встречная, раз он может спать в такую ночь? Значит, в том, что произошло
между ними, для него нет ничего особенного?
Она предпочла бы, чтобы он избил ее, изнасиловал снова, истерзал не-
навистными ласками до потери сознания.
Она лежала неподвижно, опершись на локоть, и, наклонясь над ним,
прислушивалась к его дыханию, иногда переходившему в храп.
Занимался день, сперва тусклый, потом все ярче, все розовее, все ос-
лепительнее. Жюльен открыл глаза, зевнул, потянулся, взглянул на жену и,
улыбаясь, спросил:
- Ты хорошо выспалась, душенька?
Она услышала, что он стал обращаться к ней на "ты", и ответила расте-
рянно:
- Да, конечно. А вы?
- Ну, я-то выспался превосходно, - ответил он.
И, повернувшись к ней, поцеловал ее, а потом принялся спокойно бесе-
довать. Он излагал ей свои планы жизни, основанной на "экономии", - это
слово повторялось не раз и удивляло Жанну. Она слушала, не вполне улав-
ливая смысл его речей, смотрела на него, и тысячи мимолетных мыслей про-
носились в ее голове, едва задевая сознание.
Пробило восемь часов.
- Ну, пора вставать, - сказал он, - нам неловко долго оставаться в
постели.
И он поднялся первым, оделся сам и заботливо помог жене совершить ту-
алет, ни за что не разрешив позвать Розали.
При выходе из спальни он остановил жену:
- Знаешь, между собой мы теперь можем быть на "ты", но при родителях
лучше еще повременить. После свадебного путешествия это покажется вполне
естественным.
Она спустилась к позднему завтраку. И день потянулся, как обычно,
словно ничего нового и не произошло. Только в доме прибавился лишний че-
ловек.
V
Через четыре дня прибыла дорожная карета, чтобы везти их в Марсель.
После ужаса первой ночи Жанна успела привыкнуть к близости Жюльена, к
его поцелуям, нежным ласкам, но отвращение ее к супружеским объятиям не
убывало.
Все же он нравился ей, она его любила и снова была счастлива и весе-
ла.
Прощание было недолгим и отнюдь не печальным. Одна только баронесса
казалась расстроенной; перед самым отъездом она вложила в руку дочери
большой и тяжелый, точно камень, кошелек.
- Это на мелкие расходы тебе лично, как молодой даме, - сказала она.
Жанна опустила кошелек в карман, и лошади тронули.
Перед вечером Жюльен спросил:
- Сколько тебе мама дала на расходы?
Она забыла и думать о кошельке, а теперь вывернула его себе на коле-
ни. Золото так и посыпалось оттуда: две тысячи франков. Она захлопала в
ладоши: "Ах, как я буду транжирить!" - и собрала деньги.
После недели пути по страшной жаре они приехали в Марсель. А наутро
"Король Людовик", небольшой пакетбот, совершавший рейс до Неаполя с за-
ходом в Аяччо, уже вез их на Корсику.
Корсика! Маки! Бандиты! Горы! Родина Наполеона! Жанне казалось, что
из мира действительности она наяву вступает в мир грез.
Стоя рядом на палубе, они смотрели, как проплывают мимо утесы Прован-
са. Неподвижное море глубокой лазури словно застыло, словно затвердело в
жгучем солнечном свете, раскинувшись под безбрежным небом почти неправ-
доподобной синевы.
- Помнишь нашу прогулку в лодке дяди Ластика? - спросила она.
Вместо ответа он украдкой поцеловал ей ушко.
Колеса парохода били по воде, тревожа ее покой. а за кормой судна
след его уходил вдаль ровной бурливой полосой, широкой беловатой струей,
где всколыхнувшиеся волны пенились, как шампанское.
Внезапно в нескольких саженях от носа корабля из моря выпрыгнул гро-
мадный дельфин и тотчас нырнул обратно головой вперед. Жанна испугалась,
вскрикнула от неожиданности и бросилась на грудь Жюльену. А потом сама
же засмеялась своему страху и принялась с интересом следить, не появится
ли животное снова. Спустя несколько секунд оно опять взвилось, как ги-
гантская заводная игрушка. Потом нырнуло, высунулось опять; потом их
оказалось двое, трое, потом шесть; они словно резвились вокруг массивно-
го, грузного судна, эскортировали своего мощного собрата, деревянного
дельфина с железными плавниками. Они заплывали то с левого бока корабля,
то с правого и, иногда вместе, иногда - друг за дружкой, словно впере-
гонки, подскакивали на воздух и, описав большую дугу, снова ныряли в во-
ду.
Жанна хлопала в ладоши, дрожала от восторга при каждом появлении лов-
ких пловцов. Сердце у нее прыгало, как они, в безудержном детском ве-
селье.
И вдруг они скрылись. Еще раз показались где-то далеко в открытом мо-
ре и больше не появлялись; Жанне на миг взгрустнулось оттого, что они
исчезли.
Надвигался вечер - мирный, тихий вечер, лучезарно ясный, исполненный
блаженного покоя. Ни малейшего волнения в воздухе и на воде; великое за-
тишье моря и неба убаюкало души, и в них тоже замерло всякое волнение.
Огромный шар солнца потихоньку опускался к горизонту, к Африке, к
незримой Африке, и жар ее раскаленной почвы уже, казалось, был ощутим;
однако, когда солнце скрылось совсем, даже не ветерок, а легкое свежее
дуновение лаской овеяло лица.
Им не хотелось уходить в каюту, где стоял противный пароходный запах,
и они улеглись бок о бок на палубе, завернувшись в плащи. Жюльен сразу
же уснул, но Жанна лежала с открытыми глазами, взбудораженная новизной
дорожных впечатлений. Однообразный шум колес укачивал ее; над собой она
видела несметные звезды, такие светлые, сверкающие резким, словно влаж-
ным, блеском на ясном южном небе.
К утру, однако же, она задремала. Ее разбудил шум, звук голосов. Мат-
росы пели, производя уборку парохода. Жанна растормошила мужа, который
спал как убитый, и оба они встали.
Она с упоением впивала терпкий солоноватый утренний туман, пронизы-
вавший ее насквозь. Повсюду кругом море. Но нет, впереди на воде лежало
что-то серое, неясное в свете брезжущего утра, какое-то нагромождение
странных, колючих, изрезанных облаков.
Потом оно стало явственнее; очертания обозначились резче на посвет-
левшем небе; возникла длинная гряда прихотливо угловатых гор - Корсика,
окутанная легкой дымкой.
Солнце поднялось позади нее и обрисовало черными тенями извилины
гребней; немного погодя все вершины заалелись, но самый остров еще тонул
в тумане.
На мостике появился капитан, приземистый старик, обожженный, обвет-
ренный, высушенный, выдубленный, скрюченный суровыми солеными ветрами, и
сказал Жанне голосом, охрипшим от тридцати годов командования, надсажен-
ным окриками во время штормов:
- Чувствуете, как от нее, от мерзавки, пахнет?
Жанна в самом деле ощущала сильный, незнакомый запах трав, диких рас-
тений.
Капитан продолжал:
- Это Корсика так благоухает, сударыня; у нее, как у всякой красави-
цы, свой особый аромат. Я и через двадцать лет разлуки за пять морских
миль распознаю его. Я ведь оттуда. И ом, говорят, на Святой Елене, все
поминает про аромат отчизны. Он мне родня.
И капитан, сняв шляпу, приветствовал Корсику, приветствовал через
океан плененного великого императора, который был ему родней.
Жанна едва не заплакала от умиления.
Затем моряк протянул руку к горизонту.
- Кровавые острова, - пояснил он.
Жюльен стоял около жены, обняв ее за талию, и оба они искали взглядом
указанную точку.
Наконец они увидели несколько пирамидальных утесов, а вскоре судно
обогнуло эти утесы, входя в обширный и тихий залив, окруженный толпой
высоких гор, доросших понизу чем-то вроде мха.
Капитан указал на эту растительность:
- Маки!
По мере продвижения парохода круг гор будто смыкался за ним, и он
медленно плыл среди озера такой прозрачной синевы, что порой видно было
дно.
И вдруг показался город, весь белый, в глубине бухты, у края волн, у
подножия гор.
Несколько небольших итальянских судов стояли на якоре в порту. Четы-
ре-пять лодок шныряли вокруг "Короля Людовика" в надежде на пассажиров.
Жюльен, собиравший чемоданы, спросил шепотом у жены:
- Достаточно дать носильщику двадцать су?
Всю неделю он ежеминутно задавал ей подобные вопросы, всякий раз при-
чинявшие ей страдание. Она ответила с легкой досадой:
- Лучше дать лишнее, чем недодать.
Он постоянно спорил с хозяевами, с лакеями в гостиницах, с кучерами,
с продавцами любых товаров, и, когда после долгих препирательств ему
удавалось выторговать какую-нибудь мелочь, он говорил жене, потирая ру-
ки:
- Не люблю, чтобы меня надували.
Она дрожала, когда подавали счет, заранее предвидя, что он будет при-
дираться к каждой цифре, стыдилась этого торга, краснела до корней волос
от презрительных взглядов, которыми лакеи провожали ее мужа, зажав в ру-
ке его скудные чаевые.
Он поспорил и с лодочником, который перевез их на берег.
Первое дерево, которое она увидела, была пальма.
Они остановились в большой, но малолюдной гостинице на одном из углов
обширной площади и заказали завтрак.
Когда они кончили десерт и Жанна поднялась, чтобы пойти побродить по
городу, Жюльен обнял ее и нежно шепнул ей на ухо:
- Не прилечь ли нам, кошечка?
Она изумилась:
- Прилечь? Да я ничуть не устала.
Он прижал ее к себе:
- Я стосковался по тебе за два дня. Понимаешь?
Она вспыхнула от стыда и пролепетала:
- Что ты! Сейчас? Что скажут здесь? Что подумают? Как ты потребуешь
номер посреди дня? Жюльен, умоляю тебя, не надо!
Но он прервал ее:
- Мне наплевать, что скажут и подумают лакеи в гостинице. Сейчас уви-
дишь, как это мало меня смущает.
И он позвонил.
Она замолчала, опустив глаза; она душой и телом восставала против не-
утолимых желаний супруга, подчинялась им покорно, но с отвращением,
чувствуя себя униженной, ибо видела в этом что-то скотское" позорное, -
словом, пакость.
Чувственность в ней еще не проснулась, а муж вел себя так, будто она
разделяла его пыл.
Когда лакей явился, Жюльен попросил проводить их в отведенный им но-
мер. Лакей, истый корсиканец" обросший бородой до самых глаз, ничего не
понимал и уверял, что комната будет приготовлена к ночи.
Жюльен с раздражением растолковал ему:
- А нам нужно теперь. Мы устали с дороги и хотим отдохнуть.
Тут лакей ухмыльнулся в бороду, а Жанне захотелось убежать.
Когда они спустились через час, ей стыдно было проходить мимо каждого
лакея, - ей казалось, что все непременно будут шушукаться и смеяться за
ее спиной. В душе она ставила в укор Жюльену, что ему это непонятно, что
ему недостает тонкой и чуткой стыдливости, врожденной деликатности: она
ощущала между собой и им словно какую-то завесу, преграду и впервые
убеждалась, что два человека не могут проникнуть в душу, в затаенные
мысли друг друга, что они идут рядом, иногда тесно обнявшись, но остают-
ся чужими друг другу и что духовное наше существо скитается одиноким всю
жизнь.
Они прожили три дня в этом городке, скрытом в глубине голубой бухты,
раскаленном, как горн, за окружающим его заслоном из скал, который не
подпускает к нему ни малейшего ветерка.
За это время был выработан маршрут их путешествия, и они решили на-
нять лошадей, чтобы не отступать перед самыми трудными переходами. Они
взяли двух норовистых корсиканских лошадок, поджарых, но неутомимых, и
однажды утром на заре тронулись в путь. Проводник ехал рядом верхом на
муле и вез провизию, потому что трактиров не водится в этом диком краю.
Сперва дорога шла вдоль бухты, а потом поворачивала в неглубокую до-
лину, ведущую к главным высотам. То и дело приходилось переезжать почти
высохшие потоки; чуть заметный ручеек с робким шорохом еще копошился под
камнями, как притаившийся зверек.
Невозделанный край казался совсем пустынным, склоны доросли высокой
травой, пожелтевшей в эту знойную пору. Изредка встречался им горец, то
пешком, то на коренастой лошаденке, то верхом на осле, ростом не больше
собаки. У каждого корсиканца за плечом висело заряженное ружье, старое,
ржавое, но грозное в его руках. От терпкого запаха ароматических расте-
