его.
Ледяной ветер, свежий и пронзительный, ворвался в комнату, хлестнул
ей в лицо колючим холодом, от которого заслезились глаза; а посреди зар-
девшегося неба солнце, огромное, пылающее, раздутое, как физиономия
пьяницы, поднималось из-за деревьев.
Заиндевевшая, ставшая твердой и сухой, земля звенела под ногами ра-
ботников фермы За одну ночь все ветви тополей, еще покрытые листьями,
оголились, а вдалеке за ландой виднелась широкая зеленоватая полоса оке-
ана, вся в белых прожилках.
Платан и липа на глазах теряли свой убор. При каждом порыве ледяного
ветра целый вихрь опавших от внезапного заморозка листьев взлетал вместе
со шквалом, как стая птиц. Жанна оделась, вышла и, чтобы заняться
чем-нибудь, решила навестить фермеров.
Мартены встретили ее с распростертыми объятиями, а хозяйка расцелова-
ла ее в обе щеки; потом ее заставили выпить рюмку наливки, настоянной на
вишневых косточках. Она отправилась на вторую ферму. Куяры тоже встрети-
ли ее с распростертыми объятиями; хозяйка чмокнула ее в одно и в другое
ушко, и тут пришлось отведать черносмородиновой наливки. После этого она
вернулась завтракать.
И день прошел, как вчерашний, только он был морозный, а не сырой. И
остальные дни недели оказались похожи на первые два; и все недели месяца
оказались похожи на первую.
Однако мало-помалу тоска по дальним краям улеглась в ней. Привычка
покрывала ее жизнь налетом покорности, подобно тому как некоторые воды
отлагают на предметах слой извести. И в душе ее проснулось внимание к
ничтожным мелочам повседневного быта, ожил интерес к немудреным буднич-
ным занятиям. В ней развивалась своего рода созерцательная меланхолия,
неосознанная разочарованность в жизни. Что же было ей нужной Чего она
хотела? Она и сама не знала. У нее не было ни малейшего тяготения к
светской суете, ни малейшей жажды удовольствий и даже не было стремления
к доступным для нее радостям. Да и к каким, впрочем? Подобно старым
креслам в гостиной, поблекшим от времени, все понемногу бледнело в ее
глазах. все стиралось, приобретало тусклый, сумрачный оттенок.
Отношения ее с Жюльеном совершенно изменились. Он стал совсем другим
после возвращения из свадебного путешествия, точно актер, который сыграл
свою роль и принял обычный вид. Он почти не обращал на нее внимания,
почти не разговаривал с ней; любви как не бывало; редкую ночь он прово-
дил в ее спальне.
Он взял на себя управление имуществом и хозяйством, проверял арендные
сроки, донимал крестьян, урезывал расходы; сам он приобрел замашки полу-
помещика, полуфермера и утратил все изящество, весь лоск времен жени-
ховства.
Он отыскал среди своего холостяцкого гардероба потертый охотничий
бархатный костюм, весь в пятнах, и носил его не снимая; с небрежностью
человека, которому незачем больше нравиться, он перестал бриться, и
длинная борода невообразимо уродовала его. Руки он тоже перестал холить,
а после каждой еды выпивал четыре-пять рюмок коньяку.
Когда Жанна сделала попытку нежно попенять ему, он так резко оборвал
ее: "Оставь меня в покое, слышишь?" - что она уже не решалась давать ему
советы.
Неожиданно для себя самой она легко примирилась с этими переменами.
Он просто стал для нее чужим человеком, чье сердце и душа непонятны ей.
Она часто задумывалась над тем, как могло случиться, что они встрети-
лись, влюбились, поженились в порыве увлечения, а потом вдруг оказались
совершенно чужды друг другу, как будто никогда и не спали бок о бок
И почему она почти не страдала от его равнодушия? Значит, так полага-
ется в жизни? Или они ошиблись? Неужели будущее ничего больше не сулит
ей?
Быть может, она страдала бы сильней, если бы Жюльен был по-прежнему
красивым, холеным, щеголеватым, обольстительным.
Решено было, что после Нового года молодожены останутся одни, а отец
и маменька поедут пожить несколько месяцев в своем руанском доме Новоб-
рачные всю зиму пробудут в Тополях, чтобы окончательно обосноваться, ос-
воиться и привыкнуть к этому уголку, где им предстоит провести всю
жизнь. Кстати, Жюльен собирался представить жену соседям, семействам
Бризвиль, Кутелье и Фурвиль.
Но молодые еще не могли делать визиты, потому что никак не удавалось
добыть живописца, который изменил бы герб на карете.
Дело в том, что барон уступил зятю старый фамильный экипаж, и Жюльен
ни за какие блага не соглашался появиться в соседних поместьях, пока
герб рода де Ламар не будет соединен с гербом Ле Пертюи де Во.
Но во всей местности имелся только один мастер по части геральдичес-
ких украшений - живописец из Больбека, по фамилии Батайль, которого на-
перебой приглашали во все нормандские замки для изображения на дверцах
экипажей драгоценных для хозяев эмблем.
Наконец в одно декабрьское утро, когда господа кончали завтракать,
какой-то человек отворил калитку и направился прямо к дому. За спиной у
него виднелся ящик. Это и был Батайль.
Его ввели в столовую и подали завтрак, как барину, потому что его ре-
месло, постоянное общение со всей местной аристократией, знание ге-
ральдики, ее специальной терминологии и всех атрибутов сделали из него
нечто вроде живого гербовника, и дворяне пожимали ему Руку.
Немедленно были принесены карандаши и бумага, и, пока Батайль завтра-
кал, барон и Жюльен делали наброски своих гербов, разделенных на четыре
поля. Баронесса, всполошившись, как всегда, когда затрагивали эту тему,
подавала советы; и даже Жанна приняла участие в обсуждении, заинтересо-
вавшись им под влиянием какого-то безотчетного чувства.
Батайль закусывал и в то же время высказывал свое мнение, а иногда
брал карандаш, набрасывал эскиз, приводил примеры, описывал помещичьи
выезды всей округи и самым присутствием своим, речами, даже голосом со-
общал окружающему дух аристократизма.
Это был низенький человечек, седой, коротко остриженный, руки у него
были выпачканы красками, и весь он пропах скипидаром. Ходили слухи, что
в прошлом за ним числилось грязное дельце об оскорблении нравственности;
но единодушное уважение всех титулованных семейств смыло с него это пят-
но.
Когда он допил кофе, его провели в каретный сарай; с кареты был снят
клеенчатый чехол. Осмотрев ее, Батайль с апломбом высказался относи-
тельно размеров герба и после нового обмена мнениями приступил к делу.
Несмотря на холод, баронесса велела принести себе кресло, так как же-
лала наблюдать за работой; вскоре она потребовала грелку, потому что у
нее закоченели ноги; после этого они принялась мирно беседовать с живо-
писцем, расспрашивала его о брачных союзах, еще не известных ей, о не-
давних смертях и рождениях, пополняя этими сведениями родословные, кото-
рые хранила в памяти.
Жюльен сидел возле тещи, верхом на стуле. Он курил трубку, сплевывая
наземь, прислушивался к разговору и следил за тем, как расписывали крас-
ками его дворянство.
Вскоре и дядя Симон, отправлявшийся в огород с лопатой на плече, ос-
тановился посмотреть на работу живописца; а так как весть о прибытии Ба-
тайля достигла обеих ферм, то не замедлили явиться и обе фермерши. Стоя
возле баронессы, они восторгались и твердили:
- Вот ловкач-то, какие штуки разделывает!
Закончены были гербы на обеих дверцах только на другой день к один-
надцати часам. Тотчас же все оказались в сборе; карету выкатили во двор,
чтобы лучше было видно.
Работа была безупречна. Батайля хвалили хором, а он взвалил себе на
спину ящик и удалился. Барон, его жена, Жанна и Жюльен в один голос ре-
шили, что живописец весьма способный малый и при благоприятных обстоя-
тельствах из него, без сомнения, вышел бы настоящий художник.
В целях экономии Жюльен осуществил ряд реформ, а они, в свою очередь,
потребовали новых изменений.
Старик кучер был сделан садовником, так как виконт решил править сам,
а выездных лошадей продал, чтобы не тратиться на корм.
Но кому-то надо было держать лошадей, когда господа выйдут из экипа-
жа, и потому он произвел в выездные лакеи подпаска Мариуса.
Наконец, чтобы иметь лошадей, он ввел в арендный договор Куяров и
Мартенов особую статью, согласно которой оба фермера обязаны были давать
по лошади один раз в месяц в указанный им день, за что они освобождались
от поставки птицы. И вот однажды Куяры привели большую рыжую клячу, а
Мартены - белую лохматую лошаденку, обеих запрягли вместе, и Мариус,
утонувший в старой ливрее дяди Симона, подкатил с этим выездом к гос-
подскому крыльцу.
Жюльен почистился, приосанился и отчасти вернул себе прежнюю щеголе-
ватость; но все же длинная борода придавала ему вульгарный вид.
Он осмотрел лошадей, карету, мальчишку-лакея и счел их удовлетвори-
тельными, так как для него важен был только новый герб.
Баронесса вышла из своей спальни под руку с мужем, с трудом взобра-
лась в экипаж и уселась, опершись на подушки. Появилась и Жанна. Сперва
она посмеялась несуразной паре лошадей; по ее словам, белая была внучкой
рыжей; но затем она увидела Мариуса, у которого все лицо ушло под шляпу
с кокардой и только нос задерживал ее, руки исчезли в недрах рукавов,
ноги скрывались в фалдах ливреи, как в юбке, а снизу неожиданно выгляды-
вали огромные башмаки; она увидала, как он закидывает голову, чтобы
смотреть, как он поднимает ноги, чтобы ступать, словно идет вброд через
речку, как он тычется вслепую, исполняя приказания, весь утонув, поте-
рявшись в складках обширных одежд, - увидев все это, она залилась неу-
держимым, нескончаемым смехом.
Барон обернулся, оглядел растерянного мальчугана, сам расхохотался
вслед за Жанной и стал звать жену, с трудом выговаривая слова:
- По... ос... мо... три на Ма-ма-ма-риуса: вот потеха! Господи, вот
потеха-то!
Тут и баронесса выглянула в окно и, увидев Мариуса, так затряслась от
хохота, что вся карета запрыгала, словно на ухабах. Но Жюльен спросил,
побледнев:
- Да чего вы так смеетесь? Вы, кажется" сошли с ума!
Жанна изнемогала, задыхалась, не могла совладать с собой и, наконец,
опустилась на ступени подъезда; барон - вслед за нею, а доносившиеся из
кареты судорожное сопенье и непрерывное кудахтанье доказывали, что баро-
несса совсем захлебывается от смеха. Вдруг затрепыхалась и ливрея Мариу-
са. Он, по-видимому, сообразил, в чем тут дело, и тоже захохотал во всю
мочь под прикрытием своего цилиндра.
Тут рассвирепевший Жюльен бросился на него и влепил ему такую пощечи-
ну, что гигантская шляпа свалилась с головы мальчика и отлетела на лу-
жайку; после этого он повернулся к тестю и прохрипел, заикаясь от ярос-
ти:
- Казалось бы, вам-то уж смеяться нечего. Ведь докатились мы да это-
го, потому что вы растратили свое состояние и промотали свое добро. Кто
виноват, что вы разорены?
Все веселье замерло и прекратилось в один миг. Никто не проронил ни
слова. Жанна была близка к слезам, она бесшумно примостилась возле мате-
ри. Барон молча, растерянно сел напротив обеих женщин, а Жюльен располо-
жился на козлах, после того как втащил туда всхлипывающего мальчугана, у
которого вспухла щека.
Путь был печален и казался долгим. В карете молчали. Все трое были
подавлены и смущены и не хотели признаться друг другу в том, что трево-
жило их сердца. Они чувствовали? что не могли бы говорить о постороннем,
настолько они были поглощены одной мучительной мыслью, и потому предпо-
читали уныло молчать, лишь бы не касаться этой тягостной темы.
Лошади неровной рысцой везли карету, минуя дворы ферм. Иногда она
вспугивала черных кур, которые удирали во всю прыть и ныряли под изго-
родь, иногда за нею с яростным лаем гналась овчарка, а потом поворачива-
ла домой, но все еще оглядывалась, ощетинившись, и лаяла вслед экипажу.
Иногда навстречу попадался длинноногий парень в измазанных грязью де-
