Жанна и Жюльен, совсем потерявшись, силились понравиться, боялись за-
сидеться, не знали, как уйти; но маркиза сама положила конец их визиту
просто и естественно, вовремя остановив беседу, как прекращает аудиенцию
учтивая королева.
На обратном пути Жюльен сказал:
- Если ты не возражаешь, мы на этом покончим с визитами. Мне лично
вполне достаточно Фурвилей.
И Жанна согласилась с ним.
Медленно тянулся декабрь, самый темный из месяцев, словно черная дыра
в году. Возобновилась прошлогодняя замкнутая жизнь, но Жанна не скучала,
она была постоянно занята Полем, зато Жюльен смотрел на него косо, бес-
покойным и недовольным взглядом.
Нередко мать, держа малыша на руках и лаская с той исступленной неж-
ностью, какая бывает свойственна матерям, протягивала его отцу и говори-
ла:
- Да поцелуй же сыночка, можно подумать, что ты его не любишь.
Он с брезгливым видом едва касался губами лысой головки ребенка и при
этом весь выгибался дугой, чтобы скрюченные и непрестанно шевелящиеся
ручонки не дотронулись до него. И сразу же уходил, как будто его гнало
отвращение.
Время от времени к обеду приходили мэр, доктор и кюре; время от вре-
мени приезжали Фурвили, с которыми завязывались все более близкие отно-
шения.
Графа явно тянуло к Полю. Он не спускал его с колен ни на минуту,
иногда по целым вечерам. Он бережно брал его своими огромными ручищами,
щекотал ему кончик носа своими длинными усами, а потом целовал его в
страстном, почти материнском порыве. Он был неутешен, что его брак оста-
ется бесплодным.
Март стоял ясный, сухой и почти теплый. Графиня Жильберта напомнила о
верховых прогулках вчетвером. Жанне немного наскучило бесконечное одно-
образие долгих вечеров, долгих ночей, долгих дней, и она радостно ухва-
тилась за этот план; целую неделю она с удовольствием мастерила себе
амазонку.
Затем начались прогулки. Ездили всегда попарно: графиня с Жюльеном
впереди, а граф с Жанной в ста шагах позади; последние мирно беседовали,
как два друга, потому что сродство их честных душ и бесхитростных сердец
породило между ними настоящую дружбу; а те двое часто шептались, поры-
висто хохотали, внезапно взглядывали друг на друга, словно хотели ска-
зать глазами то, чего не выговаривали губы, и вдруг пускали лошадей в
галоп, стремясь скрыться, ускакать подальше, как можно дальше.
С некоторых пор Жильберта стала раздражительной. Ее сердитый голос
доносился с дуновением ветра до слуха двух отставших всадников. Тогда
граф улыбался и говорил Жанне:
- Жена у меня с характером.
Однажды вечером, на обратном пути, когда графиня то подгоняла свою
кобылу, пришпоривая ее, то осаживала рывком, граф и Жанна несколько раз
слышали, как Жюльен предостерегал ее:
- Берегитесь, говорю я вам, берегитесь, - она понесет.
- И пускай, не ваше дело, - ответила наконец Жильберта таким звонким
и резким голосом, что слова отчетливо прозвучали в пространстве и словно
повисли в воздухе.
Лошадь вставала на дыбы, лягалась, фыркала. Наконец забеспокоился и
граф и крикнул во всю силу своих могучих легких:
- Жильберта, осторожнее!
Тогда, словно назло, в припадке той нервозности, когда женщине нет
удержу, она наотмашь ударила животное хлыстом между ушей, и лошадь,
рассвирепев, взвилась на дыбы, забила в воздухе передними ногами, опус-
тилась, сделала огромный прыжок и ринулась вперед во весь опор.
Сперва она пересекла луг, потом помчалась по пашням, разбрасывая
комья тучной сырой земли; неслась она так стремительно, что вскоре почти
нельзя было различить ни лошади, ни всадницы.
Жюльен, опешив, застыл на месте и только кричал отчаянно:
- Графиня! Графиня!
Но тут у графа вырвалось что-то вроде рычания, и, пригнувшись над ше-
ей грузного жеребца, он броском всего тела пустил его таким аллюром,
подстрекая, подгоняя, возбуждая его криком, хлыстом, шпорами, что каза-
лось, будто огромный всадник несет между ногами тяжелого коня и поднима-
ет его на воздух, чтобы улететь с ним. Они скакали, мчались с непостижи-
мой быстротой, и Жанна видела, как там, вдали, обе фигуры, жены и мужа,
летели, летели, уменьшались, бледнели, исчезали, словно две птицы, ког-
да, догоняя друг друга, они теряются, тонут где-то на горизонте.
Тут к ней подъехал Жюльен, по-прежнему шагом, сердито ворча про себя:
- Какая ее муха укусила?
И оба поехали вслед за четой, скрывшейся в извилине равнины
Через четверть часа они увидели, что Фурвили возвращаются, и вскоре
съехались с ними.
Граф, красный, потный, смеющийся, довольный, торжествующий, железной
хваткой держал дрожавшую лошадь жены. А Жильберта, бледная, со стра-
дальчески искаженным лицом, опиралась одной рукой о плечо мужа, как буд-
то боялась лишиться чувств.
В этот день Жанна поняла, что граф любит беззаветно.
Весь следующий месяц графиня была весела, как никогда. Она еще чаще
приезжала в Тополя, беспрестанно смеялась, с порывистой нежностью цело-
вала Жанну. Казалось, некое таинственное очарование сошло на ее жизнь.
Муж ее был в восторге, не сводил с нее глаз, с удвоенной страстью ста-
рался каждую минуту коснуться ее руки, платья.
Однажды вечером он признался Жанне:
- У нас сейчас счастливая полоса. Никогда Жильберта не была так лас-
кова. Она больше не бывает в дурном настроении, не сердится. Я чувствую,
что она меня любит. Раньше я в этом не был уверен.
Жюльен тоже переменился, повеселел, не раздражался, как будто дружба
двух семей принесла мир и радость в каждую из них.
Весна выдалась на редкость ранняя и жаркая.
От теплого утра до тихого, мягкого вечера солнце согревало всходы на
всей поверхности земли. Это был стремительный, дружный и мощный расцвет
всех почек, такой неудержимый напор соков, такая жажда возрождения, ка-
кую природа проявляет порой, в особо удачные годы, когда можно поверить
в обновление мира
Жанну смутно волновало это брожение жизненных соков. Она испытывала
мгновенную истому при виде цветка в траве, переживала долгие часы сла-
достной грусти, мечтательной неги.
А иногда ею овладевали умиленные воспоминания о первой поре ее любви;
не то чтобы в сердце у нее возродилось чувство к Жюльену, нет, с этим
было покончено, покончено навсегда; но вся плоть ее от ласки ветерка, от
ароматов весны волновалась и тянулась навстречу какому-то незримому и
нежному призыву.
Ей нравилось быть одной, впитывать солнечное тепло, всем существом
воспринимать ощущения смутного и бездумного, тихого блаженства.
Однажды утром в минуты такой полудремы перед ней возникло видение
солнечной прогалины посреди темной листвы в рощице у Этрета. Там впервые
она ощутила трепет от близости человека, любившего ее тогда; там впервые
он шепотом высказал робкое желание сердца; и там же ей показалось, что
перед ней внезапно открылось светлое будущее ее мечтаний.
И ей захотелось повидать эту рощу, совершить туда некое сентимен-
тальное и суеверное паломничество, словно посещение того места должно
было как-то изменить ход ее жизни.
Жюльен уехал с рассвета, не сказав ей куда. И вот она велела оседлать
белую лошадку Мартенов, на которой иногда ездила теперь, и отправилась в
путь.
День был теплый, ясный и тихий: казалось, ничто не шелохнется, ни од-
на травка, ни один листок; все словно замерло до скончания веков, как
будто ветер испустил дух. Даже насекомые и те, казалось, исчезли.
Жгучий и властный покой неощутимо, в золотой дымке, исходил от солн-
ца; и Жанна блаженно грезила под неторопливый шаг лошади. Временами она
поднимала глаза и следила за крохотным белым облачком величиной с пушин-
ку, за клочком пара, одиноко повисшим, забытым, застрявшим там, вверху,
посреди синего неба.
Она спустилась в долину, выходящую к морю между высокими скалистыми
сводами, которые называются "Воротами Этрета" и не спеша добралась до
рощи. Сквозь молодую листву свет так и лился потоками. Жанна рыскала по
узким тропинкам, искала и не могла найти заветное место.
Но вдруг, пересекая длинную дорожку, она увидела в самом ее конце
двух лошадей, привязанных к дереву, и сразу же узнала их: это были лоша-
ди Жильберты и Жюльена. Одиночество уже слегка тяготило ее; она обрадо-
валась такой неожиданной встрече и пустила свою кобылку рысью. Добрав-
шись до двух терпеливо ожидавших, словно привычных к долгим стоянкам ко-
ней, она стала звать. Никто не откликнулся.
Дамская перчатка и два хлыста валялись на примятой траве. Значит, они
сидели здесь, а потом оставили лошадей и ушли.
Она прождала четверть часа, двадцать минут, удивляясь и не понимая,
что такое они могут делать. Так как она спрыгнула с лошади и теперь сто-
яла неподвижно, прислонясь к стволу дерева, две птички, не заметив ее,
опустились в траву рядом с ней. Одна из них суетилась, прыгала вокруг
второй, топорщила крылья, кивала головкой и чирикала; и вдруг они сово-
купились.
Жанна была поражена, словно не знала, что это бывает; потом подумала:
"Да, правда, теперь ведь весна". А потом другая мысль, догадка, возникла
у нее. Она снова посмотрела на перчатку, на хлысты, на оставленных лоша-
дей и вдруг стремительно прыгнула в седло с одним неудержимым желанием
бежать прочь.
Обратно в Тополя она скакала галопом. При этом она лихорадочно дума-
ла, соображала, связывала факты, сопоставляла разные обстоятельства. Как
она не догадалась раньше? Как она не видела ничего? Как не поняла причи-
ну отлучек Жюльена, возврат былого щегольства и, наконец, смягчение его
нрава? Вспоминала она также внезапные нервные вспышки Жильберты, ее пре-
увеличенную нежность, то блаженное состояние, в котором она жила с не-
давних пор, на радость графу.
Жанна придержала лошадь, потому что ей надо было серьезно подумать, а
быстрый аллюр рассеивал ее мысли.
Когда прошло первое волнение, сердце ее успокоилось, в нем не было ни
ревности, ни злобы - одно лишь презрение. Она почти не думала о Жюльене;
в нем ее ничто больше не удивляло, но двойное предательство графини, ее
подруги, возмущало ее. Значит, все на свете коварны, лживы, двоедушны? И
слезы навернулись ей на глаза. Иллюзии свои оплакиваешь порой так же
горько, как покойников.
Однако она решила притвориться, будто ничего не знает, закрыть свою
душу для недолговечных привязанностей, любить только Поля и родителей, а
остальных терпеть невозмутимо.
Вернувшись, она тотчас бросилась к сыну, унесла его в свою комнату и,
как безумная, чуть не час безостановочно целовала его.
Жюльен возвратился к обеду, обворожительный и улыбающийся, исполнен-
ный благожелательства. Он спросил:
- Разве папа и маменька не приедут в нынешнем году?
Она так была тронута его вниманием, что почти простила ему открытие,
которое сделала в лесу; и вдруг ею овладело страстное желание видеть
двух самых дорогих ей после Поля людей; она провела целый вечер за
письмом к ним, умоляя их приехать поскорее.
Они назначили свой приезд на двадцатое мая. А было всего седьмое чис-
ло.
Она поджидала их со все возрастающим нетерпением, как будто, кроме
дочерней привязанности, у нее появилась потребность прильнуть сердцем к
благородным сердцам, открыть душу чистым, не тронутым подлостью людям,
чья жизнь и все поступки, все помыслы, все желания всегда были честны.
Именно сейчас она чувствовала себя такой одинокой посреди всех этих
слабодушных; и хотя она как-то сразу научилась притворяться, хотя она
встречала графиню с протянутой рукой и с улыбкой на губах, но в ней все
росло, заполняя ее, ощущение пустоты и презрения к людям; и каждый день
мелкие события местной жизни увеличивали в ее душе гадливость и неуваже-
ние к человеческой породе.
Дочка Куяров родила ребенка, а свадьба только еще предстояла. Служан-
ка Мартенов, сирота, была беременна; молоденькая, пятнадцатилетняя со-
