тебе?
- Двадцать два.
- Ну - и города-то не видела, наверно?
- Нет, я в Березниках была. В техникум поступала.
- В Березниках! И не хочется ничего посмотреть?
- Так телевизор же есть. Чего смотреть? - насмехается, явно.
- Вот я откинусь, приезжай ко мне в Питер.
- Да-а, нужна я там...
- Ну, а замуж чего?
- Так я замужем, - опять хи-хи.
- А где муж-то?
- Сидит. Три года еще.
- Далеко?
- Под Свердловском.
- Ездила?
- Не. Не хочу его видеть.
Не вникаю, чего жилы тянуть из девки. Опять за волынку: уезжать,
учиться...
Через час сторож к нам забрел, Толик, веселый дядька, москвич - но
меня земляком упорно зовет.
- Я кофеек зачуял, аж проснулся, - его будка метров за сто. - Налейте
- уйду, мешать не буду.
- Да ты не мешаешь, садись, - это я, торопливо, как же: тень на На-
дюшку бросить
- ни-ни.
Толик - седой, небритый, беззубый, морда блудливая, анекдоты - как из
мешка - один другого пакостней. Разогнал тосклевич, Надюха заливается.
Вот не умею так, хоть убей, - ну, и молчу теперь в тряпочку. Стали се-
ребрянским девкам кости перемывать. Толян будто свечу держал - про всех
подноготную - еще пакостней анекдотов, даже Надюха удивляется.
- А про Сойкину-то откуда знаешь?
- У нас своя разведка. Скажешь, не было?
- Нет, но Наташка думает - не знает никто. Вот про нее не пойму - че-
го ей надо?
Смотри-ка! Они сами себя не поймут - а мы с Виталей головы ломаем!
Наташка Сойкина - жена нашего отрядного. Старлей, косая сажень, молодой,
румяный, - а подмостился к ней, оказывается, электрик поселковый (зэк,
ясно) - плюгавая плешь
- правда, москвич, как и Толик.
- Может, у Фазы вашего такой оковалок здоровый? - женское любо-
пытство, не стерпела - охота узнать.
Мы, конечно, в одной бане моемся, но ничего там выдающегося ни Толик,
ни я не припоминаем.
- Надежда! Ебут не хуем, а душой, - Толик, наставительно. (Вот истин-
ный гуру!)
- О! Дай пожму твою руку, - Надюха, всерьез.
И тут что-то сверкнуло мне: ну да, секс одушевлен для них! Запустить
в себя чью-то фитюльку, перепихнуться - только аллегория, символ внете-
лесного соития.
Но и обратно же - душу представляют они своеобразно. Мы-то в них ви-
дим или ангелов или уж - ниже пупка, а они в нас - ни то, ни другое. Мы
для них - только выпуклости совокупного елдака - мировой души. (Все фал-
лические культы - из матриархата.) Мы дуалисты, ребята, а для них - Пан
не умер, а Христа вовсе не было! В этом вся тайна. Вот куда Иоганн
Вольфганг тянул, со всей Вечной женственностью. Шалишь! Есть мировая ду-
ша, кто спорит, но есть и персональный дух - не прахом же две тысячи!
Пока мозговал это - прикатил Виталя с Серегой, механиком.
- Ленчик, тебя ДПНК искал, заморочки какие-то на завтра.
- Ну, поехали.
- У меня с зажиганием что-то, мы посмотрим с Серегой - иди пока,
вдруг долго. Мы догоним.
Догнать не догнали, но через час были в гараже - разомлевшие, прямо
масло по мордам. Выяснилось - только я ушел, Толика тоже прогнали и -
брутальные мужики - насовали Надюшке во все дырки, без разговоров. Ода-
рили по четвертной с носа, допили мой кофе и расстались довольные друг
другом. И частенько такое практиковалось - думали: я в курсе, уже при-
частился, специально два часа за мной не ехали. М-да. Пожалуй, в Питер -
нет, незачем ее приглашать. Вот уж давно не Фаунтлерой, а саднит что-то.
Четвертные эти. Чувствую: не рифмуется здесь с моей теорией... Суха, го-
ворит, теория, мой друг, а древо жизни зеленеет. Провались ты, с таким
древом.
Х Разволновался, даже забыл, как Вертипраха звали, водилу бензовоза.
Только минут через десять всплыло: Женька, Джексон, конечно! А за глаза
мы его Вертипрахом всегда звали - как-то и больше шло ему. Женек-то мало
ли всяких.
- Джексон, ты откинешься - кто нам бухало возить будет?
- Так бензовоз же со мной не откинется.
- Нет, уж больно у тебя фамилия подходящая. Вон Сухоненко - разве до-
веришь? Враз отшмонают.
- Ничего, Винограду можно. (Виноградов с Сухоненко - самосвальщики,
тоже в город часто гоняют.)
- А остаться не хочешь? - остаются, бывает, если никто не ждет особо.
- Да мы с Котрей решили уже - на юг сначала, прокашляться, а там пос-
мотрим. Но сюда - нет, хватит Чалдонии.
Не знаю, от чего Женька собрался прокашливаться, от каких рудников,
но Котря - гомерического здоровья, сплошной румянец от ушей до попы (це-
ликом не видел, но пышет же - в метре потеешь), ядреный бабец, хохлушка,
под сорок - самый сок.
Только вот от пасты "Поморин" ее тошнило - всем подряд жаловалась.
Екатерина Батьковна вообще, но Котря - спаялось, даже муж, замполит,
стал так называть.
(Все кликухи, усеченья имен, фамилий - для экономии разве? Ерунда.
Для экспрессии. Кальтю же, на автобусе который, Кальтенбруннером зовем,
не экономим.)
- Мужики, мою Котрю не обижайте там, она еще боится, - когда в лабазе
начала работать.
Боялась, правда. Ворье же кругом, уголовники - того и гляди, не дай
бог. Я как-то покрутился - и вышел, не купил ничего. Выскочила следом:
- А ну, расстегни телогрейку!
Расстегнул.
- Еще чего показать?
- Там смотреть нечего, у моего мужа все равно лучше.
Я-то без подковырки спросил, в простоте - шмон так шмон, дело привыч-
ное. Но не обиделся (может, и есть что смотреть, зачем такая предвзя-
тость), а обрадовался:
молодец! Хоть здесь порядок, в этой ячейке общества, - надоели бесс-
тыжие шашни кругом. Но зря радовался - Вертипрах уже реял, парил в выши-
не, хищный шнобель нацеливал...
А в один из дней загадочного для нас шухера - перед комиссией - зам-
полит исчез.
С концами, как в нужник булькнул - без пузырей. Виталя мне утром (ча-
са в два то есть, наше гаражное утро):
- Ленчик, я ночью в Соликамск гонял.
Меня-то сморило, я накануне рано задрых.
- Зачем?
- Замполит приказал.
- А ему что надо? - я ревновал, если не через меня шоферов напрягают.
- Так я его и отвозил. Часов в двенадцать пришел, говорит: полный
бак? - Полный.
- Ну, через полчаса поедем. Из гаража когда вырулил, он подсел, с че-
моданом:
Богданов, можешь фары не включать? - Могу. - Давай. За Серебрянку вы-
едем - там включишь. Я даже испугался - что такое?
Что такое - это мы поняли уже, когда комиссия приехала. Но замполита
больше никто в Серебрянке не видел. И пару офицеров перевели, кстати, и
начальника поменяли. Прежний простым ДПНК стал. Но, думаю, не за Валер-
кины ноги, а за невыполнение плана - завалили мы четвертый квартал.
Больше всего меня разбирало: с рогами замполит сдриснул или бросил,
негодяй, верную жену? Джексон утешал, что с рогами, - но я сомневаюсь.
Закогтил он Котрю, скорее, уже после. Использовал ее шоковое состояние.
Как же: муж с лучшим в мире
- растворился в ночи, как наваждение. Лет пятнадцать, там, совместной
жизни.
Дочь школьница. Ну, Вертипрах рассеял тьму. Сплошное сияние впереди -
дочь к бабушке, сами на юг, африканские страсти - у Джексона два шара
под крайнюю плоть закатано (еще на зоне - как предчувствовал, что с чем-
пионом соревноваться.) Счастливо, ребята! По газам!
XI Что хорошо в долгом сроке (не чрезмерно, конечно, четвертные эти
усатые - нет уж, не приведи Бог)? - Что есть время помечтать, как его
скостят. Тысячи дней, и в каждом - часок для смакования: вот, вызывают в
ДПНК - распишись, пришел ответ из Москвы, сбросили тебе, завтра - свобо-
ден. Для того и прошения по помиловке пишутся - чтоб базу подвести под
мечту, укоренить ее в реальности. Это ведь и на воле так: если только
конца срока ждать - невыносимо, и вот - то до получки тянем, то до от-
пуска: нельзя жить без мечты.
И могло бы просиять - не так уж несбыточно, бывали случаи. Распуская
ниточку судьбы, вижу ясно: Фаза, Фаза мне там оборвал, и - по-другому
сплелся узор. Не жалею нисколько, да и глупо бы: узор-то другой возмо-
жен, но свитер - судьба эта самая - на меня же вязался. Хоть сначала
начни: и любил, и сидел бы, и стихоплетствовал - это мое, мои размеры,
неизменяемо. Ну, а плюс-минус годишник
- не суть. Это ведь не Аввакумово:
- Долго ли муки сея?
- До самыя смерти, Марковна.
И даже к такому был готов, но - переоценил свои возможности. Каждому
бремя дается - точь-в-точь в меру сил (нам неведомую). А я и в холод-
ной-то лишь пару раз сидел, - нет, далеко до протопопа.
Не на что роптать - за тридцать, а еще не повесился. И из самого тя-
гостного до сих пор - вовсе не тюрьма, другое: пройти искус половой зре-
лости - и остаться человеком. Ведь как чуется в детстве: что-то несклад-
но в мире, неласково, неправильно живут. Так вот и задача: я научу, по-
кажу - меня только и ждали, измаялись, бедные. Подрастаешь - выясняется:
всему их уже учили, показывали - бесполезно! Все равно нервяки топчут
друг другу. И тебя тут никто не ждал, - ну, родился, живи уж, не надое-
дай только. Словом, вот это мрачное битловское: "всё, что тебе остается,
- это любовь" - последняя истина. Как раз к половой зрелости достигаешь.
И всё спутывается: сводный хор сперматозоидов (их там несколько миллио-
нов в каждой спевке) имитирует ангельский - и - веришь! Хорошо выводят!
Да, но я про Фазу хотел. Если Наташку и трудно понять, то Фазу - дело
нехитрое:
Лорелея! Локоны эти обесцвеченные, чуть синева вокруг глаз, ключицы,
косточки на запястьях - исчадье андеграунда, субтильная греза Чалдонии.
Екнуло сердце столичного нонконформиста, и ей, видно, что-то помнилось
под Фазиной плешью, потому что спелись быстро. Старший лейтенант Сойкин,
инженер по озеленению, спит в будке на верхнем складе, а Фаза ему элект-
ропроводку в доме налаживает - до того увлекательное занятие, что однаж-
ды и одеться толком не успел: метров за двадцать они мужа в окно замети-
ли - принесло в неурочный час.
- Ты чего здесь, Васильев?
- Да вот, розетку прикручиваю.
- Давно?
- Полгода.
Сойкин молча прошел в комнату, двустволку свою взял, переломил за-
чем-то, глянул в стволы, защелкнул обратно, патронов сунул в карман - и
вышел. Фазе даже дурно стало:
- Натаха! Застрелится?
- Сейчас. Охотиться пошел.
И точно, Сойкин за ружьем и заехал - хотел тетеревов посшибать: все
березы облеплены. Ну, и поохотился, от души. Только мазал много. А вече-
ром синеву Наташкину усугубил основательно и сказал:
- Еще раз застану кого - на улице будешь ночевать.
А зима, между прочим, хоть и на убыль - но минус двадцать держится.
На том тогда и кончилось вроде. Беда, что пристрастился и поколачивать
стал Наташку регулярно. А зэков - вычеркнул из списков человечества.
Чтоб хоть кому-то хоть что-нибудь - пусть отсосут. И когда из Москвы на
меня характеристику затребовали: как, мол, сидит? Не рыпается? Можно
скостить чуток? (такой порядок)
- нет, худого не написал, просто игнорировал. Что равнозначно. Дней
триста мне лишних подарил для мечтаний. Не ехидствуя - царский подарок.
XII В отличие от Надюшки, отпетой красули, ее старшая сестра, Лебеди-
ха, была отвратна на вид и как-то неопрятно похотлива. ("Люблю пороться,
как медведь - бороться!" - сама же рифмовала, прямо Сафо. Только что за
медведь такой, интересно? Чалдонская разновидность?) Я и до сих пор,
представляя похоть - если брать ее без макияжа влюбленности, эротическо-
го озорства, девственной грации - голимую четвероногую похоть, - вспоми-
наю белые патлы сосульками, плоскую безбровую мешковатую Лебедихину ро-
жу, голос как из помойного бака - да что говорить: сам Кальтенбруннер,
неутолимый онанист Кальтенбруннер признавался мне:
- Леня, восемь лет засижено, а вот выбирать придется: Ольга или сеанс
- выберу сеанс.
Впрочем, Кальтя слыл у нас за гурмана и эстета, но возьмем грубый ма-
териальный критерий - гонорар (не такса! Оля - свободный художник): ни-
