лялся при виде соединения двух живых тварей, поклонялся некоему божеству
пантеистов и восставал против католического бога с взглядами мещанина,
злобностью иезуита и мстительностью тирана, бога, принижавшего в его
глазах творение, - неотвратимое, безграничное, всемогущее творение, ко-
торое есть жизнь, свет, земля, мысль, растение, камень, человек, воздух,
животное, звезда, бог и насекомое одновременно, творящее, потому что оно
творение, потому что оно сильнее воли, необъятнее разума, и созидает оно
без цели, без смысла и без конца, во всех направлениях и видах, по всему
беспредельному пространству, в зависимости от случая и соседства солнц,
согревающих миры.
В творении заключены все зародыши, мысль и жизнь произрастают в нем,
как цветы и плоды на деревьях.
Поэтому для барона размножение было великим вселенским законом, по-
четным, священным, божественным актом, осуществляющим непостижимую и не-
изменную волю верховного существа. И он начал энергично восстанавливать
ферму за фермой против нетерпимого священника, гонителя жизни.
Жанна в отчаянии молила господа, заклинала отца, но он неизменно от-
вечал:
- С такими людьми надо вести борьбу, это наш долг и наше право. Они
не люди, а выродки.
И он повторял, встряхивая длинными седыми волосами;
- Это выродки; они не понимают ничего, ровно ничего. Они действуют
под влиянием пагубного заблуждения, они противоестественны.
В его устах "противоестественны" звучало как проклятие.
Священник хоть и чуял врага, но хотел сохранить власть над господским
домом и молодой хозяйкой и потому выжидал, не сомневаясь в конечной по-
беде.
Кроме того, его неотступно преследовала одна мысль: он случайно обна-
ружил любовную интригу Жюльена и Жильберты и во что бы то ни стало хотел
положить ей конец.
Однажды он явился к Жанне и после долгой беседы на мистические темы
предложил ей в союзе с ним побороть и истребить зло в ее собственной
семье, спасти от гибели две души.
Она не поняла его и стала допытываться. Он ответил:
- Еще не приспело время, но скоро я снова посещу вас.
И поспешил уйти.
Было это в конце зимы, гнилой зимы, как говорят в деревне, сырой и
теплой.
Аббат явился снова через несколько дней и в туманных выражениях повел
речь о недостойных связях между людьми, которым надлежало бы вести себя
безупречно.
- А тем, кто осведомлен о таких греховных делах, - говорил он, - сле-
дует всеми способами пресекать их. - Потом он вдался в возвышенные рас-
суждения, взял Жанну за руку и призвал ее открыть глаза, понять наконец
и помочь ему.
На этот раз она поняла, но молчала, с ужасом предвидя все то тягост-
ное, что может обрушиться на ее умиротворенный дом; и она притворилась,
будто не знает, о чем говорит аббат. Тогда он решил объясниться прямо:
- Мне выпала на долю тяжелая обязанность, виконтесса, но уклониться
от нее я не могу. Мой сан повелевает мне осведомить вас о том, чему вы
можете помешать. Итак, знайте, что муж ваш состоит в преступных отноше-
ниях с госпожой де Фурвиль.
Она в покорном бессилии склонила голову.
Аббат не унимался:
- Что вы намерены сделать теперь?
- Что же мне делать, господин аббат? - прошептала она.
- Воспрепятствовать этой беззаконной страсти, - отрезал он.
Тогда она заговорила в тоске, сквозь слезы:
- Ведь он уже обманывал меня с прислугой; он не обращает на меня вни-
мания; он разлюбил меня; он груб со мной, когда мои желания ему не по
нутру. Что же я могу поделать?
Кюре вместо прямого ответа возопил:
- Значит, вы это приемлете! Вы примиряетесь! Вы соглашаетесь! Вы тер-
пите прелюбодеяние под вашим кровом! На ваших глазах совершается прес-
тупление, а вы отводите взгляд? И при этом вы полагаете, что вы супруга?
Христианка? Мать?
- Что же мне делать? - прорыдала она.
- Все, что угодно, только не терпеть эту мерзость, - отвечал он. -
Все, говорю я вам. Бросьте его, бегите из этого оскверненного дома.
- Но у меня нет денег, господин аббат, - возразила она. - И сил тоже
нет больше. И как уйти без доказательств? Я даже права на это не имею.
Священник поднялся, весь дрожа.
- В вас говорит трусость, сударыня. Я считал вас иной. Вы не достойны
божьего милосердия!
Она упала на колени.
- О нет, прошу вас, не покидайте меня! Наставьте меня!
Он произнес отрывисто:
- Откройте глаза господину де Фурвиль. Он, и никто другой, должен по-
ложить конец этой связи.
От одной этой мысли ее охватил ужас.
- Да ведь он убьет их, господин аббат! И чтобы я выдала их! Нет, нет,
никогда!
Тогда он поднял руку, словно для проклятия, вне себя от гнева:
- Так живете же в позоре и преступлении, ибо вы виновнее их. Вы пот-
ворствуете мужу! Мне же здесь больше делать нечего.
Он ушел разъяренный, дрожа всем телом.
Она побежала за ним как потерянная и уже готова была уступить, уже
бормотала обещания. Но он весь трясся от возмущения и стремительно ша-
гал, в бешенстве размахивая огромным синим зонтом, чуть ли не больше его
самого.
Он заметил Жюльена, который стоял возле ограды и указывал, как
подстригать деревья; тогда он повернул налево, чтобы пройти фермой Куя-
ров; при этом он твердил:
- Оставьте меня, сударыня, нам с вами не о чем говорить.
Как раз на его пути, посреди двора, кучка детворы, хозяйской и со-
седской, собралась вокруг конуры собаки Мирзы и с любопытством, молча,
пытливо и внимательно рассматривала что-то. А среди детей, точно
школьный учитель, заложив руки за спину и также любопытствуя, стоял ба-
рон. Но едва он завидел священника, как поспешил уйти, чтобы не встре-
чаться, не раскланиваться, не разговаривать с ним.
Жанна говорила с мольбой:
- Подождите несколько дней, господин аббат, а потом придите снова. Я
расскажу вам, что мне удалось придумать и сделать, и тогда мы все обсу-
дим.
Тут они очутились возле детей, и кюре подошел поближе, посмотреть,
чем там заняты малыши. Оказалось, что щенится собака. Перед конурой пя-
теро щенят уже копошились вокруг матери, а она лежала на боку, вся изму-
ченная, и заботливо лизала их. В ту минуту как священник нагнулся над
ней, она судорожно вытянулась, и появился шестой щенок. И все ребятишки
завопили в восторге, хлопая в ладоши:
- Еще один, гляди, гляди, еще один!
Для них это была забава, невинная забава, в которой не было ничего
нечистого. Они смотрели, как рождаются живые существа, не иначе, чем
смотрели бы, как падают с дерева яблоки.
Аббат Тольбиак сперва остолбенел, потом в приливе неудержимого бе-
щенства занес свой огромный зонт и принялся с размаху колотить детей по
головам. Испуганные ребятишки пустились наутек; и он очутился пря-
мо перед рожавшей сукой, которая силилась подняться. Но он даже не дал
ей встать на ноги и, не помня себя, начал изо всей мочи бить ее. Она бы-
ла на цепи, а потому не могла убежать и страшно визжала, извиваясь под
ударами. У него сломался зонт. Тогда, оказавшись безоружным, он наступил
на нее и стал яростно топтать ее ногами, мять и давить. Под нажимом его
каблуков у нее выскочил седьмой детеныш, после чего аббат в неистовстве
прикончил каблуком окровавленное тело, которое шевелилось еще посреди
новорожденных, а они, слепые, неповоротливые, пищали и уже искали мате-
ринские сосцы.
Жанна бросилась было прочь, но кто-то вдруг схватил священника за ши-
ворот и пощечиной сбил с него треуголку; дотащив его до ограды,
разъяренный барон вышвырнул его на дорогу.
Когда г-н Ле Пертюи обернулся, он увидел, что дочь его рыдает, стоя
на коленях посреди щенят, и собирает их в подол своего платья. Он пошел
к ней обратно крупными шагами, жестикулируя и выкрикивая:
- Вот он, вот он, твой долгополый! Видала его теперь?
Сбежались фермеры, и все смотрели на растерзанное животное, а тетка
Куяр заметила:
- Бывают же такие дикари!
Жанна подобрала семерых щенят и решила их выходить.
Их пытались поить молоком; трое околели на следующий день. Тогда дя-
дюшка Симон отправился искать по всей округе ощенившуюся суку, но не на-
шел и принес взамен кошку, уверяя, что она вполне пригодится. Пришлось
утопить еще троих щенят, а последнего отдать на воспитание этой кормили-
це другого племени. Она сразу же приняла его, улеглась на бок и подста-
вила ему сосок.
Через две недели песика отняли от кошки, чтобы он не изнурил свою
приемную мать, и Жанна взялась сама кормить его с рожка. Она назвала его
Тото. Барон же самовольно переменил имя и окрестил его "Убой".
Священник больше не приходил, но в ближайшее воскресенье он с кафедры
осыпал проклятиями, поношениями и угрозами господский дом, заявил, что
надо каленым железом выжигать язвы, предал анафеме барона, которого это
только позабавило, и намекнул еще нерешительно и туманно на любовные по-
хождения Жюльена Виконт рассвирепел, но страх громкого скандала умерил
его пыл.
Отныне священник в каждой проповеди возвещал свое мщение, предрекал,
что близок час божьего гнева, когда кара постигнет всех его врагов.
Жюльен обратился к архиепископу с почтительным, но весьма настойчивым
письмом. Аббату Тольбиаку пригрозили опалой. Он замолк.
Теперь он совершал долгие одинокие прогулки, размашисто шагая в
сильнейшем возбуждении. Когда Жильберта и Жюльен катались верхом, они
встречали его на каждом шагу, - иногда он маячил черной точкой где-ни-
будь на дальнем конце равнины или на гребне кряжа, иногда он читал треб-
ник в узкой долине, куда они направлялись. И они поворачивали обратно,
чтобы не проезжать мимо него.
Настала весна и разожгла их любовь, каждый день бросая их в объятия
друг друга то здесь, то там, под любым кровом, какой только попадался им
на пути.
Листва на деревьях еще сквозила, а земля еще не просохла, и они не
могли, как в разгар лета, углубляться в лесную чащу и потому облюбовали
для своих тайных свиданий передвижную пастушью сторожку, брошенную с
осени на вершине Вокотского холма.
Она стояла одна, высоко поднятая на колесах, в пятистах метрах от
кряжа, близ того места, откуда начинался крутой спуск к долине. Их не
могли застичь там врасплох, так как им была видна вся окрестность; а ло-
шади, привязанные к оглоблям, дожидались, пока они насытятся поцелуями.
Но вот однажды; в ту минуту, когда они покидали свое убежище, они за-
метили аббата Тольбиака, который сидел, укрывшись в прибрежных камышах.
- Придется оставлять лошадей в овраге, - сказал Жюльен. - Они могут
выдать нас.
И они стали привязывать коней в поросшей кустарником лощинке.
Но как-то вечером, возвращаясь вдвоем в Ла-Врийет, где их ждал к обе-
ду граф, они встретили этуванского кюре, выходившего из дома. Он посто-
ронился, чтобы пропустить их, и, кланяясь, отвел взгляд в сторону.
Они встревожились, но вскоре успокоились.
Однако как-то в холодный ветреный день, - было это в начале мая, -
Жанна читала у камина и вдруг увидела графа де Фурвиль, который шел к
ним в Тополя таким торопливым шагом, что она испугалась, не случилось ли
несчастья.
Она поспешила ему навстречу и, очутившись с ним лицом к лицу, подума-
ла, что он помешался. На нем была охотничья куртка, на голове большой
меховой картуз, который он носил только у себя в имении, а сам он был
так бледен, что рыжие усы, не выделявшиеся обычно на его румяном лице,
теперь казались огненными. Взгляд был безумный, глаза бессмысленно блуж-
дали.
- Моя жена ведь здесь, правда? - выговорил он.
Жанна, совсем растерявшись, ответила:
- Нет, я ее даже не видала сегодня.
Он сел, как будто у него подкосились ноги, снял картуз и несколько
раз машинально провел носовым платком по лбу; затем вскочил, подошел к
молодой женщине, протянув обе руки и открыв рот, словно собирался ска-
зать что-то, поверить ей какое-то жестокое горе, но вдруг остановился,
