черту, счастье это куриное! Тогда ты так не думала, Любаш (и никто до
тридцати так не думает), прости отсебятину.
Может, здесь и оставить вас с Андрюхой?
Знаешь, ходили мы с отцом на охоту, он с ружьем, а я за компанию,
единственный раз, кстати, выбрались вместе. Начало мая, на тяге только
разрешено стоять.
Стоим. Вдруг на поле (метров пятьдесят от нас) два зайчишки выбегают.
И - столбиками друг перед другом, целуются, точь-в-точь. Батя и бахнул
из двух стволов. Одного - наповал, а другого (другую?) уже я догнал,
подраненного, и ножом прикончил. Сейчас вспоминать - тошнит, а тогда -
азарт, горячка, дух забирает! Атавизм окаянный. На охоту вышел -
охоться, а не умиляйся. Это - добыча. Подумаешь - целуются! Вот и писа-
тельство - сплошь на таких инстинктах.
Должен рассказать, чем кончилось - и все тут, ружье заряжено, нож под
рукой.
V Пора пояснить, что колонийское наше начальство (а оно же - и посел-
ковая власть, у местных ведь нет иных, кроме кубика, источников пропита-
ния) придерживалось в ту эпоху четкой демографической стратегии: блядки
- пресекать, бракам - содействовать. Любкин же случай - однозначный,
Мендельсон уже палочкой постукивал. Словом, негласное "добро" майора Ка-
нюки ограждало завфермой от многих неприятностей. Что, не могли сумаро-
ковские сомосовцы опустить почки безоглядному Ромео? Запросто. И кирзачи
давно чесались. Подстеречь в Любкином палисаднике - дескать, темно было,
думали - вор. (Никогда такого не случалось в Серебрянке, чтобы зэки в
деревне пошаливали. Дверей даже никто не запирал всерьез. И не в том де-
ло, что брать нечего, что у каждого сучкоруба денег на лицевом не только
всю обстановку чалдонскую, но и дом целиком купить можно, - нет! Скорее
- братственная полюбовность двух берегов, еще из той Руси доплеснувшее
чувство одной судьбы... К своему же - залезть? Как и местному - считать
зэка за нелюдь, опасаться? - и в голову не придет.) Да, но и без край-
ностей - мало ли средств? В лес перевести - а там не парное молочко, во-
семьдесят кубов на маргарине - ежедневное обязалово, а то в жадную, жопу
рвущую бригаду - где все сто двадцать намахивают. Так сказать, использо-
вание половой энергии в мирных целях. Да и кича с машинкой для стрижки
всегда наготове. А все же не борзей Андрюха - и обошлось бы, думаю. Рок
завистлив, не высовывайся чересчур. Особенно когда подручные рока - сер-
жанты ВВ, молдаване Дo нос и Гроссу. А старшой у них - коренной
коть-моть прапорщик Сумароков.
"Сомосовцами" это он же их и прозвал - без юмора. Очернил, полагаю,
гвардию диктатора.
Задача: как выявить распыленные в цивильных буднях особинки нацио-
нального склада? Если войны никакой - сделайте парня сверхсрочником ВВ.
Тюрьмы, зоны, пересылки, колонии вроде нашей - полигон необъятный! И вот
- суров, но с искоркой добродушия будет вэвэшник-хохол. Застенчиво-неп-
реклонен - бульбаш.
Педантично-жесток, но строго в рамках закона - красноперый прибалт.
Непредсказуемо-истеричен - кавказец (но их, по-моему, и не берут в
ВВ). Бездны мрачного садизма мерещатся в узкопленочном взгляде цири-
ка-азиата, но - не разверзтые, по извечному отсутствию воображения на
мусульманском Востоке.
Но тысячью мелких пакостей, неистощимой придирчивостью превратить зэ-
ковскую жизнь в ад кромешный - способен только вэвэшник-молдаванин. Как,
откуда берется такое в сынах этого, в общем, немудреного народца? Думаю,
дохнуло-таки на них растленной латинской утонченностью, смрадом Святой
инквизиции. Неисповедимо, но
- факт. Даже Сумарокову Донос и Гроссу внушали легкое омерзение. (А
почему, кстати, не начал с русского? - Так с нас что и взять, с нашей
всемирной отзывчивостью. В любую сторону всех переплевываем, вне конку-
ренции. Универсалы.) И ведь говорили Андрюхе: не надо, не надо в молда-
ванское дежурство любовь крутить! Значит, любовь и была, раз не внял.
Ну, получи ниже пояса: шмон на ферме, фляга с бражкой, десять суток ки-
чи, башку наголо. И доказывать нечего, все понимали: бражку в навозе
выстаивать - не в Андрюхином стиле, скотники (два придурка недавно с
этапа) развлекались. Но за крайнего - зав., натурально. Нет, смешно, при
нашей-то железной организации (я же и организовывал): утром - бензовоз в
Красновишерск, вечером - бухало в диспетчерской, никакого самотека,
только заказывай, - и вдруг бражка эта плебейская! Чисто сучкорубское
пойло (рецепт? Пожалуйста: томат-паста, сахар, вода - банку в муравей-
ник, поддерживать температуру брожения. Еще проще, чем все гениальное, -
быка, между прочим, валит). Ведь хмель - дело тонкое, нужен некий изыск,
дополнительная острота. Что там грубоватая сладость запретного! Нетороп-
ливо, под разговор-закусочку удвоить окружающее и часа в четыре утра, в
миллиметре от полной отключки, нечеловеческим усилием воли сохраняя рав-
новесие, продефилировать - два механика, я замыкающий - перед окнами
ДПНК:
"Спокойной ночи, гражданин начальник!" - трудовая усталость на ли-
цах... Вот он, высший пилотаж поселенской пьянки! Петля Нестерова, пике
Петлякова! Да...
Главное, историю любви рассказываю. Слышал же в детстве: "водка любо-
го с пути собьет" - правда, значит, смотри-ка ты. Впрочем, у Андрюхи де-
сять суток без вывода - не точками же паузу обозначать?
- Вы хоть не в холодной его там держите, Семен Давыдович? - Это Любка
Канюке, в магазине столкнулись.
- Ничего, мужскую гордость не поморозит, - да, теперь вот с ней можно
такие шуточки, раньше язык бы не повернулся. - В холодной волосы быстрее
отрастают.
ШИЗО у нас - четыре камеры, три обшиты доской, а одна - бетон голи-
мый, для острастки, для выпивох как раз. Спать невозможно, одежда - х/б
и тапочки, кто без вывода хоть пяток суток в ней хапнул - потом писается
по ночам. Да пусть писается, пусть обритый - Любке уже неважно. Эх, де-
сять суток, если б на том и кончилось!
VI Лежал на диване, перетряхивал в памяти свою пропащую жизнь: ист-
левшие клочки, пыльные обломки. Надоело, сгреб снова в кучу, задвинул
ногой - это Андрюха Долгаев меня подразнюнил. Уж больно тут круто с на-
ми, с мужиками: живем мы меньше, а срока нам дают длиннее, лысеем вот,
простатит опять же... За ночь десятикратно - только Геракл управлялся, а
у них - любая завалящая шалава...
Нет, в следующий раз, если сюда - то женщиной, решено. Стоп, вот про
роды забыл.
Что замечательно - в Серебрянке тяжелели только законные жены (уж от
законных ли
- не будем вникать пока), девчата же, при полной разнузданности, хо-
дили яловыми.
Какими ухищрениями это достигалось - не смог выяснить (не так и ловко
- в лоб спрашивать). Одно точно: аборт ли, травля плода - здесь было де-
лом исключительным, за гранью житейского, ЧП, как и положено, в общем. И
вот - грянуло: Анечка Богданович, пышечка-ямочка, попка круть-верть, хо-
хотушка, нос пятачком, пятнадцать лет, - залетела. Что младшая дочь гу-
ляет - тете Тасе (хлебопеком у нас, сама как коврига - душевная) не надо
соседских сплетен: видно же и так - за месяц девка в тело вошла. Ну,
места тихие, зато нравы дикие, остепенять бесполезно. У всех обходилось
как-то, чего уж тут педагогику разводить. Но залет - это нет, сквозь
пальцы не глянешь. И можно б оставить, но от кого, зараза, не говорит. А
что Аньке говорить - там три претендента, как минимум. Распечатали Донос
и Гроссу, подпоив. Потом Донос уже самолично наяривал. А еще - эх, Анд-
рюха, вот молочко парное, лучше уж сучкорубом, от греха
- да, было разок. Занесло на ферму, поддатую, хохочет-заливается. И
кайфа-то никакого, с Любкой же не сравнить.
Мамаша наседает, и от бати не утаилось, накидал лещей. Короче, все
смешалось у Обломских, не жизнь пошла. Молдаване труханули - статьей
пахнет, тут тетя Тася дожмет, не открутишься. Что ж - выход один: вали
на горбатого - понять их можно.
Только как дуре этой, Анюте, растолковать? Всё дома сидит, родители
зашугали.
Донос - к Катюшке (она статисткой в конторе):
- Что сестра в клуб не ходит?
- Та-а... Болеет, - Катюхе смешно, представила на танцах сеструхину
рожу опухшую. - Соскучился - заходи, матка в Вишерогорске, отец на лет-
нике.
- Поговорить с ней хотел.
- Ну, поговоришь, - смеется опять (в курсе же всего). А зря смеялась,
разговор был серьезный.
- Ты что, рожать будешь?
- Так матка не везет на аборт. Пристала - скажи от кого.
- А ты?
- Ну, скажу. Не рожать же, хоть школу кончить.
- Что скажешь?
- Да про вас, дураков.
- Слушай, я домой писал, говорил - жениться хочу. Мои не против.
- На ком жениться-то?
- На тебе, на ком. А ты сажать меня хочешь.
- Не хочу я сажать... У меня и паспорта нет, ты что - жениться? - у
Аньки аж глаз заплывший раскрылся (дуре-то - много ли надо лапши).
- Через полгода получишь. А у нас в Молдавии в шестнадцать можно, за-
кон есть. Ко мне поедем. У нас дом, "Жигули".
- Так рожать, что ли?
- Нет, у нас не поймут. До свадьбы нельзя рожать.
- Так что я должна?
- Скажешь на зэка. Скажешь - был пьяный, ребенка все равно нельзя.
- Какого зэка-то?
- На фермера этого можешь, Долгаева.
- Да не было с ним ничего, - тут Аня струхнула, невеста же, что ты!
- Знаю, что не было. Скажешь - поверят. Он целый день в поселке, все
видят, лазит здесь где не надо.
- А ему-то что будет?
- Ничего, на зону закроют, там досидит.
- Так сюда же вернется, он с Любкой...
- Никто не вернется. Ты зэков не знаешь. У него в Перми таких Лю-
бок...
- Может, на другого сказать?
- Ну. На деда скажи, с заправки.
- Нет, не хочу на деда.
- Короче, думай. Фотография есть? Родители просили, надо послать.
Нашлась у Аньки фотография. Донос и текст продиктовал на оборотке:
"Моим будущим маме и папе, с приветом. Аня". А дальше - одноколейка, всё
в одном направлении:
тетя Тася - к Канюке (ее и разобрало-то, что чужой жених, а наших
брюхатит), у того говно закипело: "Надо же, курва, паскудник! Мы ему вы-
ездной суд устроим, накрутим на полную!" Ну, от выездного-то мать отго-
ворила - зачем дочку зря полоскать, а на полную - да, накрутили. 117-4,
девять лет плюс год недосиженный, строгий режим. Первое письмо Любка из
Заполярья уже получила. Прочитать - прочитала, но не ответила. Что отве-
чать? И не плакала даже. Анька плакала - когда Донос ей объяснил попу-
лярно, после аборта. Но те слезы разговора не стоят.
VII Пришла в Серебрянку зима, а у меня в избушке печка с норовом, ды-
мит - страшное дело. Целый день с квадратной башкой хожу, даже чифирить
неохота. Уже и щели на ней позамазывал, колосники прочистил, все равно,
паразитка, пыхает - белыми кудряшками, чистый угар.
Ночами лучше, потому что ночью - прыг в < Зил-157> (длиннокрылая та-
кая махина, зверь - три моста), и катим с Виталей - мой дежурный водила
- в Вишерогорск, хлебопеков забирать. В нашей пекарне печь совсем разва-
лилась (Канюке, за кубами-то, некогда было о такой мелочи). Теперь тетя
Тася с Иришей Коняевой, женой зэка-тракториста, временно на чужой, после
вишерогорских, работают.
Тридцать километров по серпантину - много набазарить можно. Все волю
перебираем, уже как братья друг другу - что там за двадцать лет - даже
если с роддома начать
- накоплено? Но находим темы. Воля ведь вроде ямы (у солдат - граж-
данка так):
больше копаешь - больше разрастается.
- Вот ты, Ленчик, скажи - ты был женат (из деликатности Виталя - надо
бы:
"рогат"): чего им надо? Чего им не хватает?
- Бабам-то?
- Ну.
- В смысле?
- Ну, в смысле - Таська да Ирка. Я их пер, обеих, - с грустинкой, не-
доуменно.
Забрало за живое парня, хочет разобраться.
- Успел уже? Ты прям половой гангстер, Виталя.
- Да я не гангстер. Сами же лезут. Ирку в машине, Таську в пекарне.
- Блин, на буханках, что ли?
- Рядом, не ссы.
