когда за червонец не зашкаливал. И червонец-то - в случае сильного под-
датия клиента.
Отец Надюшки и Оли на постоянные зэковские подначки отвечал неизменно
и бодро:
"На то и делал, чтоб драли".
Но вот интересно, на что он делал Мишаню - шестнадцатилетнего недоум-
ка, не сумевшего подписаться при получении паспорта? Забавная это была
семья. Однажды Петровича (главу то есть), связанного, в ШИЗО привели но-
чевать. Невиданное что-то в Серебрянке, но обычной ментовки здесь не во-
дилось - а он свою половину почтенную (за сорок бабе) с топором от дома
до пилорамы гнал. Там уже зэки угомонили дурака. Орал, брызгался:
- Вяжите, вяжите - я ее научу, поганку! Пусть не думает!
А по дороге к киче уже внятно объяснил:
- Месяц, зараза, - то рвет ее, то падает. Я думал в больницу везти, а
это она, сволочь, опять беременна! Рожать хочет!
- Так радуйся, Петрович, - свое же добро.
- Этого добра - вон, две бляди да идиот - что она еще родить может?
Лучше зарублю ее на хрен! Лучше срок пусть дают!
Потом утряслось, конечно, - ни срока, ни пополнения семейства. Я
только меланхолично порезонерствовал: вот, еще окошко готовилось - в наш
свет. Ну, пусть бы дурака родила или потаскуху безмозглую, а все-таки -
окошко. И такие, значит, нужны. А ты - с топором, Петрович! Тоже мне,
Раскольников! - в этом духе.
Кстати, что в семье не без урода - в деревне нагляднее гораздо. Где
больше двух отпрысков - почти верняк: или типа Мишки - не больной вроде,
но и до нормального далеко, или, как у Богдановичей, тоже младший, Сашка
- глухонемой, или еще что-нибудь. Сашка-то здоровый родился, но оглох от
прививки в детстве - и онемел, соответственно. Издержки цивилизации.
Симпатичный парнишка - как все глухонемые - с выражением легко чокнуто-
го, но веселый, гугнит вечно, улыбается.
Целый день по гаражу, гайки обожал закручивать. Даже оформили его
слесарем, и зэки не роптали (хотя, кроме гаек, ничего не освоил) - как к
родному относились.
Не виноват же парень.
Особенно с Кальтенбруннером они скентовались: Сашка то чифир для него
заваривает, то спит на заднем сиденье в автобусе. Я, полушутя, остере-
гал:
- Федорыч, ты своими сеансами хоть не развращай пацана.
- Не-не, Леня, сеанс - это святое, это у меня без посторонних.
Накопил (за восемь-то лет!) пачку вырезок цветных - красотки реклам-
ные, киноактрисы помоложе - до сорока хотя бы (самому - за пятьдесят
уже), держит под сидушкой.
- Не боишься - отшмонают твой гарем, как ты тогда?
- Предусмотрено, Леня. Сам хозяину показал.
- А он?
- Красиво, говорит, жить не запретишь. А что - личная жизнь, имею
право. Хочешь, сегодняшнюю покажу?
Достал веселую мулатку в купальнике.
- А здесь, - открыл бардачок, - отработанный материал. Месяца на три
хватает - без повторов.
- А фаворитки нет?
- Нет, всех люблю. Тебе не надо?
- Да нет, спасибо. Я как-то жену привык вспоминать.
- Ну, так у тебя молодая жена, конечно. А я на свою не заведусь уже.
- А в натуре?
- В натуре-то с полоборота, ты что - живая манда...
- Ждет тебя, Федорыч?
- Хрен ее знает. Пишет, что ждет. Но десять лет, Леня, сам понимаешь.
Что я могу с нее требовать? Пропишет - и ладно, там видно будет.
- Да уж! Они при мужьях-то чего вытворяют...
- Ну. Я Мухину вчера вез (это жена капитана Мухина, заведует мед-
частью, ровесница Кальти, но в джинсах загуливает, станок в порядке),
когда выходила - за жопу мацнул. (Понимаю! Там такая облипочка - только
и мацать...) Думал:
сейчас по морде хлестанет. А она оборачивается: "Я б тебе дала, Рома,
но ты же разболтаешь. И сама разболтаю. Лучше не надо", - и по щеке гла-
дит. Чуть не приплыл.
...Сейчас вдруг многое что с этой Мухиной вспомнилось: они все, се-
ребрянские, как зачуяли оказию - всплывают, цепляются, лезут в память.
Ребята! Тут вам не "Титаник" - где все подряд, а Ноев ковчег - только по
паре.
Ну, к кому теперь завмеда приплетать? Капитана Мухина вставлять при-
дется, а про него начнешь - еще ввернется кто-нибудь, и так до бесконеч-
ности. Потопнем ведь!
А с Кальтею - нет, не спаривается. Не с Мухиной, не с женою - Федорыч
с Лебедихой завязан - по злой иронии. Не любовь, так смерть сплела - и
выбирать не пришлось.
XIII
- Ленчик, пекарню скоро отремонтирую - шо делать, шо делать? - третий
день подряд, гиперболически гримасничая, подвывал Серега Перчаткин, ме-
ханик, мой лучший кент.
- Давай печников замочим.
- Тебе смехуечки, ты Римку не знаешь! Она же сюда припрется! А меня -
на кичу!
(Кича - тьфу, Сереге прическу жалко: скоро звонок.) И правда, я ее
мало знал. Виталик нас катал в Вишерогорск, за хлебопеками, по очереди -
и мои разы чаще совпадали с Элькиным дежурством на заправке (заезжали
неукоснительно). Серегу же нанесло на Римку - и вот: вспыхнуло, разрази-
лось:
- Богданов! - официально так, твердо, - без Сереги заправлять не бу-
ду! Чтоб не смел ко мне без него заезжать!
- Римма Ивановна, - в тон, - обидно слышать! А я-то не гожусь ни на
что?
- Перестань, я серьзно, Виталик. И ему передай.
Ну, передал. Сереге лестно, конечно, - надо же, с первого взгляда по-
корил! и в мыслях-то не было - строгая деваха. Винограду однажды хорошо
припечатала - шнифт на неделю померк.
- О! Якый тэбэ бчел кусыв? Ты ото як Нильсон теперь! - Серега же и
рыготал, глумливо хохлячествуя. Он хохол и есть, Перетятченко настоящая
фамилия.
Перчаткиным - гаражные хохмачи заделали, но говорит чисто, украинский
колорит - для особых случаев. А Римка - татарских кровей, темно-каряя
вся, струна, порода, порыв, без чалдонской растеклости. Двадцать три са-
мой, дочке - пять, живет одна, отца не помнит, а мать погибла на сплаве
лет семь назад. Словом, Казань-то мы взяли - но этим не кончилось: идеи
Батыя живут и побеждают. Снова киевлянин под пятой басурманки - вот тебе
и покорил! Не то что бы вертела она Серегою всячески
- но уже через неделю знакомства у того решено было крепко: остаюсь.
Месяца три до конца срока ему, и раньше - как только не костерил Чалдо-
нию!
И вот - незадача, действительно: пекарню налаживают, ночные рейсы -
тю-тю, стало быть, а днем из гаража - куда же? И как? Мало того, с при-
ездом нового начальника решено было и нас, гаражную аристократию, перет-
ряхнуть - ротация кадров.
Дескать, план завален, но меры принимаются. Меня - на нижний опреде-
лили, сучкорубом, а Серегу - и вовсе на зону закрыть пообещали. А до
первой оказии - в лес, сучкорубом же. Но тут осеклось. Не стоило капита-
ну Макокину злорадствовать, помолчать бы ему перед Элькой - но не стер-
пел, уж больно его жаба давила за Серегину пруху (сам когда-то был отшит
Римкою с позором).
- Римуля-то, что теперь, в Харьков переведется?
- Это зачем? - Элька не поняла сначала.
- Так к своему поближе, может, и свиданку дадут.
(А Серега где-то под Харьковом сидел, закрывают же на свою зону.)
- Уже этап был?
- Нет еще, через неделю, наверное.
Но ни через неделю, ни вообще - не закрыли Серегу. Он-то думал, что
ударным сучкорубством отмазался. Потом уж всплыло: Римка неистовая - че-
рез две эстафеты:
сменщицу и капитана - посулила коротко: "Отправят Перетятченко на зо-
ну - Малинникову (это наш новый хозяин) башку снесу. Жаканами, из обоих
стволов".
Понятно Римулино беспокойство: упусти - и не дозовешься потом обратно
в Чалдонию. А самой с девчушкой - куда же ехать.
Макокин здесь десять лет служит и, в отличие от меня, Римку знает
прекрасно.
Поэтому мимо ушей никак не пропустил, доставил слово в слово по наз-
начению, от себя заверив:
- Снесет.
Донос и Гроссу специально в тот же день в Вишерогорск гоняли, отшмо-
нали у Римки ружье - так оно одно, что ли, в деревне? У любого чалдона
можно позаимствовать - Римке никто не откажет.
- Ну, пусть только поймают в Вишерогорске наглеца (а это Серега разве
наглец?) - из ШИЗО у меня не вылезет! - храбрый был, решительный человек
майор Малинников!
XIV "Зэк должен быть толстым, ленивым и приносить вреда больше, чем
колорадский жук", - этому императиву я следовал, увы, только наполовину.
С толщиной обстояло неплохо - пуда на четыре уже тянул, припадки актив-
ности бывали через день, но с вредом - нет, какой там жук! Так, моты-
лек... И вот - не оценили, поперли из завгаров! Последний раз начислил
шоферам зарплату, отнес на подпись к техноруку, тот, как водится, урезал
на треть (я и начислял из такого расчета), и всё, влился в ряды пролета-
риата. Нижний склад к этому времени уже перекочевал на Вишеру, полтора
часа одной дороги - в минус двадцать, в полуоткрытом кузове - не лучшее
начало дня, зато - терять нечего, кроме своих цепей. Не знаю, был ли в
том преступный умысел, как пишут в приговорах, или случайно получилось -
но сунули меня в легендарную, овеянную славой бригаду под совокупным
прозвищем "женатики" и девизом: "Сто кубов и голый торс!" Настоящих же-
натиков, правда, было только трое - то есть тех, кто жил семейно, своим
домом, в вольной части Серебрянки. Остальные трое, в том числе Юрок,
бригадир, в женатики угодили метонимически. Но девиз-то вовсе не был по-
этической фигурой, ни метафорой, ни гиперболой здесь не пахло: из декады
в декаду рвали ребята рупь на рупь (за 140% плана зарплата удваивается
премиальными). Прощайте, мои пуды! Сам Юрок, здоровенный рыжий парнище,
детдомовец бывший, любил пояснять сурово: "Других, может, мамы ждут,
кормить будут, а нам бычить надо", - лукавил, ой, лукавил перед собою!
Никому еще лицевого и на месяц воли не хватало - хоть какие тыщи там:
пропивается влет. Но пила поет, баланы летят под горку (иногда - через
сучкоруба), торсы блестят, мышцы играют - фейерверк молодости, здоровья
- понимаю! Ударничество - вроде запоя: затягивает. Но для меня - всё
тухнет и жухнет, если это за деньги. Мерзит, как Надюшкины четвертные.
День рублю сучки, два - и чувствую: что-то не так. Неймется в передови-
ках. Собригадники тоже чувствуют, поглядывают вкось. На третий день -
мужской базар с Юрком:
- Ты где хочешь работать?
- Куда Родина пошлет.
- Добро.
Позвал мастера, так и так, переводи пассажира, коллектив ропщет.
- Юрок, давай, пока не научусь - буду бесплатно работать, - совсем не
нужно мне, чтоб моя фамилия снова склонялась в верхах. И Юрок-то, по зэ-
ковскому кодексу, не должен был мусор выносить - запросто кичу я мог
схлопотать: саботажник, мол, отрицалово, то, сё. Ну, Бог его уже прос-
тил, я - тем более. Селиван (Коля Селиванов, мастер нижнего) соломоново
надумал: по начальству не докладая, тихо-мирно меня в дровники перевел,
своей властью.
- Вон, в конце будка, скажешь, я тебя направил.
Бреду, грущу, философствую. Вот что: окладник я, не сдельщик. Это два
типа таких, всемирных. Штатники, немцы, япошки - те сдельщики. Итальян-
цы, негры, ну, и наш брат многогрешный, восточный славянин - мы окладни-
ки. "От каждого по способностям - каждому по труду" - ясно, немчура при-
думал. Они так и живут. А вот наш вариант: "От каждого по способностям,
всем - поровну" - человечнее как-то, а? Мне бы - только бобан ежеднев-
ный, положняковый, ничего кроме не надо, за него и бычить готов, но и
право за собой оставляю: когда душа попросит - в загул. Поплевать в по-
толок, на облачка полюбоваться. Нет, можно и премировать за способности:
доска почета, медали, грамота. Бюст на родине героя. Но - платить за них
больше? Они ведь от Бога. Стало быть, и так ты в прибытке - да еще и де-
нег сверху? Перебор. Вот где корень, вот почему у Петра Аркадьевича не
выгорело.
Уже дойдя до будки, останавливаюсь и додумываю - сейчас: опять нас в
сдельщину тянут - и опять не выгорит. Равенство ликвидируем, но и спо-
собности - тоже. Так завязано. Одни сучкорубы останутся. То есть к худ-
