- А что за контингент, Гарик? Бичей-то я и сам наберу.
Понтуется, ясно, - сгниет все, пока столько бичей найдет. Но говорю:
- Нет, хануриков не подпустим к урожаю. Одни комсомольцы будут, сами
как огурчики.
Ну все, заметано. Если что, говорю, стольник верну через неделю. А у
меня знакомый по префу - директор техникума. Как раз базарили с ним не-
давно. У них обязалово - студентов летом припахать. Трудовой семестр,
смычка с селом, стирание граней. И каждый год - головная боль: распихать
всех. И с жильем, с кормежкой заморочки - родители потом возбухают. А у
Ли для сезонников - барак с разгородкой, а хаванину жена с дочками стря-
пают. Нет, не собачину, что ты. Это у них деликатес, для себя откармли-
вают. Ну, мчусь к директору этому. Оказалось, я для него - как голубь с
ветвью в зубах. Как раз сессия заканчивается, а две группы еще не прист-
роены.
- Только, Гарик, транспорт пусть совхоз организует.
- Конечно, - говорю, - львовский автобус, а как же! - не сказал ведь
ему, что к корейцу едут, я как бы от совхоза шустрю. Пусть начнут рабо-
тать - там уже утрясется.
Львовский автобус - это у меня в автопарке кореш начальствует, мы с
ним давно в хороших. Простой мужик, но любит шампанское, извращенец.
Мчусь домой, две бутылочки из загашника - и к нему. Он увидел серебряные
головки:
- Что-то надо, Гарик?
- Та-а... Оно так, что и надо, и не надо. Давай охладим сначала.
Ну, распили с ним газировки этой, уладили, полстольника я ему оста-
вил: хочет - через бухгалтерию пусть проводит, хочет - леденцов себе ку-
пит.
Хожу уже медленно, но еще не все дела. Школьный мой кент один - ху-
дожником в доме культуры. С ним проще, он сам мой должник, сколько раз
на мои похмелялся.
Объяснил ему, что мне нужно.
- Конечно, - говорит, - можно даже и покруче что-нибудь, цитату из
вождей.
- Не надо цитат, сделай, как я прошу, - я его знаю, такую цитату най-
дет - вместо Ли в ментуру все поедем.
И вот - всё, вроде, а тревожно на душе, как с незастегнутой ширинкой.
Думал, думал, вдруг ударило - лабухов забыл! А на завтра уже церемония!
Хорошо, когда батю хоронил, записал один номерок. Там душевный такой
коллектив, надежды маленький оркестрик. Вот их бугру и звоню:
- Можете завтра в восемь?
- Погоди, сейчас гляну, когда первый жмур. Ага, в девять у нас. А на-
долго работы?
- Да двадцать минут. Репертуар-то есть подходящий?
Сговорились за полста. Первый раз за неделю спал без кошмаров. На-
завтра - транспарант у техникума: "Урожай - в закрома Родины!", "Проща-
ние славянки" гремит, полный "лев" комсомольцев - тронулись. А после-
завтра - на море, как планировал. И ведь скажи, не заслужил разве? Всем
по кайфу сделал, как Дед Мороз".
- Тебе бы, правда, по комсомольской линии, Гарик, с твоей энергией.
- Точно. Платили бы по два червонца с головы - я бы весь Китай под
наши знамена привел.
ХХ
- Леня, а ты в курсе, почему тебя с нижнего перевели?
- Технорук дуркует.
- Нет, зря ты. Он тебя спасал. Мне вчера Нинон рассказала. А ей - Ма-
линникова.
Чей-то муж звонил из Вишерогорска, кричал, что тебе голову отрубит.
Кого ты там соблазнил-то?
Вот оно что! Володя, значит, больше некому. Ой-ой, смотри ты, горячий
чалдонский парень! Не верю я в такие страсти. Ну, клуб он там хотел под-
палить - так и то, наверно, понты одни, иначе - почему ж условно дали?
Но чтобы голову - пусть не смешит. Селиван пол-Вишерогорска раком перес-
тавил - и ничего, ни пикнул никто.
Что сам я за рогодавцем своим по всей Садовой с молотком наперевес
гнался - это не показатель. Я на французской классике воспитан: Кармен,
Вальмон. А здесь-то откуда этому взяться? Или уж собрался рубить - руби,
зачем хозяину звонить.
Неохота настоящий срок тянуть? Тогда онанируй в тряпочку, если такой
ревнивец. А с бабами - ни-ни. У ревнивого, прежде чем с девкой сойтись,
мешок сухарей должен быть насушен.
Примерно так мы с Гариком обсудили, и я решил: надо на нижний съез-
дить. Не хватало, чтоб чалдоны питерских зашугивали.
В первый же выходной и отправился (у лесников они скользящие, а на
нижнем без выходных шуршат).
В Вишерогорске спрыгнул на ходу из кузова - сначала Перчаткина прове-
даю. Он откинулся уже с полмесяца, живут с Римкой, расписались, девчурка
папой зовет, полная идиллия. Посидели, почаевничали. Я за три года пер-
вый раз в цивильном доме - как чукча в Эрмитаже себя чувствую. Не дано,
не дано вольному человеку таких минут, что он может знать о жизни? Не
пробовал я ни йогу, ни травку - недосуг всё, но вот - безо всяких асан и
снадобий - три года камер и бараков - только-то! - и весь на резкость
наведен: кровать (не шконка!), над ней коврик, под ней детский горшок -
ком в горле, мурашки в носу, вечный кайф!
Или, вспоминаю, после суда вернулся в Кресты - и одного в камере за-
перли.
(Цирик: - Не повесишься? - Еще чего!) На два часа всего, но я-то не
знал, на сколько. А по тюремной трансляции - Чайковский. Никогда не лю-
бил (двадцать лет, обычное дело) - и вдруг - такая ласка, нежность по
нервяку, доехало, наконец: и вправду гений Петр Ильич! Гомосек ты мой
родной...
В расслаблении выполз от Сереги, весь мир бы обнял - о: карга ка-
кая-то в горку пыхтит.
- Заморилась, бабусь? - беру кошелку.
- Спасибо, сынок.
Ну, а я что говорю? Все люди - родственники, так и есть. Бабки и зэки
это понимают.
Зашел в магазин - ого: масло сегодня дают, что за день! Беру килог-
рамм, хотя для вольных лимит - двести грамм в одни руки, пойми этих про-
давщиц. С того раза, кстати, перестал недолюбливать работников торговли.
Есть в них какой-то симпатичный завиток.
Уже по дороге к нижнему нагоняю Фазу. Его давно в сучкорубы сослали,
стараниями Сойкина. Идет себе Фаза потихоньку, скрип-скрип, а за ним ка-
быздох лохматый, как привязанный. Но не привязанный, совершенно по
вольной воле - на верную погибель.
А уверяют - инстинкт у собак. Фигня это все. У Фазы в кармане - кусок
колбасы.
Он этим куском помахал у барбоса перед мордой - тот от деревни и не
отстает.
Колбасу чует, а что под топор идет - не чует. И наш брат, сапиенс
бестолковый, так же себя ведет - но это не обидно. Мы ведь здоровые инс-
тинкты в себе задавили. А вот за пса - досада берет.
Ленуся с Васильичем в новой будке, Санька-маркировщик теперь сторо-
жем, но без моих орлов - непривычная обстановка.
Ленуся, помнишь, как ты обрадовалась? Когда девчонка радуется, а виду
не хочет показать - вдвойне трогает. Потому что радость у нее даже из
ушей тогда выпирает, не говоря про глаза. Мне неловко стало - сам-то
ведь знал, что увижу, и за дорогу свою радость слегка подрастряс. А для
Ленуси - сгинул и вдруг - воскрес, еще и кило масла под мышкой.
Короче, Володя минут через тридцать нарисовался. Эх, не надо было мне
по Вишерогорску среди бела дня шляться! Не инстинкт же у парня, в самом
деле?
Познакомились, погутарили о нейтральном. И - уехал он, еще руку мне
пожал. С Ленуси веселье слетело, конечно. Плохо, что опять с ней наедине
стоял, возле будки (не при Васильиче же ворковать!).
- Ой, что он теперь дома начнет!..
- А чего ты его не прогонишь до сих пор?
- Куда прогонишь? Мы же в его доме и живем с матерью.
- Тьфу ты, вот попадалово. Ну, не горюй, Ленусь. Хочешь, масла возьми
полкило?
Засунешь ему в грызло, если лаяться будет.
- Да он не лается... Отрежь кусок. Нет, полкило не надо, грамм двес-
ти.
Больше не виделся никогда с Ленусей, через день только письмо ей с
орлами передал. Мол, приглашение в силе, приезжай в Питер хоть одна,
хоть с Володей, адрес написал, как проехать. И ответ получил. Потерял
подлинник, да и не было там ларинских красот, чтоб беречь. Володька ей
два зуба вышиб ("Теперь улыбка позорная"). Из Чалдонии, чувствует, ни-
когда не выберется, мол, не судьба. "Лучше ты, если сможешь, приезжай
опять". Вот деваха! И зубов ей не жалко. Ну нет, я не изверг, не поехал.
И так здесь к двадцати пяти все с железом во рту, смотреть страшно.
XXI Можно учредить конкурс, призовой фонд - "мерседес".
Один-единственный вопрос:
"Чем хорошо начало весны в тайге для приемщика древесины?" И никто не
ответит, сам и укачу на "мерседесе" (в Серебрянку, конечно, - давняя
мечта). Ведь что в голову приходит: на тетеревиные бои полюбоваться? Их
и все видят, не только приемщик. Пока до делянок едем - два-три ристали-
ща. Солнышко уже загарное? Так в середине весны еще подбавит. Нет-нет,
все не то.
Что же тогда? А вот: начало весны - единственное в году время, когда
по тайге можно как по парку гулять. Летом - валежник, папортник, не про-
дерешься. Зимой - только на широких лыжах, но их нет, а и были бы - от-
метут: куда это наладился?
Зато в начале апреля каждое утро - два-три часа - великолепный наст:
гуляй, не хочу.
Пытались меня волками запугать, какая-то тут разновидность: рыжие,
помесь с собакой. Ни огня, ни тракторов не боятся - помельче, правда,
обычных. Но это в голове не укладывалось: чтоб меня волки съели - не
хватало воображения. Поэтому не слишком боялся, хотя топор брал, для са-
моободрения. А волки тоже не дураки - лосей кругом немеряно, не сравнить
же с зэком по калорийности.
Памятная весна! Одна за другой - три эпохалки: новая любовь, школа
заработала и Чернобыль рванул. По значимости - в убывающей перечисляю.
Может, и вовсе бы Чернобыля не заметили, но Игорек, наш с Гариком
семьянин, - киевский, оттуда посылки получает. Потому вникаем: так ли
безвредно всё, как по телеку уверяют? Или с рентгенами тушенку хаваем?
Ловим голоса, откуда еще и дознаешься. И выясняется: да, с рентгена-
ми. Потом уже и наши разоткровенничались, но пару посылок мы приговорили
к тому времени. У Гарика от мнительности утренние эрекции прекратились;
переполошился парень, клянет мирный атом. У Кальтенбруннера выклянчил
пару див, для эксперимента.
- Всё, Леня, завтра сяду под березкой, сосредоточусь, а если нет - на
той березке и повешусь, - с пафосом, на слезу бьет.
- Брось ты, Гарик, мало ли других радостей, - подыгрываю.
- Радостей много, а перец один. Ты мне что предложишь: стихи писать?
- Зачем сразу стихи? Можно прозу.
- Ты мне хоть одного импотента-прозаика назови. Может, вы изучали в
Герцена? Не Толстой ли?
Нет, Толстой не годится для утешения. Поставил в тупик. Не могу при-
помнить.
- Видишь, все к одному: не жизнь без перца.
- Ну, хоть записку оставь: "В моей смерти прошу винить сержанта Доно-
са". Может, переведут гниду. - У нас на зоне, под Питером, в мою быт-
ность четверо с собою кончили - и хоть бы один с пользой для дела.
Только о себе люди думают.
- Сделаю, ладно.
Но, увы, не удалась подляна для Доноса: сработали кальтины развратни-
цы.
Зато к "Голосу Америки" мы пристрастились. Работяги посапывают всеми
отверстиями здоровых организмов, а мы выцеживаем по ночам клевету из
шуршания, проникаемся.
(У нас радиола - старинная, с зеленым глазком. И пластинки есть.) Не
до глубины пробирает, правда. У них тогда на "Голосе" в отделе кадров
наш диверсант работал. Для русского вещания всех сотрудников с еврейским
выговором подобрал - всерьез они не воспринимались. Но забавно слушать,
как злопыхают отщепенцы.
Даже про наши края однажды шипели, про соликамский БУР, "Белый ле-
бедь" знаменитый. Игорек-то сподобился, побывал там. Канюка пристроил на
месяц, в прошлом году.
- Чтобы тебя под мореный дуб, Омельченко. Иначе опять поедешь.
Нет, хватило месяца, дошел до указанной кондиции.
- Я тогда одним спасся: мне мужики хорошего кобеля заколбасили. Неде-
ли две его жрал - зима, не портится. А так бы крякнул, думаю.
Ну, про кобеля по "Голосу" ничего не говорили, у них там другой
