутерброды и броские краски Гренландии, открывшейся нам с воздуха,- белизна ледникового плато на севере, черный цвет плоскогорья на юге, где лед соскоблили, темно-красные уступы прибрежных гор и синева моря, переходящая в тусклую зелень фиордов, когда мы уже плыли на шхуне на север, в Уманак.
Ни в рейсе, ни в Уманаке пришельцев мы не обнаружили. Они побывали здесь раньше и ушли, вырезав во льду идеальный трехсоткилометровый ледяной канал в глубь материкового плато. Как будто они знали, что мы пойдем по их следам из Уманака. Нас ожидало роскошное ледяное шоссе, шире всех асфальтовых магистралей мира, и вездеход, заказанный в Дюссельдорфе. Экипаж был наш, антарктический, но сам вездеход был и меньше "Харьковчанки" и не обладал ни ее ходом, ни выносливостью.
- Еще намучаемся с ним, увидишь. Час вперед, два на месте,- сказал Вано, только что получивший радиограмму из штаба Томпсона о том, что два других снегохода экспедиции, вышедшие иа сутки раньше, до сих пор не прибыли к месту назначения.- А погодка подходящая. Тепло.
- Линия циклонов сместилась,- пояснил Толька,- снега нет, ветер южный. Не скули, без приключений доедем.
Но приключения начались уже через три часа после старта. Нас остановил вертолет, посланный Томпсоном навстречу: адмирал нуждался в советниках и хотел ускорить приезд Зернова. Вертолет привел Мартин.
То, что он рассказал, показалось фантастичным даже для нас, уже приученных к фантастике "всадников ниоткуда".
На этом же вертолете он совершал облет голубых протуберанцев, плотно смыкавшихся наверху. Розовые облака появились, как всегда, неожиданно и неизвестно откуда. Они прошли над Мартином, не обратив на него никакого внимания, и скрылись в фиолетовом кратере. Туда и направил свою машину Мартин.
Он снизился и фиолетовой площадке и не нашел никакой опоры. Вертолет опускался все ниже и ниже, свободно пронизывая лилово-серую облачную среду. Минуты две не было видимости, а затем вертолет Мартина очутился над городом, над большим современным городом, только как бы с обрезанным горизонтом. Голубой купол неба как бы прикрывая его выпуклой крышкой. Что-то знакомое показалось Мартину в облике города. Он чуть снизился и повел машину вдоль центральной его артерии, пересекающей город наискось, и тотчас же узнал ее: Бродвей. Догадка показалась ему настолько чудовищной, что он зажмурился. Открыл глаза: все по-прежнему. Вот Сорок вторая улица, за ней вокзал, чуть ближе Таймс-сквер, левее ущелье Уолл-стрита, даже церковка видна, знаменитая миллионерская церковь. Мартин повернул было и морю - не вышло: что-то помешало ему, отвело вертолет. И тут он понял, что не он ведет его и выбирает направление, а его самого ведут и направляют невидимые глаза и руки. Еще минуты три его вели над рекой, казалось, срезанной куполом неба, протащили над кронами Центрального парка и тут начали подымать или, вернее, выталкивать сквозь, бесплатную пробку. Так он очутился вместе с машиной в нормальном небе над скрытым в голубом пламени городом и тотчас же почувствовал, что вертолет снова послушен и готов к повиновению.
Мы жадно слушали, не перебивая рассказчика ни единым словом. Потом Зернов, подумав, спросил:
- Вы хорошо все видели? Не ошиблись? Не спутали?
- Нью-Йорк не спутаешь. Но почему Нью-Йорк? Они даже близко к нему не подходили.
- Может быть, ночью?- предположил я.
- Зачем?,- возразил Эериов.- Мы уже знаем модели, созданные по зрительным образам, по отпечаткам в памяти. Вы детально знаете город?- спросил он Мартина.
- Я там родился.
- Сколько раз бродили по улицам?
- Разве сосчитаешь?..
- Ну вот, бродили, смотрели, привыкали. Глаз фиксировал, память откладывала отпечаток в кладовку. Они просмотрели, отобрали и воспроизвели.
- Значит, это мой Нью-Йорк, каким я его видел!
- Не убежден, они смогли смоделировать психику многих ньюйоркцев. В том числе и вашу. Есть такая игра джиг-со, знаете?
Мартин кивнул.
- Из множества кусочков разноцветной пластмассы собирают ту или иную картину, портрет, пейзаж, натюрморт,-пояснил нам Зернов.-Там и они: из тысячи зрительных образов монтируется нечто, существующее в действительности, но виденное и запечатленное разными людьми по-разному. Я думаю, что Манхеттен, воссозданный в голубой лаборатории пришельцев, не совсем настоящий Манхеттен. Зрительная память редко повторяет что-либо буквально, она творит. А коллективная память - это, в свою очередь, материал для сотворчества: джиг-со.
После рассказа Мартина все уже показалось мне пресным, пока я не увидел и не запечатлел на пленке голубые протуберанцы и фиолетовое "пятно". Новый эксперимент пришельцев был так же необычен и таи же трудно объясним, как и все их прежние фокусы. С такими мыслями я возвращался в лагерь.
А навстречу уже бежала чем-то взволнованная Ирина.
