- Простите, мадам,- заговорил я на своем не очень элегантном французском,- мы попали к вам совершенно случайно. Дверь у вас, должно быть, открыта.
- Там нет двери,- сказала старуха. Голос у нее был скрипучий, деревянный, как лестницы в нашем отеле.
- Как же мы вошли?
- Вы не француз,- проскрипела она, не ответив на мой вопрос.
Я тоже не ответил, отступил в темноту и наткнулся на стену.
- Двери действительно нет,- сказал Мартин. Старуха хихикнула.
- Вы говорите по-английски, как и Пегги.
- Ду ю спик инглиш?! Ду ю спик инглиш?! - закричал с жердочки попугай.
Мне стало не по себе. Страх не страх, но какая-то спазма перехватила горло. Кто же сошел с ума? Мы или город?
- У вас странно освещена комната,- опять заговорил я.- Не видно двери. Где она? Мы сейчас же уйдем, не бойтесь.
Старуха опять захихикала.
- Это вы боитесь, господа. Почему вы не хотите поговорить с Пегги? Поговорите с ним по-английски. Они боятся, Этьен. Они боятся, что ты их выдашь.
Я оглянулся: комната стала как будто светлее и шире. Виднелся уже и другой край стола, за которым сидел портье из отеля, не лысый, пожилой человек с измятым лицом, а его помолодевшая копия, встретившая нас с Мартином в странно изменившемся холле "Омона".
- Почему я их выдам, мама? - спросил он, даже не взглянув на нас.
- Тебе же нужно найти английских летчиков. Ты же хочешь их выдать. Хочешь и не можешь. Помолодевший Этьен громко вздохнул.
- Не знаю, где они спрятаны,- тихо сказал он.
- Узнай.
- Мне уже не доверяют, мама.
- Важно, чтоб доверял Ланге. Предъяви товар. Эти тоже говорят по-английски.
- Они из другого времени. И не англичане. Они приехали на конгресс.
- В Сен-Дизье не бывает конгрессов.
- Они в Париже, мама. В отеле "Омон". Много лет спустя. Я уже состарился.
- Сейчас тебе тридцать, и они здесь.
- Знаю.
- Так выдай их Ланге, пока не началась акция.
Не то чтобы я уже понимал все происходившее, но какая-то смутная догадка возникала в сознании. Я уже знал, что события и люди, окружавшие нас,- отнюдь не призрачные и что опасность, заключавшаяся в их словах и действиях, была самой реальной опасностью.
- О чем они говорят? - спросил Мартин. Я объяснил.
- Какое-то повальное сумасшествие. Кому они хотят нас выдать?
- Я полагаю, гестапо.
- Ты тоже с ума сошел.
- Нет,- сказал я как можно спокойнее.- Пойми: мы сейчас в другом времени, в другом городе, в другой жизни. Как и зачем она смоделирована, не знаю. Но как мы отсюда выберемся, тоже не знаю.
- Оборотни! - взорвался Мартин,- Выберемся. У меня уже есть опыт.
Он обошел сидящего у стола Этьена, схватил его за лацканы пиджака и встряхнул.
- Слушай, дьявольское отродье! Где выход?
- Где выход? - повторил попугай вслед за Мартином,- Где летчики?
Я вздрогнул. Мартин с яростью швырнул Этьена, как тряпичную куклу. Тот отлетел и пропал в стене. Там уже виднелось что-то вроде дверного проема, затянутого багровой дымкой.
Мартин ринулся сквозь нее, я за ним. Обстановка сменилась, как кинокадр: в затемнение, из затемнения. Мы находились в гостиничном холле, из которого вместе с Мартином вышли на улицу.
Этьен, с которым так не по-джентльменски обошелся Мартин, что-то писал за конторкой, не видя или умышленно не замечая нас.
- Чудеса,- вздохнул Мартин.
- Сколько их еще будет,- прибавил я неуверенно.
Мартин рванулся к двери и остановился: дорогу преградили немецкие автоматчики, точь-в-точь такие же, каких я видел в фильмах на темы минувшей войны.
- Нам нужно выйти на улицу. На улицу,- повторил Мартин, показывая в темноту.
- Ферботен! - рявкнул немец.- Цурюк! - И ткнул Мартина в грудь автоматом.
- Сядем,- сказал я,- и поговорим. Бежать все равно некуда.
Мы сели за круглый стол. Покрытый пыльной плюшевой скатертью. Это была старая-престарая гостиница, должно быть, еще старше нашего парижского "Омона". И она уже ничем не гордилась - ни древностью рода, ни преемственностью традиций. Пыль, хлам, старье да, пожалуй, страх, притаившийся в каждой щелк.
- Что же происходит все-таки? - устало спросил Мартин.
- Я тебе говорил. Другое время, другая жизнь.
- Другая жизнь,- повторил с накипающей злобой Мартин.- Любая их модель скопирована с оригинала. А немцы откуда?
- Не знаю.
Из темноты, срезавшей часть освещенного холла, вышел Зернов. Я в первый момент подумал: не двойник ли? Но какая-то внутренняя убежденность подсказала мне, что это не так. Держался он спокойно, словно ничего не изменилось кругом, даже при виде нас не выразил удивления и тревоги. А ведь волновался, наверное,- не мог не волноваться - просто великолепно владел собой.
- Кажется, Мартин, вы опять в городе оборотней,- сказал он, подойдя к нам и оглядываясь.- Да и мы с вами.
- А вы знаете, в каком городе? - спросил я.
- Полагаю, в Париже, а не в Москве.
- Не тут и не там. В Сен-Дизье, к юго-востоку от Парижа, насколько я помню карту. Провинциальный городок. На оккупированной территории.
- Кем оккупированной? Вы, случайно, не бредите, Анохин?
Зернов все еще недоумевал, что-то прикидывая в уме.
- Я уже обратил внимание и на багровый туман и на изменившуюся обстановку, когда шел к вам. Но ничего подобного, конечно, не предполагал,- он оглянулся на автоматчиков, застывших на границе света и тьмы. В глазах Зернова блеснуло знакомое мне любопытство ученого.
- А как вы думаете, что на этот раз моделируется?
- Чье-то прошлое. Только нам от этого не легче. Кстати, откуда вы появились?
- Из своей комнаты. Меня заинтересовал красный оттенок света, я открыл дверь и очутился здесь.
- Приготовьтесь к худшему,- сказал я и увидел Ланге.
В полосе света возник тот же адвокат из Дюссельдорфа, о котором я спрашивал у сидевшего за табльдотом бельгийца. Тот же Герман Ланге, с усами-стрелочками и короткой стрижкой, и все же не тот: словно выше, изящнее и моложе, по меньшей мере на четверть века. Он был в черном мундире со свастикой, туго перетянутом в почти юношеской осиной талии, в фуражке с высоким верхом и сапогах, начищенных до умопомрачительного блеска. Пожалуй, он был даже красив, если рассматривать красоту с позиции оперного режиссера, этот выхоленный нибелунг из Гиммлеровской элиты.
- Этьен,- негромко позвал он,- ты говорил, что их двое. Я вижу трех.
Этьен с белым, словно припудренным, как у клоуна, лицом вскочил, вытянув руки по швам.
- Третий из другого времени, герр штурмбаннфюрер.
Ланге поморщился.
- Ты можешь называть меня мсье Ланге. Я же разрешил. Кстати, откуда он, я тоже знаю, как и ты. Память будущего. Но сейчас он здесь, и это меня устраивает. Поздравляю, Этьен. А эти двое?
- Английские летчики, мсье Ланге.
- Он лжет,- сказал я, не вставая.- Я тоже русский. А мой товарищ - американец.
- Профессия? - спросил по-английски Ланге.
- Летчик,- по привычке вытянулся Мартин.
- Но не аиглийсккй,- прибавил я. Ланге ответил коротким смешном.
- Какая разница, Англия или Америка? Мы воюем с обеими.
На минуту я забыл об опасности, все время нам угрожавшей,- так мне захотелось осадить этот призрак прошлого. О том, поймет ли он меня, я и не думал. Я просто воскликнул:
- Война давно окончилась, господин Ланге. Мы все из другого времени, и вы - тоже. Полчаса назад мы с вами ужинали в парижском отеле "Омон" и на вас был обыкновенный штатский костюм адвоката-туриста, а не этот блистательный театральный мундир.
Ланге не обиделся. Наоборот, он даже засмеялся, уходя в окутывающую его багровую дымку.
- Таким меня вспоминает наш добрый Этьен. Он чуточку идеализирует и меня и себя. На самом деле все было не так.
Темно-красная дымна совсем закрыла его и вдруг растаяла. На это ушло не более полминуты. Но из тумана вышел другой Ланге, чуть пониже, грубее и кряжистее, в нечищеных сапогах и длинном темном плаще - усталый солдафон, с глазами, воспаленными от бессонных ночей. В руке он держал перчатки, словно собирался надеть их, но не надел, а, размахивая ими, подошел к конторке Этьена.
- Где же они, Этьен? Не знаешь по-прежнему?
- Мне уже не доверяют, мсье Ланге.
- Не пытайся меня обмануть. Ты слишком заметная фигура в местном Сопротивлении, чтобы тебя уже лишили доверия. Когда-нибудь после, но не сейчас. Просто ты боишься своих подпольных друзей.
Он размахнулся и хлестнул перчатками по лицу портье. Раз! Еще раз! Этьен только мотал головой.
- Не позже завтрашнего дня сообщишь, где они прячутся. Так?
- Так, мсье Ланге.
Гестаповец обернулся и снова предстал перед нами, преображенный страхом Этьена: нибелунг, а не человек.
- Этьен тогда не сдержал слова: ему действительно не доверяли,- сказал он,- Но как он старался, как хотел предать! Он предал даже самую дорогую ему женщину, в которую был безнадежно влюблен. И как жалел! Не о том, что предал ее, а о том, что не сумел предать тех двух, ускользнувших. Ну что ж, Этьен, исправим прошлое. Есть возможность. Русского и американца я расстреляю как бежавших парашютистов, другого же русского просто повешу. А пока всех в гестапо! Патруль! - позвал он.
Мне показалось, что весь пыльный, полутемный холл наполнился автоматчиками. Меня окружили, скрутили руки и швырнули пинком в темноту. Падая, я ушиб ногу и долго не мог подняться, да и глаза ничего не видели, пока не привыкли к багровой полутьме, почти не рассеиваемой светом крошечной тусклой лампочки. Мы асе трое лежали на полу узенькой камеры или карцера без окон, но карцер двигался, нас даже подбрасывало и заносило на поворотах, из чего я заключил, что нас просто везли в тюремном автофургоне.
Первым поднялся и сел Мартин. Я согнул и разогнул ушибленную ногу: слава богу, ни перелома, ни вывиха. Зернов лежал, вытянувшись плашмя и положив голову на руки.
- Вы не ушиблись, Борис Аркадьевич?
- Пока без увечий,- ответил он лаконично.
Но молчать я не мог.
- Моделируется чье-то прошлое,- повторил я.- Мы в этом прошлом случайно. Но откуда здесь приготовленный для нас тюремный фургон?
- Он мог стоять у подъезда. Возможно, привез автоматчиков,- сказал Зернов.
- Где же они?
- Наши конвоиры, вероятно, в кабине водителя. Остальные дожидаются в гостинице приказа Ланге. Они, возможно, были нужны ему и тогда. Он только слегка корректирует прошлое.
- Это не только его прошлое, это и прошлое Этьена. Они друг друга корректируют. Только не понимаю, зачем это нужно?
- А обо мне вы забыли, ребята? - вмешался Мартин,- Я ведь по-русски не понимаю.
- Простите, Мартин,- тотчас же извинился Зернов, переходя на английский,- действительно забыли. А забывать, между прочим, не следовало не только из чувства товарищества. Нас и еще кое-что связывает. Вы знаете, о чем я все время думаю? - продолжал он, приподымаясь на локте над замызганным полом фургончика.- Случайно ли все то, что с нами сейчас происходит? Я вспоминаю ваше письмо к Анохину, Мартин, в частности ваше выражение: меченые, как бы "отмеченные" пришельцами. Оттого мы и допускаемся беспрепятственно в самые недра их творчества. А вот случайно это или не случайно? Почему был моделирован не любой рейсовый самолет на линии Мельбурн - Джакарта - Карачи, а именно тот, где были мы, "меченые"? Случайно или не случайно? Предположим, что "облака" заинтересовались по пути на север жизнью американского захолустья? Допускаю эту возможность. Но почему они останавливают свой выбор именно на городке, связанном с жизнью Мартина? И в то самое время, когда он рассчитывал там побывать? И почему из сотни дешевых парижских отелей выбирают для очередного эксперимента именно наш "Омон"? Тоже случайно? А может быть, заранее обдуманно, намеренно, с определенным, пока еще скрытым от нас, но уже вполне допустимым расчетом?
Мне помазалось, что Зернов заговаривается. Необъяснимость происходившего, реальность и прозрачность этих перемещений во времени и пространстве, болезненный мир Кафки, ставший нашей действительностью, могли напугать кого угодно, только не Зернова. А он словно прочел мои мысли.
