Сергей Михайлов.
Оборотень
Посвящаю моему сыну Сергею
Люди наиболее готовы к убийству, когда
они находятся в смысловом вакууме.
Роберт Лифтон, "История и выживание
человечества"
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
1.
Прежде чем начать свой рассказ, я хотел бы представиться. Зовут
меня Максим Чудаков, мне тридцать четыре года, я коренной москвич,
холост, работаю экспедитором в НИИ Труб и Рычагов в тамошней столовой,
живу один в однокомнатной квартире на проспекте Мира возле метро
"Щербаковская" в старом, довоенной постройки, доме. Родственников за
границей не имею.
Взяться за перо меня побудили три обстоятельства. Во-первых, если
это не сделаю я, то инициативу перехватит какой-нибудь писака,
совершенно не разобравшийся в существе дела, и до неузнаваемости
исказит события, как это уже было в истории с убийством профессора
Красницкого. Где, каким образом и от кого автор раздобыл необходимую
информацию, мне так и не удалось узнать, но одно могу сказать: все было
совершенно иначе. Как-нибудь на досуге, когда выдастся свободное время,
я сяду и изложу все сам -- добросовестно, в соответствии с фактами, с
привлечением документальных материалов. А пока -- пока вступает в силу
второе обстоятельство: события, которые произошли со мной буквально
неделю назад и о которых пойдет речь в этой повести, настолько еще
свежи в моей памяти, что не изложить их на бумаге со всеми
подробностями, нюансами и штрихами я просто не в силах -- какой-то зуд
не дает мне покоя, гложет изнутри и вкладывает перо в мои неумелые
пальцы. И наконец, обстоятельство третье -- это мой долг перед
гениальным детективом нашего времени капитаном Щегловым. Я никоим
образом не претендую на роль летописца или биографа, подобно капитану
Гастингсу или доктору Уотсону, на весь мир прославивших замечательных
сыщиков Эркюля Пуаро и Шерлока Холмса, -- нет, такую ответственность я
на себя не возьму, но не рассказать о старшем следователе МУРа Семене
Кондратьевиче Щеглове не могу: это мой долг не только перед ним, но и
перед истиной -- ведь именно благодаря его уму, таланту и неиссякаемой
энергии дело, краткий обзор которого я даю на этих страницах, успешным
образом завершилось. Честь ему и хвала. Правда -- если уж быть до конца
объективным и беспристрастным, -- вынужден признать (вопреки
характерной для меня скромности): в этом ужасном деле я принимал самое
непосредственное участие, и часть славы, лучи которой способны ослепить
кого угодно, но только не Щеглова, причитается и на мою долю.
С Щегловым судьба свела меня более полугода назад при
обстоятельствах, как нельзя более характерных для его профессии: в
кабинете следователя МУРа. Только что был убит профессор Красницкий,
известный на весь мир ученый-энтомолог, и я, невольный свидетель, а
позже -- и участник трагических событий, держал ответ перед грозным
капитаном угрозыска. А к концу следствия мы уже были друзьями. С тех
пор я виделся с ним раза два-три, не больше -- его постоянная
занятость, бешеные гонки за преступниками, дела, от которых волосы
дыбом становятся, и бессонные ночи рядового, но от того не менее
гениального, сотрудника МУРа не позволяли мне настаивать на более
тесном общении. А как бы я этого хотел! Ведь моя страсть к
криминалистике, сыску и детективному чтиву не знает предела.
В истории, о которой пойдет речь, судьба снова столкнула нас.
Именно здесь, в старом доме отдыха, во всю ширь развернулся талант
криминалиста и гений психолога и аналитика старшего следователя
Московского угрозыска капитана Щеглова. Ему и посвящаю я этот рассказ.
Все началось с путевки. Обыкновенной горящей путевки, совершенно
бесплатной и никому не нужной путевки, которую я рискнул взять.
Чтобы понять мотивы, толкнувшие меня на этот поступок, необходимо
вновь оглянуться назад. Не прошло еще и трех месяцев, как я работал на
новом месте. Научно-исследовательский институт с замысловатым названием
только-только открылся, и ничего примечательного в нем не было, если не
считать одного обстоятельства: он находился в трех минутах ходьбы от
моего дома. Магазин "Овощи-фрукты", где я работал прежде, этим
преимуществом не обладал: до него мне приходилось пилить целых семь
остановок на автобусе, да еще пешком минут десять -- и так каждый день.
Но, пожалуй, главная причина перемены места работы крылась в другом.
После той истории с убийством профессора Красницкого и разоблачения
банды Боброва отношение ко мне в родном коллективе в корне изменилось.
И если в глазах рядовых торговых работников я превратился в героя дня,
в эдакого Робина Гуда, то директор магазина, человек в общем-то
неплохой, но до ужаса трусливый, стал относиться ко мне с опаской. Не
знаю, были ли за ним какие грехи по торговой линии или тут просто
сработал инстинкт самосохранения (еще бы! под самым носом
сыщик-любитель работает -- да мало ли что может случиться...), только
сосуществовать со мной под одной крышей ему стало тесно. Собственно,
именно он подкинул мне идею о вакансии в НИИ и порекомендовал меня
тамошнему директору столовой, причем на новом месте мне светила
довольно-таки приличная зарплата. (Впрочем, может ли она быть приличной
при нынешнем скачке инфляции?) Я дал свое согласие, ибо предложение
действительно казалось заманчивым.
Теперь о путевке. Работая в магазине "Овощи-фрукты", я не только
не пользовался никакими профсоюзными благами, включая путевки, но даже
никогда и не слышал, чтобы они у нас были. Поэтому здесь, в институте,
как только по местному радио промелькнуло сообщение о горящей путевке в
подмосковный дом отдыха, я сразу же отправился в местком, написал
заявление и стал ее законным владельцем. Отъезд намечался через день.
Стояли крещенские морозы. Зима выдалась на славу, и поездка
обещала быть великолепной. Я всегда любил перемену места обитания, и
эти две недели, которые, согласно отметке в путевке, мне предстояло
провести в глухом, почти таежном подмосковном лесу, в таинственном доме
отдыха, должны были внести приятное разнообразие в мою серую, будничную
жизнь. И как ни отговаривали меня мои новые коллеги по работе от столь
опрометчивого шага, приводя в качестве аргументов такие замечания, что,
мол, это не дом отдыха, а дыра, каких еще свет не видывал, что
холодрыга там несусветная и что при их нормах питания я не то что две
-- и одной недели не протяну, -- я не внял их искренним
предостережениям и остался непоколебим. Трудности меня притягивали, а в
отношении жизненных удобств я всегда был неприхотлив. В конце концов,
пожимая плечами и в недоумении разводя руками, они оставили меня в
покое.
2.
А через день, в шесть часов вечера, -- уже стемнело -- я вышел из
горящей огнями теплой электрички на совершенно темную, пустынную
платформу, обильно усыпанную свежим, мягким, недавно выпавшим снегом,
чья гладкая, девственная поверхность не несла еще ни одного
человеческого следа. Похоже, нога человека не ступала здесь, по крайней
мере, на протяжении всего текущего дня. Впрочем нет, я был не один, на
платформу с поезда помимо меня сошли еще два человека, причем сошли они
вместе и теперь растерянно озирались по сторонам. Я направился к ним, с
трудом вынимая ноги из глубоких рыхлых сугробов. Это была молодая пара:
высокий, атлетического сложения мужчина с холеным лицом, в норковой
шапке-ушанке и дубленке -- и небольшого роста хрупкая девушка,
доверчиво прижавшаяся к нему.
-- Простите, -- сказала девушка, обращаясь ко мне, -- вы не
знаете, откуда отходит автобус в дом отдыха "Лесной"? Мы впервые
здесь... -- она смущенно улыбнулась.
-- А, так вы тоже туда едете! -- обрадовался я. -- Значит, нам по
пути. Но вот насчет автобуса ничего сказать не могу -- я здесь тоже в
первый раз.
-- И вы в "Лесной"? -- в свою очередь обрадовалась она. Я кивнул.
-- Тогда давайте искать вместе.
-- С удовольствием.
Ее спутник за все время нашего короткого диалога не проронил ни
слова. Он стоял и лениво разглядывал меня с высоты своего роста. Не
думаю, что мой вид произвел на него сильное впечатление.
-- А у нас свадебное путешествие, -- весело сказала она, когда мы,
словно полярные первопроходцы, осваивали снежную целину безымянной
платформы.
-- Да ладно тебе, -- недовольно проворчал парень, дернув ее за
рукав.
-- А как вас зовут? -- с любопытством спросила она, заглядывая мне
в глаза.
Меня всегда умиляла человеческая непосредственность, но женская --
в особенности.
-- Максим.
-- А по отчеству?
Я махнул рукой:
-- Да какое там отчество. Я ведь немногим старше вас, так что
зовите просто -- Максим.
-- А я Лида.
-- Очень приятно.
-- Сергей, -- неохотно буркнул парень; было видно, что это
короткое слово он выдавил с трудом, из вежливости, по необходимости,
лишь затем, чтобы завершить некий обязательный ритуал знакомства,
опрометчиво затеянный его очаровательной спутницей.
-- Мой муж, -- гордо и с некоторым вызовом произнесла Лида; слово
"муж" прозвучало в ее устах, я бы сказал, с большой буквы. Она
боготворила его, чего, похоже, нельзя было сказать о нем.
Наконец мы достигли края платформы, скатились по невидимым под
снегом ступенькам и, завидев чуть в стороне от железнодорожного полотна
группу огней, пошли к ним. Сколько времени мы добирались до них, я уже
не помню, но зато хорошо запомнилось ощущение от этого снежного
марш-броска и ассоциации, с ним связанные: Клондайк, Доусон, цепочка
отважных золотоискателей, неистовый лай собак, пятьдесят градусов ниже
нулевой отметки, треск могучих, промерзших насквозь сосен, вой голодных
волков, и впереди -- призывные огни северного сияния. Да, все было
почти по Джеку Лондону, только путь нам освещало не северное сияние, а
несколько тусклых фонарей вперемешку с десятком таких же тусклых окон.
Интуиция подсказала нам верное направление: совершенно неожиданно
на нашем пути вырос столб с почти полностью занесенной снегом ржавой
металлической табличкой, которая указывала, что автобус в дом отдыха
"Лесной" отходит отсюда.
-- Ну, наконец-то! -- обрадовался я.
-- Осталось совсем немного, -- недовольным баском произнес Сергей,
-- дождаться этот самый автобус.
-- Дождемся, -- уверенно сказала Лида. -- А как здесь хорошо,
правда?
Нужно было быть отчаянным и неизлечимым романтиком, чтобы
согласиться с этой чудесной девушкой. Судя по замечанию парня о том,
что ничего, мол, здесь хорошего, тьмутаракань и тундра, он таковым не
являлся. Что же касается меня, то, хотя я тоже не причислял себя к этой
счастливой категории рода человеческого, в данный момент я был настроен
весьма романтически, поэтому горячо поддержал девушку, полной грудью
вдыхая колючий, щиплющий за нос морозный воздух:
-- Здесь прекрасно, в этом вы правы. Согласитесь, что русская зима
-- это царство снега, чистого, мягкого, искрящегося таинственным
голубым сиянием при свете полной луны. Обилие снега так характерно для
нашей зимней природы. К сожалению, это большая редкость в последние
годы.
-- Вы, наверное, стихи пишете, Максим? -- спросила она с
интересом.
-- Увы, не дал Бог таланта, -- развел я руками и печально
улыбнулся, чем, по-видимому, несколько разочаровал Лиду.
Если же быть до конца откровенным, -- и здесь я был вынужден
признать справедливость доводов моих коллег -- то это место,
действительно, было дремучей дырой. Несмотря на то, что памятью своей я
поистине мог гордиться, название платформы, на которую нас выбросили,
словно вражеский десант в глубокий тыл врага, напрочь вылетело у меня
из головы. Небольшой населенный пункт утопал в снегу и был окружен
сплошной стеной темного, замершего в ожидании весны леса. Нитка
железной дороги делила мир строго пополам, исчезая и теряясь во тьме
сразу же по выходе из деревни (или города?), и лишь просвет между
