АЛЕКСЕЙ НЕДЛИНСКИЙ ПОСЕЛЕНИЕ
Женщинам - о мужчинах, вольным - о зэках, сегодняшнему - о вчерашнем
I Тюрьма подарила мне свободу и женщин; хотел и третье что-нибудь -
для круглого счета - и, в итоге, получил-таки клаустрофобию. Но об этом
дальше, а сейчас - битком набитый автозэк* виляет по серпантину, марш-
рут: Соликамская пересылка - поселок Серебрянка, хотя о конечном пункте
знает только сопровождающий чин, капитан Макокин. Чего он не знает - что
с этой минуты уже угодил в персонажи повествования, в мое безраздельное
владение. Не сбрить ли тебе усы для начала, Геннадий Андреич? Для разго-
на, а как ты думал. Авторский произвол покруче ментовского. Ну, шучу,
шучу, не икай, оставайся как есть. Мне ведь только голову брили в ШИЗО,
усы не трогали - так и я не изувер.
Всей дороги - часа на три хорошим ходом, но - тормозили бессчетно;
как понимаю теперь, в Красновишерске - пивка, а потом - отлить, отлить,
отлить. Нам что - конец сентября, свежачок, почему не покататься, не
ропщем. (А могли бы: уже кровь меняет состав, воля забраживает...) И -
вот оно:
- Ну, мужики, кто на оправку? - дверь настежь.
Нет, не поселок - дорога в лесу, но все приготовлено, полный парад:
осины, березы роняют красу - осеннего севера жаркий наряд... Больше не
буду, но не прозой же - этот стоградусной крепости ожог: вокруг - и на
тыщу, на две - сколько хочешь верст, до полюсов - нет стенки с вышками!
Не огорожены! Первый раз - после двух, пяти, есть и после червонца...
Это прошибает, в голову и в ноги особенно (в душу не бьет, души еще нет
ни у кого, занемела, отсижена).
Жмуримся блаженнейше, заплетаемся к обочине, даже не писается толком
- так, формализм. Ну, мент рядом, так и то - усы неуставные, под Чапая,
- и без пистолета! И лыбится тоже отечески. Ах ты, родной! Знаешь, Анд-
реич, много, много МВД на Страшном суде отпустится за эту нашу оправку.
Я вот - десять лет уже без загородок - а свободы, беспримесной, как она
есть, - только тогда и глотнул.
Следующий раз - после смерти, думаю, будет, не раньше. Стоил двух с
половиной лет подарок, что и толковать.
- Ну, по коням!
- А далеко еще, гражданин начальник?
- А когда конец срока?
- В 87-м.
- Успеешь.
Оказалось - меньше часу, а нам и вправду - куда спешить?
II Когда спрашивают (редко, но бывает): "За что сидел-то?" - хочется
встречно полюбопытствовать: "А ты - за что живешь?" Набезобразил, не-
бось, в прошлой инкарнации - будь здоров! Там отмазался - здесь зато
крутишься (нынче ведь все "крутятся", нет?). За мелочь какую-нибудь в
России не рождаются, дружок. Но - что было, то было, а главное теперь -
осознал ли? Твердо ли встал на путь исправления? Доказываешь ли это ак-
тивным трудом и участием в общественной жизни?
Вот про меня - и в постановлении так записано, без этого на поселок
не отпускают. Приехали уже, кстати.
Стемнело, мутит - некогда разглядывать, все мельком: забор из горбыля
- с трех сторон только, бутафория, мужички с работы - морды не впалые,
половина усатых - и в вольном! То есть сапоги и телогрейки, конечно, но
не фофаны зоновские, без воротников! И пидерок ни на ком! Благодать! Уже
не зря это всё: три пересылки, столыпин душегубный... Чтоб привести в
чувство - на первую ночь, не покормив (а
- воля, привыкайте...), затолкали в ШИЗО. Всех пятнадцать - в бетон-
ную коробку пять на три, - и правильно, между прочим. Нигде такого нет:
раз - и на небеса.
Мытарства, чистилище - везде строгости, для нашей же пользы. Но, пос-
кольку рассказ мой, на самом деле, о любви - опускаю посторонние подроб-
ности, да их и не удержала здравая память. (Всегда мне казалось, что
есть какая-то фальшь в реставрации былой росписи: время сохранило, что
нужно: контуры, композицию, - а на ту сияющую первозданность - нет уже
глаз...) Стало быть, через день - заведую гаражом, хоть о машинах знал
до сих пор только, что зеленый - можно переходить. Облечен высоким дове-
рием, смастерил шапочку из шарфа, потому что обритый еще, а несолидно -
начальник же.
(На этапе:
- Откуда, ребята? - сами уже поселенцы, с больнички возвращаются.
- Питерские.
- Ну, эти вечно - нарядчики да приемщики.
Ау, брега Невы! Так вот она где - всесоюзная кузница белых воротнич-
ков для лесоповала, не зря Петр старался!) Полная свобода передвижений в
административных границах. Чтоб понятнее - набросаем план местности, тем
более, что за вычетом двух-трех историй все произойдет именно здесь. Од-
ноименная речка делит поселок надвое: наша колония (человек двести) - на
возвышенном берегу, местные и женатики из зэков - на пологом. С нашей
стороны - ДПНК, зона, гараж (большой сарай), моя избушка, кузня, два
склада, электростанция (сараи поменьше), аккумуляторная (крохотный са-
райчик) и халупка петухов. У них, у местных - деревня - дворов сорок,
клуб, два магазина, пекарня, пилорама, контора, баня, ферма. В холмистую
даль убегает уже однажды проделанная дорога с ответвлениями к лесосекам.
Смешанный лес вокруг еще не вырублен - или уже вырос с тридцатых - и по-
лон зверья - от бурундуков до медведей. На два ближайшие года - моя все-
ленная, лучший из возможных миров (на том и по сегодня стою - воисти-
ну!).
III Помню школьный эксперимент "Сам себе Зевс": два металлических ша-
ра на стержнях, один заряжается вращением диска, сближаешь их - гром и
молния! (В миниатюре, конечно.) Здесь - другой реквизит, но суть все та
же: двести ядреных мужиков, заряженных донельзя (чтоб меньше пятеры нак-
ручено - ни одного), сперма брызжет чуть не из ушей, - и всего-то через
Серебрянку - местные девчата, училки из Перми по распределению, заочни-
цы-декабристки, офицерские жены - ну? Что там твой Зевс! Ваал и Астарта!
Кибела и Аттис! Песнь Песней!
Углубим классический экскурс: это обаяние демонического разврата,
Клеопатра - что ее сотворило? - клубы вожделения вокруг, самовластие вы-
бора... Перегнул, занесло, улыбаюсь: вот Котря, жена замполита, стоя за
прилавком лабаза, звонко хлещет себя по телесам резинкою панталон (при-
вычка такая: сзади оттянет и - шлеп!), Наташка Сойкина с вечным финга-
лом, белясая блядища Оля Лебедиха - нет, Клеопатры там не было. Но у
знакомой моей жила когда-то морская свинка, тезка египтянки, в обиходе -
Клёпа. И этот отрезок между крайними точками: славным домашним зверьком
и бестиальной царицей - как раз заполняют мои героини.
Зайдем для начала в контору: мне нужны бланки путевых листов и выяс-
нить насчет своих денег с зоны (неделю уже на одолженный рубль живу).
Перед этим спрошу только: кто бывал на юге? Кавказ, там, Сухуми-Муху-
ми? Не даст соврать: всем курортницам до тридцати встречные водилы салю-
туют гудком - будь хоть крокодлой последней. Корысти в этом никакой -
машина мимо. Чистый мужской восторг, искусство для искусства, мистика
пола. И вот я, северный заморыш, послеэтапный доходяга - топ-топ на кры-
лечко, предбанник, дверь в бухгалтерию и - не хуже мохнотелого, шашлыч-
ного Гиви - эрегирую каждою клеткой - не видя ни лиц, ни фигур (сидят
над бумагами), но - их тут много! Не старых! Экстаз и блаженство, умиле-
ние, благодарность. Минуту, не больше, но - навсегда теперь:
выдирая ребро - вот что Создатель задумывал!.. А если когда не так -
это уж сам виноват. Бросать надо свое вегетарианство!
Окатив, стихия женского уплотняется, дробится на главбуха, счетовода
и статистку, можно адресоваться наконец.
- А бланков нет пока, - еще с райским призвуком, - а деньги, бывает,
и год идут,
- уже трезвая реальность.
- Что ж, с голоду подыхать? - преувеличиваю для драматичности (накры-
лись шашлыки!).
- Заявление на аванс напиши, у тебя же оклад. Двадцать рублей полу-
чишь, - дебелая тетя, участливо. Слово за слово: Нина, из Питера (почему
и базарим), замужем за вальщиком-зэком. Как потом узнал - заочница,
Васька ее на пять лет младше, кудрявый, в усищах - прямо гусар, но - не
бабник, и ты, Нинон, - только верная спутница. Помню тебя, люблю, но -
что ж у Некрасова хлеб отбивать, здесь не об этом. Крайних точек - обе-
щал же - касаться не буду.
IV Прилипло к памяти дурацкое: студентами еще сговорились на даче Но-
вый год отмечать. Вольготно - шуми-кричи, свежий воздух, телки, четыре
комнатушки - есть куда разбрестись, в случае чего. И вот, у хозяина дачи
(предки, конечно, настоящие хозяева) бабушка - возьми и умри за неделю.
В семье траур - любили старушку, хлопоты, похороны, то-сё - нет, дача
отпадает решительно. А все уж приготовлено у нас, настроились порез-
виться. И неделю ходим, бесстыжие, за Витьком (внучком ненаглядным),
приканючиваем: "Может, ничего еще, а? Может, оклемается бабушка?" В са-
мом деле, приспичило же когда помереть, подождать не могла! И съеха-
лись-таки, отпраздновали, погудели. Что называется, всюду жизнь.
Пусть мертвые хоронят своих мертвецов.
Теперь понял, к чему велось: так я десять лет себя уговаривал - быв-
шее сделать небывшим. Чего, мол, там - праздник всегда с тобой, будь
проще, гляди на мир широко открытыми глазами. Да и не твоя это бабушка,
по большому счету. Но тут не получилось, видимо - возраст сказывается.
Ни веселья, ни телок. Душою - все там, среди милых призраков. Катенька
Богданович, Ириша Коняева, Ленуся, - бывшее - было. Куда там - было!
Только и есть, что оно, - сдаюсь, иду, возвращаюсь к вам.
Ну, кто же первый навстречу?
Чтоб не раздумывать - соблюдем субординацию: главбух у нас Люба Бан-
дурко, тем более, раз о любви - так с Любки и начнем. По чалдонским мер-
кам - давно перестарок: двадцать четыре, а не только что в девках, но
(сорок дворов - всё на виду) девка и есть. Уж не больна ли? Нормально
ведь как: чуть заволосело в пахах
- погоняй-нахлестывай. Спешите творить добро. В чем же дело, Любаша?
Это не только я, мать, подружки - это натура спрашивает. Грех бабий век
так разбазаривать: в Чалдонии он недолгий, не Париж. И вот - Любаша под-
нимает от счетов свои чудные серые глаза, встряхивает перманентом, улы-
бается чуть (а нельзя широко - зубы тут едва до двадцати держатся: се-
вер) и - снова в калькуляцию, будь она неладна. Кого хочешь зло возьмет.
Но - свершилось-таки! Прямо не верится. Отыскался принц. Из нашего
брата, из зэков, конечно. Шестера на ушах, но остался разменянный годиш-
ник, уже одной ногой товарищ. Андрюха Долгаев. Столичная штучка (пермяк
то есть). Завфермствует здесь. Солидон, раздобрел на молоке, аж лоснит-
ся. Усы смоль, брови жгучие, хорош, хорош. Но главное - степенность эта,
начальственность, хоть и двадцать семь всего (на ферме-то натренировался
- благо не в лесу, где все с топорами).
Чем не жених? По всем статям.
Но это я так, балагурю, - а уж что там серые Любашины глаза углядели
- можно только фантазировать. А зачем? Факты достаточно красноречивы.
Андрюха в конторе
- щечки рдеют, счеты не щелкают, и даже выяснилось, с какой стороны
зуба не хватает. Этот котяра прожженный - на ус, конечно. Бурное крещен-
до, сон разума, апогей страсти. Девчатам даже обидно - все-таки была
местная достопримечательность, почти святая (хоть и дура несусветная). А
теперь - то Андрюха в Любкины окна (уследили, да он и не осторожничал
особо), то она на ферму - пошло, вульгарно, какувсехно, - что же было
чуть не до пенсии тянуть?
Сама-то Любка как раньше плевала, так и дальше не удостаивала.
Никакая это не новость в мире - злые шутки природы: художнику - руку
отсушить, композитора - тугим на ухо, - ну, и вот еще изощрение: девчон-
ка таежная (пятьдесят километров, автобус раз в неделю - до ближайшей
парикмахерской) с душою аристократки - нет, не это удивительно. Но -
пронести в себе, не похерить, даже ватник носить, как манто от кутюр, -
преклоняюсь! завидую! Счастья, конечно, таким не видать - да и ну его к
