Ги де Мопассан
Жизнь
пер. Н. Касаткиной
Изд. ХудЛит, 1974 г.
OCR Палек, 1998 г.
I
Бесхитростная правда Жанна уложила чемоданы и подошла к окну; дождь
все не прекращался.
Ливень целую ночь стучал по стеклам и крышам. Низкое, набухшее дождем
небо как будто прорвало, и оно изливалось на землю, превращая ее в меси-
во, распуская, точно сахар. Порывы ветра обдавали душным зноем. Журчание
воды в затопленных канавах наполняло безлюдные улицы, а дома, точно губ-
ки, впитывали сырость, которая проникала внутрь и проступала на стенах,
от погреба до чердака.
Жанна вчера лишь вышла из монастыря, наконец-то очутилась на воле,
стремилась навстречу всем долгожданным радостям жизни, а теперь боялась,
что отец не захочет ехать, пока не прояснится, и в сотый раз за это утро
вглядывалась в даль.
Но тут она заметила, что забыла уложить в саквояж свой календарь. Она
сняла со стены кусочек картона, разграфленный по месяцам и украшенный
посредине виньеткой, где золотыми цифрами был обозначен текущий тысяча
восемьсот - девятнадцатый год. Она перечеркнула карандашом четыре первых
столбца и вымарала имена святых вплоть до второго мая, дня ее выхода, из
монастыря.
За дверью послышался голос:
- Жаннета!
Жанна откликнулась:
- Войди, папа.
И на пороге показался ее отец.
Барон Симон-Жак Ле Пертюи де Во был аристократ прошлого столетия, че-
ловек чудаковатый и добрый. Восторженный последователь Жан-Жака Руссо,
он питал любовную нежность к природе, к полям, лесам, животным.
Как дворянин по рождению, он чувствовал инстинктивную вражду к тысяча
семьсот девяносто третьему году, но, как философ по характеру, а по вос-
питанию - либерал, он ненавидел тиранию безобидной, риторической нена-
вистью.
Великой его силой и великой слабостью была доброта, - та доброта, ко-
торой не хватало рук, чтобы ласкать, чтобы раздавать, обнимать, - добро-
та зиждителя, беспредельная, безудержная, какой-то паралич задерживающих
центров, изъян воли, чуть ли не порок.
Будучи теоретиком, он задумал целый план воспитания своей дочери, же-
лая сделать ее счастливой, доброй, прямодушной и любящей.
До двенадцати лет она жила дома, а затем, несмотря на слезы матери,
ее отдали в Сакре-Кер.
Там он держал ее взаперти, в заточении, в безвестности и в неведении
житейских дел. Он хотел, чтобы ему вернули ее целомудренной в семнадцать
лет и чтобы сам он приобщил ее к поэзии природы, разбудил ее душу, рас-
сеял ее неведение на лоне плодоносной земли, среди полей, хотел, чтобы
она, увидев естественную любовь и безыскусные ласки животных, поняла
гармоничность законов жизни.
И вот теперь она вышла из монастыря, сияющая, полная юных сил и жажды
счастья, готовая ко всем радостям, ко всем чудесным случайностям, мыс-
ленно уже пережитым ею в одиночестве праздных дней и долгих ночей.
Она напоминала портреты Веронезе золотисто-белокурыми волосами, кото-
рые словно бросали отблеск на ее кожу, кожу аристократки, чуть тронутую
розовой краской, затененную легким и светлым бархатистым пушком, замет-
ным только в те мгновения, когда ее ласкал солнечный луч. Глаза у нее
были голубые, темноголубые, как у человечков из голландского фаянса.
У нее была маленькая родинка на левом крыле носа, а другая справа, на
подбородке, и на ней вилось несколько волосков, почти под цвет кожи, а
потому незаметных. Роста она была высокого, с развитой грудью, с гибким
станом. Звонкий голос ее иногда становился резким, но простодушный смех
заражал окружающих весельем. Она часто привычным жестом подносила обе
руки к вискам, словно поправляя прическу.
Жанна подбежала к отцу, обняла его и поцеловала.
- Ну, что же, едем? - спросила она.
Отец улыбнулся, покачал головой, украшенной длинными седеющими кудря-
ми, и показал рукою на окно:
- Как же ехать по такой погоде?
Но она упрашивала нежно и вкрадчиво:
- Ну, папа, ну, поедем, пожалуйста. После обеда прояснится.
- Да ведь мама ни за что не согласится.
- Согласится, ручаюсь тебе.
- Если ты уговоришь маму, я возражать не буду.
Тогда Жанна стремительно бросилась в спальню баронессы. Ведь этого
дня, дня отъезда, она ждала со все возраставшим нетерпением.
Со времени поступления в Сакре-Кер она ни разу не выезжала из Руана,
так как отец не допускал для нее до определенного возраста никаких разв-
лечений. Ее только дважды возили на две недели в Париж; но то был город,
а она мечтала о деревне.
Теперь ей предстояло провести лето в их имении Тополя, старинном ро-
довом поместье, расположенном на горной гряде близ Ипора; и она предвку-
шала всю радость привольной жизни на берегу океана. Кроме того, решено
было подарить ей это имение, чтобы она жила в нем постоянно, когда вый-
дет замуж.
Дождь, не перестававший со вчерашнего вечера, был первым большим
огорчением в ее жизни.
Но не прошло и трех минут, как она выбежала из спальни матери, крича
на весь дом:
- Папа, папа! Мама согласна; вели закладывать.
Ливень не утихал; когда карету подали к крыльцу, он даже, пожалуй,
усилился.
Жанна уже ждала возле кареты, когда баронесса спустилась с лестницы;
с одной стороны ее поддерживал муж, а с другой горничная, статная девуш-
ка, ростом и силой не уступавшая мужчине. Это была нормандка из Ко, на
вид ей казалось лет двадцать, хотя на самом деле было не дольше восем-
надцати. В семье ее считали почти что второй дочерью, так как она была
молочной сестрой Жанны. Ее звали Розали.
Главной ее обязанностью было водить под руку баронессу, непомерно
растолстевшую за последние годы вследствие расширения сердца, на которое
она без конца жаловалась.
Баронесса, тяжело дыша, добралась до сеней, вышла на крыльцо старин-
ного особняка, взглянула на двор, где струились потоки воды, и пробормо-
тала:
- Право же, это безумие.
Муж отвечал ей с неизменной улыбкой:
- Это была ваша воля, мадам Аделаида.
Она носила пышное имя Аделаида, и муж всегда предпосылал ему обраще-
ние "мадам" с оттенком насмешливой почтительности.
Она двинулась дальше и грузно опустилась на сиденье экипажа, отчего
заскрипели все рессоры. Барон уселся рядом. Жанна и Розали разместились
на скамеечке напротив.
Кухарка Людивина принесла ворох теплого платья, которым покрыли коле-
ни, затем две корзинки, которые запрятали под ноги, наконец сама она
вскарабкалась на козлы рядом с дядюшкой Симоном и закуталась с головы до
пят в попону. Привратник и его жена попрощались, захлопывая дверцу, выс-
лушали последние распоряжения относительно багажа, который надлежало
отправить следом в тележке, и наконец экипаж тронулся.
Кучер дядюшка Симон, прячась от дождя, пригнул голову, поднял плечи и
совсем потонул в своей ливрее с тройным воротником. Выл порывистый ве-
тер, ливень хлестал в стекла и заливал дорогу.
Лошади крупной рысью плавно вынесли дормез на набережную, и он пока-
тил вдоль длинного ряда кораблей, мачты, реи, снасти которых тоскливо
поднимались к ненастному небу, точно оголенные деревья; дальше карета
выехала на широкую аллею, проложенную по Рибудетскому холму.
Затем дорога пошла лугами, и время от времени сквозь водяную пелену
смутно возникала мокрая ива, беспомощно, как мертвая, свесившая свои
ветви. Копыта лошадей чавкали, и колеса разбрызгивали круги грязи.
Все молчали; казалось, умы отсырели так же, как земля. Маменька отки-
нулась на подушки экипажа и закрыла глаза. Барон хмуро глядел на однооб-
разный пейзаж, на затопленные водой поля. Розали, держа на коленях узел,
застыла в тупой полудреме, свойственной простонародью. Только Жанна, ка-
залось, оживала под этим летним ливнем, как тепличный цветок, вынесенный
на свежий воздух; радость, точно густая листва, защищала ее сердце от
печали. Хотя она молчала, ей хотелось петь, хотелось протянуть наружу
руку, собрать воды и напиться; ей приятно было ощущать быструю рысь ло-
шадей, видеть вокруг безотрадный, поникший под дождем ландшафт и созна-
вать, что она укрыта от этого потопа.
От намокших, лоснящихся крупов обеих лошадей поднимался пар.
Баронесса мало-помалу задремала. Лицо ее, окаймленное шестью аккурат-
ными длинными буклями, постепенно оседало на три мягкие гряды подбород-
ка, последние волны которого сливались с безбрежным морем ее груди. При
каждом вздохе голова ее поднималась и тотчас падала снова; щеки надува-
лись, а из полуоткрытых губ вырывался звучный храп. Муж нагнулся к ней и
осторожно всунул ей в руки, сложенные на округлости живота, кожаный бу-
мажник.
Это прикосновение разбудило ее, и она посмотрела на бумажник затума-
ненным взглядом, еще не вполне очнувшись от сна. Бумажник упал и раск-
рылся, по карете рассыпалось золото и банковые билеты. Тут она просну-
лась окончательно, а у дочери радостное настроение прорвалось звонким
смехом.
Барон подобрал деньги и, кладя их на колени жене, заметил:
- Вот все, что осталось от моей фермы в Эльто, дорогая. Я продал ее,
чтобы отремонтировать Тополя, ведь мы теперь подолгу будем жить там.
Она сосчитала деньги - шесть тысяч четыреста франков - и невозмутимо
спрятала их в карман. Они продавали таким образом уже девятую ферму из
тридцати двух, унаследованных от родителей. Однако у них имелось еще
около двадцати тысяч франков дохода с земель, которые при умелом управ-
лении легко давали бы тридцать тысяч в год.
Жили они скромно, и этого дохода им хватало бы, если бы в хозяйстве
не было бездонной, всегда открытой бочки - доброты От нее деньги в их
руках испарялись, как испаряется от солнца влага в болотах. Деньги вхо-
дили, утекали, исчезали Каким образом? Никто даже понятия не имел. То и
дело кто-нибудь из них говорил:
- Не понимаю, как это вышло, что нынче истрачено сто франков, а, ка-
жется, крупных покупок не было
Впрочем, легкость, с какой они раздавали, составляла одну из главных
радостей их жизни, и в этом вопросе они были чудесно, трогательно едино-
душны.
- А "мой дом" стал теперь красивым, - спросила Жанна
- Сама увидишь, дочурка, - весело ответил барон
Мало-помалу ярость непогоды стихала; вскоре в воздухе осталась только
влажная дымка, мельчайшая дождевая пыль. Низко нависшие тучи поднимались
все выше, светлели, и вдруг сквозь невидимую щель косой солнечный луч
скользнул по лугам.
Тучи расступились, открывая синюю глубь небосвода; понемногу щель
расширилась, словно в разорванной завесе, и чудесное ясное небо чистой и
густой лазури раскинулось над миром
Пронесся свежий и легкий ветерок, будто радостный вздох земли; а ког-
да карета проезжала вдоль садов и лесов, оттуда доносилась порой резвая
песенка птицы, сушившей свои перышки.
Смеркалось Теперь уже в карете спали все, кроме Жанны Два раза делали
остановку на постоялых дворах, чтобы лошади передохнули, а также чтобы
задать им овса и напоить их.
Солнце зашло, вдалеке раздавался колокольный звон В какой-то деревуш-
ке пришлось зажечь фонари; и небо тоже загорелось мириадами звезд То
там, то здесь мелькали освещенные дома, пронизывая огоньками мрак, и
вдруг из-за косогора, между ветвями сосен, всплыла огромная красная,
словно заспанная, луна.
Было так тепло, что окон не поднимали. Жанна утомилась от грез, насы-
тилась радостными видениями и теперь дремала По временам ноги ее затека-
ли от неудобной позы, тогда она просыпалась, смотрела в окно, видела в
светлой ночи проплывавшие мимо деревья какой-нибудь фермы или коров, ко-
торые лежали поодиночке на поле и приподымали головы. Затем она меняла
положение, стараясь связать нить прерванных грез, но неустанный грохот
экипажа отдавался у нее в ушах, утомлял мозг, и она вновь закрывала гла-
за, чувствуя себя совершенно разбитой.
Но вот карета остановилась У дверцы стояли какието люди, мужчины и
женщины, с фонарями в руках. Приехали. Жанна сразу же проснулась и стре-
