гладко: ни трудности, ни критические ситуации, ни сложные житейские
проблемы не коснулись его. Он из интеллигентной, обеспеченной семьи,
где все без исключения решалось его отцом, директором какого-то
крупного завода, а на долю Сергея приходилось только подчинение.
Единственным его самостоятельным шагом была женитьба: его родители были
категорически против. Поэтому сейчас, в этом мрачном, ужасном месте,
связанном со смертью человека и допросом у следователя, он сразу же
раскис.
-- Он просто эгоист, -- жестоко отрезал я.
-- Все мы в какой-то степени эгоисты, -- философски заметила Лида.
-- Мне кажется, жизнь была к вам менее благосклонна, нежели к
вашему супругу, -- произнес я, заглядывая в ее удивительные глаза.
-- Вы правы, Максим, -- печально улыбнулась она. -- Я ведь уже
была замужем. Мой первый муж погиб под Кандагаром.
-- Простите, -- смутился я, чувствуя себя настоящим ослом.
Она кивнула и отвернулась. Я решил сменить тему разговора и
отвлечь ее от невеселых дум.
-- А знаете, Лида, берите своего Сергея -- и айда после обеда на
лыжах! А? Мы с Григорием Адамовичем, моим соседом по номеру, уже
собрались. Присоединяйтесь к нашей компании, нам всем нужна хорошая
встряска.
Ее лицо прояснилось.
-- Он ведь у меня спортсмен, -- с гордостью сказала она, и я не
сразу сообразил, что она имеет в виду боготворимого ею Сергея, --
академической греблей занимался. В прошлом году на чемпионате Европы в
Берлине пятое место занял, даже приз получил. Не один, конечно, -- с
командой, -- добавила она тихо.
-- Если бы вы знали, Лида, как я завидую вашему супругу, --
восторженно произнес я.
-- Вы бы тоже хотели заниматься академической греблей? -- с
воодушевлением спросила она.
-- Возможно. Но я не о том. Ему крупно повезло, что он ослушался
своих родителей и женился на вас. Вы, по-моему, лучший приз в его
жизни.
Ее щеки вспыхнули ярким румянцем.
-- Не сердитесь, Лида, -- сказал я с улыбкой.
-- Я не сержусь, -- улыбнулась она в ответ, и глаза ее засветились
благодарностью.
-- Итак, после обеда я жду вас с Сергеем в холле первого этажа. С
лыжами.
Она неуверенно посмотрела мне в глаза.
-- Я попробую... его уговорить. И потом... знаете... после всего,
что произошло... эта страшная смерть...
-- Ну, теперь все позади, теперь бояться нечего. Убийца арестован
и увезен под надежной охраной.
-- Как! -- удивлению ее не было предела. -- Его уже нашли?
-- Так вы ничего не знаете? -- в свою очередь удивился я. -- И
ничего не слышали о Хомякове?
-- Ничего. Кто это?
-- Вот так так. В таком случае спешу вас обрадовать, Лида: убийцей
оказался один из отдыхающих, но он вовремя обезврежен и никакой
опасности теперь не представляет. Это некто Хомяков.
-- Не может быть! -- воскликнула она. -- Как быстро! Откуда вам
все это известно, Максим?
-- Профессиональная тайна, -- заговорщически подмигнул я ей и
улыбнулся. -- А если серьезно, то все это видел Мячиков -- и отъезд
милиции, и увоз Хомякова.
-- Мячиков?
-- Ну да, Мячиков, мой сосед по номеру.
-- А! -- поняла она и, озаренная внезапной мыслью, вскочила из-за
стола. -- Тогда я пойду, обрадую Сергея! Думаю, это известие излечит
его от хандры. До скорой встречи, Максим!..
5.
Но поход на лыжах не состоялся. Внезапно повалил такой обильный и
густой снег, что весь мир за окном превратился в единый гигантский
сугроб, а наш дом отдыха -- в замурованную в нем искорку жизни. Ко
всему прочему столбик термометра резко подскочил до пяти градусов выше
нулевой отметки.
-- Ну и погодка, -- произнес Мячиков, глядя на сплошную белую
стену за окном. -- Вот и сходили на лыжах.
-- Не беда, Григорий Адамович, -- подбодрил я его, -- сходим еще.
-- Разумеется, -- подхватил он, -- разумеется, сходим. Тут двух
мнений быть не может.
Мячиков завалился на кровать с томиком Агаты Кристи, а я собрал
свои пожитки и перебрался в соседний номер. Даже если отпала
необходимость использовать его в качестве наблюдательного пункта, то
храпеть, я думаю, Мячиков стал не меньше.
-- Заходите вечерком, поболтаем, -- напутствовал меня мой
луноподобный сосед.
К вечеру весть о поимке преступника облетела весь дом отдыха. Люди
вздохнули с облегчением, на некоторых лицах даже появились улыбки. Они
делились впечатлениями, гурьбой высыпав из своих номеров, выплескивали
друг на друга накопившиеся страсти и в конце концов пришли к
единодушному мнению, что, несмотря на в общем-то скорую развязку,
оставаться в доме отдыха им все же не следует, так как живы еще
впечатления от этого ужаса, который всем пришлось пережить. С тем и
отправились к директору, дабы согласовать с ним порядок отъезда, а
также вопрос о выделении транспортного средства, способного доставить
всех желающих на ближайшую станцию. Но директор отказался выполнить
просьбу отдыхающих, сославшись, во-первых, на погоду, и во-вторых, на
незначительную поломку в автобусе, которую дня через два местный
механик, он же водитель, обещал устранить.
-- Поймите, товарищи, -- увещевал он нас, -- в такую погоду просто
физически невозможно куда-либо добраться, тем более на неисправном
автобусе. Видите, какой снег валит? Ладно бы еще просто валил -- так
нет, он тут же тает. Если это светопреставление продолжится два дня, то
нас всех зальет -- ведь здание расположено в низине. А вы мне толкуете
об отъезде! Потерпите, прошу вас...
Что-либо возразить на вполне справедливые доводы директора не смог
никто. Не удалось это и мне. Люди расходились понурые, разочарованные,
но уже без прежнего страха перед друг другом и неизвестностью.
После ужина я слонялся по этажам, не зная, чем себя занять. Сидеть
в номере мне не хотелось, идти к Мячикову я собрался чуть позже, где-то
после девяти, а смотреть телевизор, который в этот вечер вновь включили
(вчера, в день убийства, о нем никто и не вспомнил), мне было
неинтересно. Совершенно случайно я оказался на втором этаже и, проходя
мимо кабинета директора, сквозь неплотно прикрытую дверь вдруг услышал
два голоса, один из которых заставил меня остановиться и прислушаться.
В первое мгновение я подумал было, что ослышался, но вот дверь
распахнулась, и мимо меня вихрем промчался мой старый знакомый Щеглов
собственной персоной.
Да-да, это был именно он, Семен Кондратьевич Щеглов, старший
следователь Московского уголовного розыска, с кем впервые я столкнулся
около полугода назад при расследовании таинственной смерти профессора
Красницкого. Это был именно тот человек, который внушал мне чувство
искреннего восхищения, трепетного преклонения и глубокого уважения. Это
был гений в обличии простого смертного.
Он вылетел от директора, больно толкнул меня плечом, буркнул на
ходу "Простите!", мельком взглянул мне в лицо и... не узнал. Я хотел
было окликнуть его, когда услышал сзади голос директора.
-- Чудак человек, -- произнес тот, задумчиво глядя вслед
уносившемуся Щеглову. -- Все отсюда рвутся, а он, наоборот, сюда
прикатил. Тоже мне -- лыжный инструктор! Да какие ж теперь лыжи!.. --
Директор махнул рукой и скрылся за дверью. А я бросился за Щегловым,
смутно подозревая, что он назвался лыжным инструктором неспроста.
Щеглова нигде не было. Он словно сквозь землю провалился. Я
ворвался в холл третьего этажа, надеясь перехватить его там, но оба
крыла коридора были пустынны: почти все население дома отдыха застыло у
телевизора, пытаясь восполнить вчерашний пробел в телесериале "Вход в
лабиринт" с помощью интуиции, логики и опыта. Мне ничего не оставалось
делать, как вернуться в свой номер. Но едва я распахнул дверь, как
Щеглов, приложив палец к губам, втянул меня внутрь и захлопнул ее за
моей спиной. Его суровое лицо тут же расплылось в улыбке, а железная
пятерня тряхнула мою руку с такой силой, с какой, по-моему, обычно
вправляют вывихнутый сустав.
-- Говори, пожалуйста, в полголоса, -- предостерег он меня и
только потом приступил к расспросам: -- Ну как ты тут, дружище Максим?
Сто лет тебя не видал. Все дела, дела, сам знаешь. А ты тут, я вижу, в
самой гуще событий оказался. Не страшно?
-- Страшно? -- удивился я. -- Так чего ж бояться, когда все уже
позади?
-- Позади? -- Голос его зазвенел. -- Что позади? Я что-то ничего
не пойму.
-- Ведь Хомяков задержан и дело, насколько я понимаю, подходит к
концу.
-- Хомяков? -- Он пристально посмотрел мне в глаза, пытаясь,
видно, заглянуть внутрь моей черепной коробки. -- Так-так, интересно...
Вот что, Максим, садись-ка вот сюда и расскажи мне все толком, с самыми
мельчайшими подробностями, распиши буквально по минутам все три дня
своего пребывания здесь, а если есть у тебя какие-либо соображения на
этот счет, то я с удовольствием выслушаю и их -- ты же знаешь, что твое
мнение мне небезразлично.
Последние слова прозвучали для меня райской музыкой. Я был уверен,
что в устах такого человека, как Щеглов, любая лесть является истиной в
последней инстанции. Я рассказал ему все, все от начала до конца,
стараясь не упустить ни единой детали, ни одной мелочи, -- и, кажется,
преуспел в этом. Щеглов сидел на подоконнике с закрытыми глазами,
беспрерывно дымил своим неизменным "Беломором" и внимательно слушал, и
лишь отдельные его кивки говорили о том, что он не спит.
-- Неплохо, неплохо, -- пробормотал он, когда я закончил.
Он несколько раз прошелся по комнате, в раздумье теребя гладко
выбритый подбородок, прикурил новую папиросу от прежней, уже
догоревшей, и наконец сказал:
-- Я внимательно выслушал тебя, Максим, теперь послушай меня ты.
Все, что ты мне сейчас рассказал, несомненно представляет определенный
интерес и в основном соответствует тем фактам, которые уже известны
следствию. Но в одном ты ошибся: убийца не Хомяков. Более того,
преступник до сих пор на свободе и, вероятно, находится здесь, в доме
отдыха. В самый короткий срок он должен быть найден и обезврежен, иначе
от него можно ожидать всего, что угодно. К сожалению, нам неизвестны
мотивы, толкнувшие его на убийство, и эта неизвестность во многом
определяет сложность поставленной задачи. Следственная группа провела
здесь целый день, но результатов не добилась. Следователь Васильев,
которому было поручено это дело, смог лишь опросить обитателей дома
отдыха -- правда, сделал он это на совесть. Результаты опроса как раз и
натолкнули его на мысль, что преступник -- ты. Ознакомившись с
материалами дела, я категорически отверг это обвинение, взяв на себя
ответственность за твою честность и заявив, что достаточно хорошо тебя
знаю -- причем, лично, чтобы даже допустить мысль о твоей причастности
к убийству.
-- Благодарю вас, Семен Кондратьевич, но согласитесь, в таком
деле, как это, полагаться на чувства и личные симпатии --
непозволительная роскошь.
-- Да, да, знаю. Знаю, что единственное наше оружие -- это факты,
неопровержимые, веские, уличающие, убедительные факты. Но именно этих
фактов и не хватало молодому следователю Васильеву, чтобы окончательно
уличить тебя, версия его была построена лишь на собственных, ничем не
подкрепленных домыслах, а также на желании в рекордные сроки и с
блеском распутать этот клубок и тем самым отличиться перед начальством.
Молод еще, горяч, самонадеян...
-- А Хомяков? -- вдруг вспомнил я. -- Как же так получилось, что
под подозрением оказался я, а арестовали его? Что это -- ошибка,
недоразумение или тонкий расчет?
-- Хомяков, говоришь? -- Щеглов сделал неопределенный жест плечами
и как-то странно посмотрел на меня. -- Вот что, Максим, давай сразу же
договоримся: Хомякова пока касаться не будем. Тут дело темное, мне
самому здесь еще не все ясно, поэтому оставим эту тему на потом. Одно
лишь скажу тебе со всей ответственностью: убийца не он. А вот кто, это
мне и предстоит выяснить, за этим-то я и послан сюда, и я очень
надеюсь, Максим, на твою помощь.
