не торопясь - грибки, земляничка - топал на свою площадку. Как раз к
обеду приходил, когда уже есть что принимать. Все менты, кроме молдаван,
на мой режим дня сквозь пальцы смотрели, дежурство же Доноса и Гроссу
для меня всегда кичей заканчивалось.
Сутки с выводом, то есть одну ночь всего - чистая проформа, но и вов-
се игнорировать молдаванские докладные ДПНК не мог. У меня же были свои
причины не ездить на машине, и я безропотно шел ночевать в ШИЗО, если
присуждали.
В конце июля вылез хороший слой красных (только почему-то с белыми
шляпками) - тем более глупо упускать: не такой уж у нас разносол, даже
рентгеновские посылки учитывая. Хотелось прочесать осинничек вдоль доро-
ги, уговорил Гарика, вместе отправились. Действительно, урожайное мес-
течко оказалось: чуть ли не на каждом метре по семейке (я иногда себе
рай таким представляю). Гарик по гребешку холма, а я внизу - режем, ув-
леклись, даже не перекрикиваемся. Да что перекрикиваться - и разогнуться
некогда! Так я чуть башкой в медведя и не вперся. Чудом за полметра гла-
за поднял. Взглянули друг на друга в упор, по-мужски, и я - бочком-боч-
ком - на дорогу. Тут заорал только:
- Гарик! Гарик! - больше ничего, но экспрессии вложил достаточно. Га-
рик мне потом сказал, что понял все без разъяснений.
То есть он поверху, я понизу, посрамляя Гиннеса, стометровку рванули.
И здесь опять накатило на меня: чувствую - не могу в таком темпе больше,
догоняет меня косолапый или нет - не могу, всё. Пусть терзает.
Остановился, оглядываюсь - на том же месте, где я на дорогу выскочил,
- голова из кустов торчит, смотрит на меня. Даже печаль во взоре мне по-
чудилась, хотя не ручаюсь с такого расстояния. Гарик, бурно треща, ссы-
пался по склону, задыхаемся оба, хохочем.
- Грибы-то не растерял?
- Какие грибы, Ленчик! Я так перебздел - чуть прямую кишку не поте-
рял, а ты - грибы!
- Чего перебздел-то? Ты ж далеко от медведя был.
- Так ты бы свой крик слышал... Это меня в Судный день будить будут -
таким криком.
И до вечера я потом радовался и грустил. Так чудесно это вплавленное
в память:
взгляд в упор и круглая башка из кустов, а печально - что да, лучший
мир впереди, и все там прекрасно - верю и уповаю, но вот такого: стремг-
лав от зверя
- и в хохот: спаслись! - не будет уже. Это - чисто наше, земное. Нем-
ножко жаль небожителей. Нет, не как Муму - но все-таки.
XXXIII Единственно правильное отношение ко времени: оно должно скорей
пройти. Не какою-то частью, а целиком, без остатка. Высшее обетование
нам: "Времени уже не будет", - за что и люблю Апокалипсис.
Невыносимо же, чудовищно представить: дление, дление, дление - неиз-
бывно, без конца. Но пока сидишь - обманываешь себя: мол, там, на свобо-
де, - другое время, благое, драгоценное. Чепуха. Не надо обольщаться -
ничем оно не лучше тюремного.
Ну, свобода. Обертка из золотинки - а внутри? Становишься непоправимо
вольным:
вмиг слетает зэковская беспечность, добродушие. Разучиваешься радо-
ваться нормальным радостям: хорошей делянке, письму, летящим дням... Де-
лаешься расчетливым, озлобленным хамом - как все кругом. С волками
жить...
Да, вот прозвенит у каждого - и располземся по своим норам, выводить
потомство, недолюбливать друг друга: русоволосые - узкоглазых, хохлы -
москалей, все хором
- евреев (эти даже среднеазиатам ухитрились на нерв наступить). Отто-
го я, зайдя в лесную столовую, и любуюсь букетом: Гриша Гайнуллин, Кажу,
Ара, Кацо, Миша-узбек (Таш-Мухаммед, вроде, по паспорту) - будто
чувствую: осени поздней цветы запоздалые, никогда нам больше не то что
повоевать плечом к плечу, но и посидеть вместе не придется.
Тогда еще даже прибалты всерьез не гоношились, но предвидеть было
нетрудно: с антиалкогольной кампании началось - значит, далеко зайдет,
добром не кончится.
Одно дело - ходовую протянуть у развалюхи, другое - с горы ее толк-
нуть. Конечно, повыскакивают все, дураков нет. Не ждать же, когда, как
Лебедиха, мордой в грязи захлебнешься.
Интернационал наш семейную жизнь обсуждает. Гриша недавно женился на
местной, вот и зацепились языками, высказываются поочередно.
- Я вам сейчас свою покажу, - это Миша, полез в карман. Смотри-ка, и
в лесу с собой. - Вот. Это третья у меня. - Показывает хмуроватую узбеч-
ку, под сорок.
(Мише за пятьдесят.)
- А с теми-то что, развелся?
- Зачем развелся? У нас это нет, крепкая семья. Умерли. Раком болели.
Жизнь тяжелая.
На Мишиной морде, даже после шестеры лагерной, - следы былой холенос-
ти.
- Когда эта умрет - хочу на русской жениться.
- Она еще тебя переживет, не загадывай.
- Нет. Ей двадцать пять уже. Больше десять лет не продержится. А мне
шестьдесят два будет - зачем умирать?
- Думаешь, русачки покрепче?
- Да. Хорошие женщины, не ленивые. Я хочу свое дело иметь - русс-
ко-узбекская кухня, будем людей кормить.
Здесь мы покивали - что да, то да, готовил Миша здорово. Предыдущий
повар, грузин (не Кацо, молодой обалдуй), не утруждал себя рецептурой.
Покупал в поселковом магазине свинячью башку, сало из нее вырезывал ку-
биками и в кипяток бросал - готов супешник. И хавали мужички! Жиринки
плавают - стало быть, законная бацилла. А на второе - рожки или яйца
вкрутую. Так бы и самозванствовал, душегуб, но нарвался на Гешину брига-
ду.
Приехали как-то ребята на тракторе, не поленились - из чистого любо-
пытства. Я-то их разбаловал, изнежил: такие харчо каждый день в ведре
импровизировал от нечего делать - сам на себя удивлялся. До тюрьмы и
яичницу не умел толком, откуда взялось?
Отведали мои гурманы свинячьего кипятка, ковырнули склеившиеся рожки
- и полезли обратно на трелевщик. Повар не обиделся, но деньги потребо-
вал: у него на полтинник все меню скалькулировано. А вот этого делать
было не надо. Тем же вечером подправили ему Геша с Ванькой носовую гор-
бинку и пообещали назавтра его собственные яйца сварить - тогда, мол, и
заплатят по полтиннику. Тут, видно, горская гордость взыграла в парне -
такое хозяйство всего в рубль оценили! - утром ломанулся к техноруку,
перевелся в сучкорубы.
Но Мишина карьера тоже не с роз началась. В первый же день решил
блеснуть, потрясти публику и - сверх программы - соорудил беляши. И
впрямь в лесу что-то невиданное! Пустил по себестоимости: реклама важнее
прибыли, - тридцать копеек штучка. Геша же с Ванькой наводили порядок в
системе общепита - как раз после альминой истории было, искали на ком
зло сорвать. И беляши подвергли тщательной препарации на предмет: где
мясо? за что плотим?
- Здоровский обед сегодня! - кто-то шел от вагончика, а мне хотелось
радостью поделиться.
- Ну, зыкий. Повара бьют уже.
- Мишу? За что?
Выяснилось: не нашли Геша с Ванькой мяса в нужном количестве. Напрас-
но Миша плакал, аллахом клялся - дескать, свинина - она растекается, та-
ет в тесте, пропитывает его - потому и вкусно так, он же сам пробовал,
грех на душу взял.
Нет, бить не били - пожилой все-таки человек, - но страху нагнали.
Ничего, поварам оно не вредно. Еще приветливей стал, старательней. Когда
Малинников хотел его в офицерскую столовую перевести - чуть бунт не слу-
чился. (На другой год перевел все-таки.) Сейчас, наверное, процветает
Миша в Ташкенте - глупо было бы: такая практика!
Гриша с Кажу отправились заводить свои хапы, Ара и Кацо взяли еще по
компоту. Им спешить некуда - шишкари оба, самая дурковая работа на посе-
лении.
Правда, зимой, когда весь узбекский этап на нее попал, - я им не за-
видовал.
Шишки в мешок собирать - не топором махать, не согревает в минус
тридцать. А из будки я их гнал неумолимо: мешали спать, гремели печною
дверцей.
- Холядно, холядно, - лопочут, синеют, но мне не жалко. Да, морозок,
так чего ж вас понесло на север? Сидели бы у себя, в солнечной Чучмекии.
Каждому свое. Я в минус тридцать и на улице мог спать, на штабеле то
есть. Батя мне пальто прислал
- непрошибаемое, 50-х годов издания - добротная вещь! Когда он в Пи-
тере его предлагал носить - я глумился только. А вот пригодилось, поди ж
ты! Не выбрасывайте, друзья, теплые вещи - даже смешные на вид. Кто зна-
ет, что нас ждет еще.
- Кацо, а я слышал, грузины не любят армян, как вы с Арой кентуетесь?
- Нет, это мы азербайджанцев не любим, - Ара поправляет. Ну да,
действительно.
Фильм-то этот, "Мимино" - там тоже Гиви с Хачиком дружат. Запутался
я.
Одно вывел про этих закавказцев: в противоположность евреям - так се-
бе, ничего особенного народцы. Зато - евреям не в пример - чуть не каж-
дый пассажир оттуда - море обаяния, душа нараспашку! Понимаю, что много
в этом театральности, но:
плохой театр лучше хорошего погрома - еврейской же мудростью себе
возражаю.
Взять этого Кацо. Под шестьдесят мужику, занимался киднэппингом,
схлопотал чирик. А у технорука - дурная манера: личные дела перелисты-
вать (впрочем, и учительствовал я благодаря этой его привычке).
- Я тебя здесь сгною, Ахвледиани, - не понравился, значит, такой вид
бизнеса.
Кацо только посмотрел ясным взором. И вот - двух месяцев не прошло -
какое там "сгною"! Клинья в брюки вшивать пришлось - поперек себя шире
стал, целыми днями то дрыхнет, то в столовой о Тбилиси рассказывает - с
ведома технорука, при его попустительстве. Обаял! Не поднялась рука на
мерзавца!
- Леня, вот ты где! - это Гарик нарисовался. - Пойдем, надо к мар-
товским твоим штабелям визиры промять, только ты найти можешь.
Слава богу! Своею бы волей - никогда от компота не оторвался.
XXXIV Проехались мы на трелевщике до глухих штабелей и обратно, чтобы
потом, значит, бульдек дорогу заделал. Гарик, на мою скорбную рожу пог-
лядывая, хихикает. Знает он за мной это легкое помешательство: я даже
цветов в тайге стараюсь не рвать.
- Ленчик! Здесь же все равно выруба будут!
Ну и что. Если везде, где в мире выруба будут, пакостить начать - не
отмолишься потом. Все равно, мол, девку растлят - отчего ж не я первый?
Это пусть Донос и Гроссу так рассуждают. Удивляюсь, как они до Катюшки
не добрались до сих пор - что мешало? Не так уж она неприступна. Сейчас
вон Ванька вовсю апроши роет - хлестался только, что не любит целок, а
как до дела дошло - старается. И я, по зэковской солидарности, за него
болею, сочувствую предприятию. Сам же и настропалил парня, раскрыл ему
глаза. Теперь мы вдвоем после работы - в контору, но я, посидев часок,
облагородившись в девичьем обществе, тактично удаляюсь. А вечером - жду
отчета о маневрах. Быстро продвигается! Последняя твердыня осталась, но
- хорошая артподготовка, кило шоколаду, децел удачи, то есть чтоб не по-
мешал никто - и падет, оба рассчитываем.
Перед сном, Ванькины откровения прокручивая, смеюсь тихонько. Ай, мо-
лодец, - это я про себя, не про него, - ловко увильнул! Блаженствую. А
ведь еще с полмесяца назад - по краю ходил. Чуть не доигрался. Но
как-то, дня три подряд, мутить начало. Будто поганку съел, с замедленным
действием. Сперва отмахивался, потом решил добраться - что же со мною
все-таки? И с ужасом понял: да, отравился.
Люблю Катюшку. По-настоящему, как жену когда-то. И мутит - от ревнос-
ти. Значит, неизбежно - еще один круг, по-новой вся эта пытка предтюрем-
ная! И кончится - не лучше, никаких сомнений. Единственный шанс, послед-
няя соломинка - самому же Ваньку натравить, посводничать, посодейство-
вать. И вот - помогло, оклемался! Как не радоваться?
Нет, при меньшем градусе можно было и посоперничать; пожалуй, и выиг-
рал бы - зря ли столько месяцев расточался ежевечерне. Но домчаться пер-
вым, ленточку порвать
- мне этого мало. Верности до гроба - это как минимум бы потребовал.
А с какой стати?
Эх, древность, недаром я все вздыхаю: чудесно же было заведено! Муж
