успевшую почти зарубцеваться.
- Не будь я одной с ним силы, - сказала она, - он бы меня убил.
Муж-тот не ревнует, он меня знает, и потом он ведь больной; это ему
кровь-то и остужает. Я, сударыня, и в самом деле женщина честная; ну, а
деверь всяким россказням верит и ревнует за мужа. Он, конечно, набросит-
ся на меня опять. Вот тут у меня и будет пистолетик, тогда уж мне нечего
бояться, я за себя постою.
Жанна обещала прислать оружие, нежно расцеловала новую приятельницу и
отправилась в дальнейший путь.
Конец путешествия был для нее каким-то сном непрерывных объятий,
пьянящих ласк. Она ничего не видела - ни пейзажей, ни людей, ни городов,
где останавливалась. Она смотрела только на Жюльена.
И тут началась милая ребячливая близость, с любовными дурачествами,
глупыми и прелестными словечками, с ласкательными прозвищами для всех
изгибов, извилин и складок ее и его тела, какие облюбовали их губы.
Жанна спала обычно на правом боку, и левая грудь часто выглядывала
наружу при пробуждении. Жюльен это подметил и окрестил ее: "гуляка", а
вторую: "лакомка", потому что розовый бутон ее соска был как-то особенно
чувствителен к поцелуям.
Глубокая ложбинка между обеими получила прозвище "маменькина аллея",
потому что он постоянно прогуливался по ней; а другая, более потаенная
ложбинка именовалась "путь в Дамаск" - в память долины Ота.
По приезде в Бастию надо было расплатиться с проводником. Жюльен по-
шарил в карманах. Не найдя подходящей монеты, он обратился к Жанне:
- Раз ты совсем не пользуешься деньгами твоей матери, лучше отдай их
мне. У меня они будут сохраннее, а мне не придется менять банковые биле-
ты.
Она протянула ему кошелек.
Они переправились в Ливорно, побывали во Флоренции, в Генуе, объехали
всю итальянскую Ривьеру.
В одно ветреное утро они снова очутились в Марселе.
Два месяца прошло с их отъезда из Тополей. Было пятнадцатое октября.
Жанна загрустила от холодного мистраля, который дул оттуда, из дале-
кой Нормандии. Жюльен с некоторых пор переменился, казался усталым, рав-
нодушным; и ей было страшно, она сама не понимала чего.
Она отсрочила возвращение еще на четыре дня, ей все не хотелось расс-
таваться с этими благодатными, солнечными краями. Ей казалось, будто она
исчерпала свою долю счастья.
Наконец они уехали. Им надо было сделать в Париже множество покупок
для окончательного устройства в Тополях, и Жанна заранее предвкушала,
сколько всяких чудес навезет она на деньги, подаренные маменькой; но
первое, о чем она подумала, был пистолет, обещанный молодой корсиканке
из Эвизы.
На следующий день после приезда она обратилась к Жюльену:
- Дорогой мой, верни мне, пожалуйста, мамины деньги, я собираюсь де-
лать покупки.
Он повернулся к ней с недовольным видом:
- Сколько тебе нужно?
Она удивилась и пролепетала;
- Ну... сколько хочешь.
Он решил:
- Вот тебе сто франков; только смотри не трать зря.
Она не знала, что сказать, совсем растерявшись и смутившись.
Наконец она робко заметила:
- Но... ведь... я тебе дала деньги на...
Он оборвал ее:
- Совершенно верно. Не все ли равно, будут ли они у тебя или у меня,
раз у нас теперь общий карман. Да я и не отказываю, ведь я же даю тебе
сто франков.
Не сказав ни слова, она взяла пять золотых, но больше попросить не
посмела и купила только пистолет.
Неделю спустя они отправились домой, в Тополя.
VI
У белой ограды с кирпичными столбами собрались в ожидании родные и
прислуга. Почтовая карета остановилась, и начались нескончаемые объятия.
Маменька плакала; растроганная Жанна утирала слезы; отец нервно шагал
взад и вперед.
Пока выгружали багаж, в гостиной, у камина, шли рассказы о путешест-
вии. Слова в изобилии текли с уст Жанны; за полчаса было описано все,
решительно все, кроме каких-нибудь мелочей, упущенных в спешке повество-
вания.
Затем Жанна пошла раскладывать чемоданы. Ей помогала Розали, тоже
взволнованная. Когда с этим было покончено, когда белье, платья, туалет-
ные принадлежности были водворены по местам, горничная оставила свою
госпожу; и Жанна села в кресло несколько утомленная.
Она не знала, что ей делать дальше, мысленно искала, чем занять ум, к
чему приложить руки. Ей не хотелось спускаться в гостиную, где дремала
мать; она думала было пойти погулять, но пейзаж был такой унылый, что
стоило ей взглянуть в окно, как на сердце падала тоска.
И тогда она вдруг поняла, что у нее нет и никогда больше не будет ни-
какого дела. Вся юность ее в монастыре была поглощена будущим, занята
мечтаниями. Волнующие надежды заполняли в ту пору все ее время, и ей не-
заметно было, как оно текло. Затем, не успела она покинуть благочестивые
стены, где расцветали ее грезы, как ожидание любви сбылось для нее. Тот,
кого она ждала, кого встретила, полюбила, за кого вышла замуж, - и все
это в течение нескольких недель, сгоряча, - этот человек унес ее в своих
объятиях, так что она даже не успела опомниться.
Но вот сладостная действительность первых дней превращалась в
действительность будничную, которая закрывала двери для туманных чаяний,
увлекательных волнений перед неизвестным. Да, ждать уже было нечего.
А значит, и делать нечего - и сегодня, и завтра, и всегда Она все это
ощутила по какой-то смутной разочарованности, по оскудению грез.
Она встала и прижалась лбом к холодному оконному стеклу. Некоторое
время она смотрела на небо, по которому ползли темные облака, потом ре-
шилась выйти из дому.
Неужели это тот же сад, та же трава, те же деревья, что были в мае?
Куда девалась солнечная радость листвы, изумрудная поэзия лужайки с
огоньками одуванчиков, кровавыми пятнами маков, звездочками маргариток и
трепещущими, как на невидимых нитях, фантастическими желтыми бабочками?
И не было уже пьянящего воздуха, насыщенного жизнью, ароматами, плодо-
носной пыльцой.
Размытые постоянными осенними ливнями, устланные плотным ковром опав-
ших листьев, аллеи тянулись под продрогшими, почти оголенными тополями.
Тощие ветки встряхивали на ветру последние остатки листвы, еще не разве-
янной в пространстве. И весь день, без перерыва, точно неуемный, до слез
тоскливый дождь, срывались, кружили, летали и падали эти последние, сов-
сем уже желтые, похожие на крупные золотые монеты листья.
Жанна дошла до рощи. В ней было уныло, как в комнате больного Зеленые
заросли, разделявшие уютные извилистые дорожки, осыпались. Сплетенные
между собой кусты, точно кружево из ажурного дерева, терлись друг о дру-
га голыми ветками, и как тяжкий вздох умирающего был шелест палой лист-
вы, которую ветер шевелил, подгонял, наметал в кучи. Крошечные пичужки с
зябким писком прыгали тут и там в поисках приюта.
Однако плотная стена вязов, выставленных заслоном против морских вет-
ров, сохранила липе и платану их летний убор, и они стояли - одна словно
в алом бархате, другой в оранжевом атласе, окрашенные первыми заморозка-
ми согласно свойству растительных соков каждого.
Жанна медленно бродила взад и вперед по маменькиной аллее мимо фермы
Куяров. Что-то угнетало ее, словно предчувствие долгих дней тоски в
предстоящей однообразной жизни.
Затем она уселась на откосе, где Жюльен впервые заговорил с ней о
любви; она сидела, как в забытьи, почти без мыслей и чувствовала глубо-
кую усталость; ей хотелось лечь, уснуть, уйти от печали этого дня
Вдруг она увидела чайку, которую гнал по небу порыв ветра, и ей
вспомнился орел, летавший там, в Корсике, в мрачной долине Ота. Сердце
ее защемило, как щемит от воспоминания о чем-то прекрасном и ушедшем; и
перед ней сразу же встал чудесный остров с его дикими благоуханиями, с
его солнцем, под которым зреют апельсины и лимоны, его горы с розовыми
вер шинами, голубые бухты и ущелья, где бурлят потоки
И тогда осенняя, сырая, суровая природа вокруг нее, скорбный листопад
и серая пелена туч, уносимых ветром, погрузили ее в такую бездну тоски,
что она поспешила вернуться домой, боясь разрыдаться.
Маменька дремала, разомлев у камина; она привыкла к однообразному те-
чению дней и не замечала его уныния. Отец и Жюльен пошли погулять и по-
говорить о делах. Надвинулась ночь и заволокла угрюмым сумраком большую
комнату, которую освещали лишь мгновенные вспышки огня в камине.
За окнами в последнем свете дня еще видна была хмурая картина поздней
осени и серенькое, тоже словно все в слякоти, небо.
Вскоре возвратились барон с Жюльеном; войдя в темную гостиную, барон
тотчас позвонил и крикнул:
- Скорей, скорей несите лампы, а то здесь такая тоска!
Он уселся перед камином. Его отсыревшие сапоги дымились у огня, с по-
дошв сыпалась высохшая грязь, а он весело потирал руки.
- Кажется, начинаются холода, - заметил он, - к северу небо посветле-
ло, а сегодня новолуние; этой ночью крепко подморозит.
Затем он повернулся к дочери:
- Ну как, дочурка, довольна, что вернулась на родину, к себе домой, к
своим старикам?
Этот простой вопрос до глубины души потряс Жанну. Глаза ее наполни-
лись слезами. Она бросилась на шею отцу и принялась лихорадочно целовать
его, словно просила прощения, потому что, как ни старалась она быть ве-
селой, ей было смертельно грустно. Она вспомнила, сколько радости ждала
от свидания с родителями, и ее удивляло собственное равнодушие, убивав-
шее всякую теплоту; когда в разлуке много думаешь о любимых людях, но
отвыкаешь ежечасно видеть их, то при встрече ощущаешь некоторую отчуж-
денность до тех пор, пока не скрепятся вновь узы совместной жизни.
Обед тянулся долго; никто не разговаривал. Жюльен, казалось, забыл
про жену.
Потом, в гостиной, она задремала у огня, напротив маменьки, которая
спала крепким сном; когда же ее разбудили голоса о чем-то споривших меж-
ду собой мужчин, она постаралась встряхнуться, задавая себе вопрос, неу-
жели и ее затянет унылое болото ничем не возмущаемых привычек.
Пламя в камине, вялое и красноватое днем, теперь оживилось, разгоре-
лось. Неровными, яркими вспышками оно освещало выцветшую обивку кресел с
лисицей и журавлем, с цаплей-печальницей, со стрекозой и муравьем.
Подошел барон и, улыбаясь, протянул руку к пылающим головням.
- Ого! Хорошо горит нынче вечером. А на дворе подмораживает, дети
мои, подмораживает.
Потом, положив руку на плечо Жанны, он указал на огонь:
- Видишь, дочурка, самое главное на свете - очаг и своя семья вокруг
очага. Лучше этого ничего нет. Но, по-моему, пора спать. Вы, должно
быть, очень устали, детки?
Когда Жанна поднялась к себе в спальню, она задумалась над тем, как
различно может быть возвращение в одно и то же, казалось бы, любимое
место. Почему она так подавлена, почему и дом, и родной край, и все, что
было дорого, теперь надрывает ей душу?
Вдруг взгляд ее упал на часы. Пчелка по-прежнему так же быстро и раз-
меренно порхала слева направо и справа налево над позолоченными цветами.
И тут Жанну пронизал порыв внезапной нежности, глубочайшего умиления пе-
ред этим маленьким механизмом, который выпевал ей время и бился, как жи-
вое сердце.
Она была несравненно меньше растрогана, когда обнимала отца и мать. У
сердца есть загадки, не доступные разуму.
Впервые после замужества она была одна в постели, так как Жюльен, под
предлогом усталости, устроился в другой комнате. Впрочем, они заранее
решили, что у каждого будет отдельная спальня.
Она долго не могла уснуть, ей было странно не чувствовать рядом дру-
гого тела и непривычно спать в одиночестве; ее тревожил злобный северный
ветер, который бушевал на крыше.
Утром она проснулась от яркого света, окрасившего багрянцем ее кро-
вать; а в окнах, запушенных инеем, было так красно, словно весь небосвод
горел огнем.
Закутавшись в широкий пеньюар, Жанна подбежала к окну и распахнула
