Преодолевая боль, я приподнялся и сел, оглядываясь вокруг и все узнавая. Коричневый газон оказался линолеумом, рыжий ствол - ножкой стола, а камень под рукой - моей съемочной камерой. Она, должно быть, и свалилась мне на голову, когда снегоход рухнул вниз. Тогда где же Дьячук? Я позвал его, он не ответил. Не откликнулись на зов Зернов и Чохели. В тишине, совсем не похожей на тишину комнаты, где вы живете или работаете,- всегда где-то капает вода, поскрипывает пол, тикают часы или жужжит залетевшая с улицы муха,- звучал только мой голос. Я приложил ручные часы к уху: они шли. Было двадцать минут первого.
Кое-как я поднялся и, держась за стену, подошел к штурманской рубке. Она была пуста, со стола исчезли даже перчатки и бинокль, а со спинки стула - зерновская меховая куртка. Не было и журнала, который вел Зернов во время пути. Вано тоже пропал вместе с рукавицами и курткой. Я заглянул в передний иллюминатор - наружное стекло его было раздавлено и вмято внутрь. А за ним белел ровный алмазный снег, как будто и не было никакой катастрофы.
Но память не обманывала, и головная боль тоже. В бортовом зеркале отразилось мое лицо с запекшейся кровью на лбу. Я ощупал рану - костный покров был цел, ребро съемочной камеры только пробило кожу. Значит, все-таки что-то случилось. Может быть, мои товарищи находились где-то поблизости на снегу? Я осмотрел в сушилке зажимы для лыж: лыж не было. Не было и дюралюминиевых санок. Исчезли все куртки и шапки, кроме моих. Я открыл дверь, спрыгнул на лед - он голубовато блистал из-под сдуваемого ветром рыхлого снега. Зернов был прав, говоря о загадочности такого тонкого снежного покрова в глубине полярного материка.
Я огляделся. Рядом с нашей "Харьковчанкой" стояла ее сестра, такая же рослая, красная и запорошенная снегом. Она, вероятно, догнала нас из Мирного или встретилась по пути, возвращаясь в Мирный. Конечно, она же и помогла нам, вызволив из беды. Наш снегоход все-таки провалился в трещину: я заметил в десяти метрах отсюда и след провала - темное отверстие колодца в фирновой корочке, затянувшей трещину. Ребята из встречного снегохода, должно быть, видели наше падение (мы, очевидно, счастливо застряли где-нибудь в устье трещины) и вытащили на свет божий и нас самих и наш злосчастный корабль.
- Эй! Кто в снегоходе? - крикнул я, обходя его с носа.
В четырех ветровых иллюминаторах не показалось ни одно лицо, не отозвался ни один голос. Я вгляделся и обмер: у снегохода-близнеца было так же раздавлено и промято внутрь стекло крайнего ветрового иллюминатора. Я посмотрел на левую гусеницу: у нашего вездехода была примета - один из его гусеничных стальных рубцов-снегозацепов был приварен заново и резко отличался от остальных. Точно такой же рубец был и у этой гусеницы. Передо мной стояли не близнецы из одной заводской серии, а двойники, повторяющие друг друга не только в серийных деталях. И, открывая дверь "Харьковчанки"-двойника, я внутренне содрогнулся, предчувствуя недоброе.
Таи и случилось. Тамбур был пуст, я не нашел ни лыж, ни саней, только одиноко висела на крючке моя кожаная на меху куртка. Именно моя куртка: так же был порван и зашит левый рукав, так же вытерся мех у обшлагов и темнели на плече два жирных пятна - как-то я взялся за него руками, измазанными в машинном масле. Я быстро вошел в кабину и прислонился к стене, чтобы не упасть: мне показалось, что у меня останавливается сердце.
На полу у стола лежал... я сам! В том же коричневом свитере и ватных штанах, а лицо мое так же прильнуло к ножке стола, и кровь так же запеклась у меня на лбу, и рука так же цеплялась за съемочную камеру. Мою съемочную камеру.
Возможно, это был сон, и я еще не проснулся и видел себя самого на полу, видел как бы вторым зрением? Ударил кулаком по ребру стола: больно. Ясно: очнулся и не сплю. Значит, сошел с ума. Но из книг и статей мне было известно, что сумасшедшие никогда не предполагают, что они помешались. Тогда что же это? Галлюцинация? Мираж? Я тронул стену - она была явно не призрачной. Значит, не призраком был и я сам, лежавший без чувств у себя же под ногами. Нелепица, нонсенс. Я вспомнил свои же слова о загадках Снежной королевы. Может быть, все-таки есть Снежная королева, и чудеса есть, и двойники-фантомы, а наука - это просто самоутешение?
Что же делать? Бежать сломя голову, запереться в своем снегоходе и чего-то ждать, пока окончательно не сойдешь с ума? Вспомнилось чье-то изречение: если то, что ты видишь, противоречит законам природы, значит, виноват и ошибаешься ты, а не природа. Страх прошел, остались непонимание и злость, и я, даже не пытаясь быть осторожным, пнул ногой лежащего. Он застонал и открыл глаза. Потом приподнялся на локте, совсем, как я, и сел, тупо оглядываясь.
- А где же все? - спросил он.
Я не узнал голоса - мой и не мой, вернее, все же мой, только в магнитофонной записи. Но до какой же степени он был мной, этот фантом, если думал о том же, придя в сознание!
- Где же они? - повторил он и крикнул: - Толька! Дьячук!
Как и мне, ему никто не ответил.
- А что случилось? - спросил он.
- Не знаю,- сказал я.
- Мне показалось, что снегоход провалился в трещину. Нас тряхнуло, потом ударило, должно быть, о ледяную стенку. Я упал... Потом... Куда же они все девались?
Меня он не узнавал.
- Вано!- позвал он, подымаясь.
И снова молчание. Все происшедшее четверть часа назад странно повторялось. Он, пошатываясь, дошел до штурманской рубки, потрогал пустое кресло водителя, прошел в сушилку, обнаружил там, как и я, отсутствие лыж и саней, потом вспомнил обо мне и вернулся.
- А вы откуда? - спросил он, вглядываясь, и вдруг отшатнулся, закрыв лицо рукой.- Не может быть! Сплю я, что ли?
- Я тоже так думал... сначала,- сказал я. Мне уже не было страшно.
Он присел на поролоновый диванчик.
- Вы... ты... простите... о, черт... ты похож на меня, как в зеркале. Ты не призрак?
- Нет. Можешь пощупать и убедиться.
- Тогда кто же ты?
- Анохин Юрий Петрович. Кинооператор и радист экспедиции,- сказал я твердо. Он вскочил.
- Нет, это я Анохин Юрий Петрович, оператор и радист экспедиции! - закричал он и снова сел.
Теперь мы оба молчали, рассматривая друг друга, один спокойнее, потому что видел и знал чуточку больше, другой с сумасшедшинкой в глазах, повторяя, вероятно, все мои мысли, какие возникали у меня, когда я впервые увидел его.
В тишине кабины с одинаковой ритмичностью дышали два одинаковых человека.
Розовое облако
Как долго это тянулось, не помню. В конце концов он заговорил первым:
- Ничего не понимаю.
- Я тоже.
- Не может же раздвоиться человек.
- И мне так казалось. Он задумался.
- Может быть, все-таки есть Снежная королева?
- Повторяешься,- сказал я.- Об этом я раньше подумал. А наука - это вздор и самоутешение. Так?
Он смущенно засмеялся, словно его одернул старший товарищ. По отношению к нему я и был старшим. И тут же внес поправку в наши взаимоотношения.
- Пошутили - и будет. Это какой-то физический и психический обман. Какой именно, я еще не могу разобраться. Но обман. Что-то ненастоящее. Знаешь что? Пойдем в рубку к Зернову.
Он понял меня с полуслова: ведь он был моим отражением. А подумали мы об одном и том же:
уцелел ли при аварии микроскоп? Оказалось, что уцелел: стоял на своем месте в шкафчике. Не разбились и стеклышки для препаратов. Мой двойник их тут же достал из коробочки. Мы сравнили руки: даже мозоли и заусенцы у нас были одни и те же.
- Сейчас проверим,- сказал я.
Каждый из нас наколол палец, размазал кровь по стеклышкам, и мы по очереди рассмотрели оба препарата под микроскопом. И кровь у обоих была одинаковой.
- Один материал,- усмехнулся он,- копия.
- Ты копия.
- Нет, ты.
- Погоди,- остановил его я,- а кто тебя пригласил в экспедицию?
- Зернов. Кто же еще?
- А с какой целью?
- Выспрашиваешь, чтобы потом повторить?
- Зачем? Сам могу тебе подсказать. Из-за розовых облаков, да?
Он прищурился, вспоминая о чем-то, и спросил с хитрецой:
- А какую ты школу окончил?
- Институт, а не школу.
- А я о школе спрашиваю. Номерок. Забыл?
- Это ты забыл. А я семьсот девятую окончил.
- Допустим. А кто у нас слева на крайней парте сидел?
- А почему ты, собственно, меня экзаменуешь?
- Проверочка. А вдруг ты Ленку забыл. Кстати, она потом замуж вышла.
- За Фибиха,- сказал я.
Он вздохнул.
- У нас и жизнь одинаковая.
- И все-таки я убежден: ты копия, призрак и наваждение,- окончательно обозлился я.- Кто первым очнулся? Я. Кто первым увидел две "Харьковчанки"? Тоже я.
- Почему две?- вдруг спросил он. Я торжествующе хохотнул. Мой приоритет получил наглядное подтверждение.
- Потому что рядом стоит другая. Настоящая. Можешь полюбоваться.
Он прильнул к бортовому иллюминатору, растерянно взглянул на меня, лотом молча натянул копию моей куртки и вышел на лед. Одинаково приваренный снегозацеп и одинаково промятое стекло иллюминатора заставили его нахмуриться. Он осторожно заглянул в тамбур, прошел к штурманской рубке и вернулся к столику, где лежала моя съемочная камера. Ее он даже потрогал.
- Родная сестра,- сказал он мрачно.
- Как видишь. Я и она родились раньше.
- Ты только очнулся раньше,- нахмурился он,- а кто из нас настоящий, еще неизвестно. Мне-то, впрочем, известно.
"А вдруг он прав? - подумал я.- Вдруг двойник и фантом совсем не он, а я? И кто это, черт побери, может определить, если и ногти у нас одинаково обломаны и школьные друзья одни и те же? Даже мысли дублируются, даже чувства, если внешние раздражители одинаковы".
Мы смотрели друг на друга, как в зеркало. И может же такое случиться!
- Знаешь, о чем я сейчас думаю? - вдруг проговорил он.
- Знаю,- сказал я.- Пойдем, посмотрим. Я знал, о чем он подумал, потому что об этом подумал я сам. Если на льду оказались две "Харьковчанки" и неизвестно, какая из них провалилась в трещину, то почему иллюминатор разбит у обеих? А если провалились обе, то как они выбрались?
Не разговаривая, мы побежали к пролому в фирновой корне. Легли плашмя, подтянувшись к самому краю ледяной щели, и сразу все поняли. Провалился один снегоход, потому что был след падения только одной машины. Она застряла метрах в трех от края ледяной трещины между ее суживающимися стенками. Мы увидели и ступени во льду, должно быть, вырубленные Вано или Зерновым, смотря кто первым сумел выбраться на поверхность. Значит, вторая "Харьковчанка" появилась уже после падения первой. Но кто же тогда вытащил первую? Ведь сама она из трещины выбраться не могла.
Я еще раз заглянул в пропасть. Она чернела, углубляясь, зловещая и бездонная. Я подобрал кусок льда, отколовшийся от края трещины, вероятно, отбитый кайлом, которым вырубали ступени, и швырнул его вниз. Он тотчас же исчез из поля зрения, но звука падения его я не услышал. Мелькнула мысль: а не столкнуть ли туда и навязанного мне оборотня? Подскочить, схватить за ноги...
- Не воображай, что тебе это удастся,- сказал он.
Я растерялся сначала, потом сообразил.
- Сам об этом подумал?
- Конечно.
- Что ж, сразимся. Ведь кто-то из нас должен исчезнуть.
Мы стояли друг против друга, злые, взбыченные, отбрасывая на снег одинаковые тени. И вдруг обоим стало смешно.
- Фарс,- сказал я.- Вернемся в Москву - будут нас показывать где-нибудь в цирке. Два Анохин два.
- Почему в цирке? В Академии наук. Новый феномен, вроде розовых облаков.
- Ты ведь уверен, что их не существует в природе.
- Как и ты.
Я взглянул на небо и обомлел. Он тоже поднял голову и, как и я, застыл с разинутым ртом. В тусклой синеве неба показалось розовое облако. Одно-единственное, без соседей и спутников, как винное пятно на скатерти. Оно подплывало медленно-медленно и очень низко, гораздо ниже грозовых туч, и совсем не походило на облако.
Я бы не сравнил его с дирижаблем. Больше всего оно напоминало кусок раскатанного на столе темно-розового теста или запущенный в небо большой малиновый змей. И, странно подрагивая, словно пульсируя, шло наискось к земле, как живое.
- Медуза,- сказал мой "дубль", повторяя мою же мысль,- живая розовая медуза. Только без щупалец.
