-- Я к вашим услугам, Семен Кондратьевич! -- воскликнул я с
воодушевлением.
Он кивнул.
-- Другого ответа я и не ожидал услышать, мой друг, но твое
участие в этом деле возможно лишь при соблюдении двух условий.
Во-первых, -- он окинул меня строгим взглядом, -- никакой
самодеятельности. Слышишь? Все свои действия ты должен согласовывать со
мной -- это приказ. Во-вторых, ни одна живая душа не должна знать, кто
я и зачем я здесь. Для всех я -- инструктор по лыжному спорту, именно
так я и представился местному директору. Боюсь, игра в открытую может
спугнуть преступника.
-- А как же Мячиков? -- перебил я его. -- До сих пор у нас не было
друг от друга секретов. Может быть, стоит посвятить его в наши дела, а,
Семен Кондратьевич? Он принял такое деятельное участие в расследовании
убийства, развил столь бурную деятельность, что, думаю, принесет пользу
и сейчас.
-- Мячиков... -- задумался Щеглов, весь утонув в облаке табачного
дыма. -- Зря, конечно, ты рассказал ему обо мне, теперь он и сам без
труда поймет, кто я на самом деле. Впрочем, твоей вины здесь нет... Это
он сообщил тебе об аресте Хомякова?
-- Да, он, -- удивился я. -- А какое это имеет...
-- Пока никакого. Просто хочу составить себе портрет человека,
которого намерен завербовать, -- так, кажется, это звучит в лексиконе
шпионских детективов? Еще один вопрос: он показывал тебе свой пистолет?
-- Я ответил, что да, показывал; Щеглов, похоже, ответом остался
доволен. -- Что ж, Максим, я был бы рад обрести еще одного верного
помощника в этом сложном и опасном деле. Так ему и передай. При случае
сведи меня с ним, будь так добр, и лучше, если этот случай представится
как можно быстрее.
-- Обязательно! -- обрадовался я. -- Обязательно сведу! А хотите,
прямо сейчас? Я как раз собирался заглянуть к Григорию Адамовичу
вечерком, он наверняка ждет меня.
-- Отлично, Максим, -- согласился Щеглов, -- я жду его здесь.
Кстати, ты не очень будешь возражать, если я поселюсь в твоем номере?
-- Да я сочту это за великое счастье, Семен Кондратьевич! --
воскликнул я, ничуть не кривя душой.
-- Я так и думал, -- лукаво сощурился он, -- когда объявил
директору о своем желании поселиться именно в этом номере.
-- Позвольте, Семен Кондратьевич, -- в недоумении спросил я, -- а
откуда вы узнали, в каком я номере?
-- Вот-вот, -- улыбнулся он, -- именно такими незатейливыми
фокусами и покупают доверчивых читателей коварные авторы детективных
романов. А все проще простого: будучи в кабинете директора, я бросил
всего лишь один-единственный взгляд на книгу регистрации отдыхающих,
которая в тот момент лежала на его столе и была открыта на нужной мне
странице. Теперь ясно?
-- Ясно.
6.
Мячикова я застал в той же позе, в какой оставил его перед ужином.
Он был бледен и выглядел неважно. Желая как-то расшевелить и
приободрить его, я сразу же выложил ему все, что со мной приключилось в
последние два-три часа, а напоследок объявил о предложении великого
сыщика Щеглова сотрудничать с ним. Мой рассказ подействовал на него
ошеломляюще. Мячиков побледнел еще больше и до крайней степени
разволновался. Он судорожно тер лоб и растерянно бормотал:
-- Такая ответственность, такая ответственность... Не знаю,
справлюсь ли... А что он сказал по поводу моего пистолета? Не грозился
привлечь?.. Ну слава Богу...
Наконец он собрался с духом и сказал:
-- Я чрезвычайно польщен возможностью сотрудничать с таким
человеком, как капитан Щеглов, и бесконечно благодарен вам, Максим
Леонидович, за вашу рекомендацию. Пойдемте к нему, я готов предстать
пред его грозные очи.
Туман дымовой завесы надежно скрывал Щеглова от наших взглядов, и
мы не сразу обнаружили его на фоне темного ночного окна.
Я представил их друг другу, после чего покинул номер, решив дать
им возможность побеседовать наедине. К тому же от табачного дыма у меня
снова разболелась голова, и мне необходима была основательная порция
свежего воздуха, чтобы не дать ей расколоться пополам. Надо будет
намекнуть Щеглову, подумал я, чтобы он не дымил в номере, но только
как-нибудь эдак поделикатнее, а то он, не дай Бог, обидится...
Последнее, что я успел заметить, покидая номер, был неподвижный взгляд
Щеглова, которым он просвечивал своего визави, и Мячикова, от смущения
не находившего себе места. Он сидел на самом краешке стула, положив
руки на колени, и был похож на школьника, которого вызвали к директору
на "ковер". В глазах его читался испуг.
Вернулся я минут через десять. Щеглов догадался открыть форточку,
и к моему приходу воздух в номере заметно посвежел. Понял, наверное,
что я не переношу запаха табака. Мячиков выглядел усталым и все таким
же бледным. Вообще он казался каким-то странным и явно был не в своей
тарелке. Разговор между ними, видимо, уже состоялся, так как они
болтали теперь о каких-то пустяках. Мое появление прервало их беседу.
Щеглов поднялся мне навстречу и приветливо улыбнулся.
-- Заходи, Максим. Я переговорил с твоим другом и надеюсь, что он
понял меня. На мое предложение о сотрудничестве Григорий Адамович
ответил согласием. Что ж, рад, искренне рад: теперь, когда нас трое,
успех дела обеспечен... Что с вами, Григорий Адамович? -- с тревогой
спросил Щеглов. -- На вас лица нет!
-- Голова раскалывается, -- натянуто улыбнулся Мячиков. -- Вы уж
меня извините, Семен Кондратьевич...
Щеглов вынул из кармана пачку анальгина и протянул ее Мячикову.
-- Вот, возьмите, -- сказал он. -- Должно помочь.
Мячиков взял, хотя и без особого энтузиазма. Зато у меня при виде
бесценных таблеток загорелись глаза.
-- О, вашим запасам, Семен Кондратьевич, могла бы позавидовать
любая аптека! -- воскликнул я. -- Разрешите таблетку, Григорий
Адамович, у меня, знаете ли, с самого утра...
-- Да-да, конечно, -- с готовностью ответил Мячиков, -- берите всю
пачку, анальгин мне все равно не поможет -- уже пробовал...
Судя по его кислому виду и мутному взгляду, чувствовал он себя
действительно неважно. Я мысленно посочувствовал ему, отлично зная, что
такое головная боль. Не меньшее сочувствие вызвал он и у Щеглова.
-- Может быть, стоит попробовать другое лекарство? Что вы обычно
принимаете?
Мячиков махнул рукой.
-- Да не надо никакого лекарства. Я вообще противник всей этой
химии, от нее больше вреда, нежели пользы. Пройдет. Лучшее лекарство --
это сон и свежий воздух. Ручаюсь вам, что утром я буду совершенно
здоров.
Пожелав нам спокойной ночи, Мячиков торопливо покинул номер.
Какое-то время Щеглов задумчиво смотрел ему вслед и усиленно тер
подбородок.
-- Ну как вам Мячиков? -- поинтересовался я у него, когда пауза
чрезмерно затянулась.
Щеглов пожал плечами.
-- Да никак. Время покажет, а пока никакого особенного впечатления
он на меня не произвел.
-- Честно говоря, он какой-то странный сегодня, -- заметил я.
-- Да? Ты находишь? -- с любопытством спросил Щеглов. -- А каким
он бывает обычно?
-- О! Обычно он -- сгусток энергии и оптимизма.
-- И особенно по утрам, верно?
-- Да... возможно, -- неуверенно ответил я, несколько
обескураженный вопросом. -- Собственно говоря, у меня еще не было
достаточно времени изучить его. Два дня -- это не слишком большой срок.
-- Конечно, конечно, -- согласился Щеглов. -- Ладно, оставим
Мячикова в покое, пусть поправляется, а мы тем временем составим план
действий на завтрашний день. Согласен?
Я выразил свое согласие столь бурно, что Щеглову пришлось охладить
мой пыл.
-- Главное в нашем деле -- спокойствие, -- строго сказал он, --
иначе не стоит за него и браться. Усвоил?
Я смущенно кивнул. Щеглов достал папиросу и хотел было закурить,
но я собрался с духом и попросил его не делать этого. На этот раз
смутился он. Извинившись, он пообещал курить исключительно в коридоре.
Что тотчас же и сделал.
Так закончился третий день моего пребывания в доме отдыха
"Лесной".
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
1.
Когда на следующее утро Мячиков вновь появился в нашем номере, вид
у него был цветущий и пышущий здоровьем. Глаза блестели, зубы сверкали
в ослепительной улыбке, а круглые щеки пылали ярким румянцем. Он весь
кипел от переполнявшей его энергии и вот-вот готов был лопнуть от
распиравшей его жажды деятельности. Пожелав всем доброго утра, он
выразил надежду, что сегодняшний день будет для нас удачным.
Щеглов, напротив, был сдержан и, как только привел себя в порядок,
облачившись в синий спортивный костюм, соответствующий его новой роли
лыжного инструктора, куда-то скрылся, уже в дверях объявив, что намерен
провести небольшую рекогносцировку. Мячиков пришел в восторг от этого
термина и пожелал ему удачи.
К завтраку Щеглов не явился, поэтому в столовую я опять пошел
один. Мячиков сообщил, что у него еще остались кое-какие припасы,
поэтому в услугах местной кухни он пока не нуждается. В столовой я
вновь оказался за одним столиком с тем длинноволосым типом, которого
принял за священнослужителя. Рядом хмуро ковырялись в тарелках двое
передовиков с Алтая, от которых за версту разило спиртным перегаром. На
четвертый день моего пребывания здесь я уже начал различать этих
угрюмых людей друг от друга, по крайней мере один из них -- а он как
раз сидел сейчас за соседним столиком -- заметно выделялся из их среды.
Это был верзила под два метра ростом, с крупным лошадиным лицом,
массивной нижней челюстью, золотыми зубами, жесткими соломенными
волосами, темно-багровой кожей, покрытой густой рыжеватой
растительностью, похожей на ржавчину, и мощными кулаками, каждый
величиной с голову годовалого ребенка; на правой руке у него не хватало
пальца. Впрочем, его товарищи отличались в основном только размерами, в
остальном же они были точными копиями этого гиганта.
Чувствуя душевный подъем в связи с приездом Щеглова и желая излить
душу первому встречному, я решил завязать беседу со своим соседом по
столику, который тем временем с методичностью мясорубки перемалывал
похожий на подметку шмоток горелого мяса.
-- Скверная погода, не правда ли? -- применил я старый испытанный
прием.
Из недр ниспадающих в тарелку длинных, давно не мытых волос
метнулся подозрительный взгляд. Сосед что-то промычал в ответ и снова
принялся за трапезу.
-- Вы меня извините за назойливость, -- не отставал я, -- но ваш
вид наводит на мысль, что вы имеете какое-то отношение к церкви. Я не
ошибся?
Эта тема, видимо, представляла для него интерес, и немалый.
Привычным взмахом головы мой сосед спровадил гриву за плечи, показав
довольно-таки приятное лицо с неглупыми, пытливыми глазами.
-- Сан я еще не принял, -- хорошо поставленным иерейским баском
ответил он, -- но к церкви отношение, действительно, имею. Я учусь в
духовной семинарии. Фома.
Я не сразу сообразил, что Фома -- это его имя и что он, произнеся
его, тем самым желает представиться, снисходя до знакомства со мной.
-- Максим, -- ответил я.
-- Я возглавляю рок-группу "Пасхальное яйцо", -- внезапно заявил
он.
-- Как-как? -- удивился я.
-- "Пасхальное яйцо", -- повторил он, отправляя в рот здоровенный
кусок чего-то зеленого и странно пахнущего. -- Не слышали?
-- Нет, -- признался я.
-- Зря, -- выразил сожаление Фома. -- Вы вообще к музыке как
относитесь?
Я ответил, что к музыке отношусь хорошо, что музыку люблю, часто
слушаю и считаю себя неплохим ее знатоком. Немного знаком с классикой и
несколько лучше -- с роком. Фома удовлетворенно кивнул.
-- Тогда вы поймете меня. Дело в том, -- глаза его загорелись
огнем одержимого, -- что наша музыка имеет ярко выраженную религиозную
направленность. Мы -- православная хард-рок-группа, синтезирующая
достижения мирового рока с церковными песнопениями и духовной музыкой
России. Можете себе представить такой синтез?
-- Честно говоря, с трудом, -- сказал я.
-- Вот именно. И не сможете, пока не услышите. Знаете, -- как бы
