небезынтересно будет узнать то, что уже известно мне. Во-первых, пока
вы спали, я успел обойти весь дом отдыха и теперь имею некоторое
представление о его архитектурных особенностях, а также расположении
ряда служб, включая кабинет директора, медпункт, кухню и так далее. На
первом этаже, помимо столовой, мне удалось обнаружить небольшой
спортивный зал с теннисными столами, биллиардную, видеосалон -- правда,
не функционирующий ввиду отсутствия необходимой аппаратуры, а также зал
игровых автоматов, в котором аппаратура хотя и присутствует, но
неисправна. Возле столовой расположен склад спортинвентаря, где,
кстати, можно взять напрокат лыжи. Второй этаж отведен под жилые
помещения обслуживающего персонала и сотрудников дома отдыха; здесь же
размещены все административные службы, включая кабинет врача. Третий
этаж целиком и полностью отдан нам, отдыхающим. Кстати, раз уж я
коснулся жилой части здания, то хочу сообщить вам, любезный Максим
Леонидович, прелюбопытную деталь: соседний с нами номер, тот, что
разделяет наш и хомяковский, пустует.
-- Вот как? -- заинтересовался я.
-- Именно так. Теперь, во-вторых...
-- Позвольте, Григорий Адамович, -- перебил я его, -- есть еще
четвертый этаж.
-- Четвертый? -- быстро спросил он, в упор глядя на меня. -- А что
-- четвертый? Этаж как этаж. Дело в том, что я там не был -- не успел.
Так, понаслышке, выяснил, что в основном он занят под складские
помещения, где месяцами пылится постельное белье, как чистое, так и
грязное, ждущее отправки в прачечную, тут же свалена нераспакованная
мебель, моющие средства и так далее. Словом, нормальному человеку там
делать нечего. Теперь, во-вторых: я виделся с Хомяковым. Да-да,
виделся, и даже переговорил с ним. И надо вам сказать, Максим
Леонидович, личное знакомство еще больше усугубило мое отрицательное
мнение о нем. Грубый, неотесанный тип, краснорожий верзила, похожий на
объевшегося борова. Но, как ни странно, на вопросы мои ответил. И
знаете, что он мне сказал? В ту ночь, когда он видел вас, он был трезв
как стеклышко.
-- И тем не менее он продолжает утверждать, что видел, как я шел
по коридору со стороны холла? -- спросил я.
-- Да, -- ответил Мячиков, медленно прохаживаясь по номеру. --
Продолжает утверждать. Это-то и странно. Знаете, что я подумал? -- Он
остановился и резко повернулся ко мне. -- Если он был трезв, то
ошибиться не мог -- это факт. Согласны? -- Я кивнул. -- А раз он
продолжает стоять на своем, значит его заявление -- заведомая ложь, а
отсюда следует, что, клевеща на вас, он преследует вполне определенную
цель.
-- Какую же?
-- Вы не догадываетесь? По-моему, это ясно: он пытается свалить
вину на вас.
-- Так вы думаете, что это именно он убил алтайца?
-- Кстати, фамилия алтайца -- Мартынов, это я тоже выяснил между
делом... По поводу же того, кто убийца, я пока судить не берусь, но тот
факт, что Хомяков каким-то образом причастен к этому делу, по-моему, не
оставляет сомнений.
-- Он мог солгать, когда говорил, что был трезв в ту ночь, --
предположил я.
-- Зачем? -- быстро спросил Мячиков. -- Зачем ему лгать? Не
кажется ли вам, Максим Леонидович, что он специально стоит на своем,
чтобы ему поверили -- трезвому веры больше. И следователь, кажется,
клюнул на эту приманку. А был он пьян или трезв, это значения не имеет,
важно то, что он сказал на допросе. На допросе же он самым наглым
образом поставил под удар вас, любезный Максим Леонидович. И самое
неприятное для вас то, что вы действительно были в коридоре.
-- Он в номере живет один?
-- Нет, -- повернулся ко мне Мячиков и устремил на меня любопытный
взгляд, -- не один. Вопрос правомерен. Браво, мой друг! Когда я заходил
к Хомякову, в его номере была женщина.
-- Женщина? Жена, наверное?
-- Исключено, -- замотал головой Мячиков. -- По двум-трем
оброненным ими словам я понял, что, хотя они и прибыли сюда вместе, в
супружестве не состоят.
-- Ясно, -- кивнул я, -- решили приятно провести время вдали от
любопытных глаз знакомых и, возможно, своих законных супругов.
-- Вот-вот, -- согласился он, -- так я и подумал. Кстати, именно
наличие женщины и подтверждает слова Хомякова о том, что он был трезв
или, по крайней мере, только слегка выпивши. Но только слегка. Посудите
сами, Максим Леонидович, какая женщина позволит своему любовнику
напиться в первую же выпавшую на их долю ночь, свободную от
посторонних, как вы верно заметили, глаз? Да никакая, если, конечно, не
предположить, что единственной целью их уединения явилась обоюдная
патологическая страсть к спиртному. Но в это верится с трудом. Вы
согласны со мной, дорогой друг?
-- Абсолютно, -- ответил я.
-- Итак, -- продолжал Мячиков, -- Хомяков был трезв или только
слегка пьян -- и в том и в другом случае он не мог видеть вас идущим по
коридору со стороны холла. Отсюда вывод: его показания заведомо лживы.
А ложь всегда наводит на некоторые размышления. По крайней мере,
Хомякова ни в коем случае нельзя упускать из виду.
Я задумался.
-- Что ж, -- сказал я наконец, -- за рабочую гипотезу Хомякова
принять можно, хотя на данном этапе ничего конкретного я бы утверждать
не взялся. Кстати, Григорий Адамович, что вы можете сказать об этих так
называемых алтайских передовиках? Вот у кого наверняка могли быть
мотивы к убийству.
-- Да, с этими отчаянными парнями шутки плохи. Возможно, в чем-то
они не поладили, повздорили -- и одним стало меньше. Алтай --
совершенно дикая страна, и живут там одни дикари, для которых жизнь
человека не дороже бутылки водки или, скажем, ставки в преферанс. И все
же я более склонен поверить в версию с Хомяковым.
-- Любая версия должна опираться на факты, -- возразил я.
-- Согласен, -- кивнул Мячиков, -- именно факты и привели меня к
этой версии. Хомяков повинен в одном величайшем грехе -- во лжи. Это
факт? Факт, по крайней мере, мы с вами только что выяснили его. А ложь,
по моему разумению, всегда страшней любого деяния честного человека,
как бы неприглядно это деяние ни выглядело на первый взгляд. Вы
согласны? -- Я, подумав, кивнул. -- Итак, Хомяков -- кандидат номер
один. Если допустить, что наши логические построения верны, то события
прошлой ночи можно представить следующим образом. Около трех часов
Хомяков встретился в холле, вернее, на лестничной площадке, с тем
несчастным, которого то ли в результате внезапно вспыхнувшей ссоры, то
ли по заранее обдуманному плану -- истинных причин убийства мы, к
сожалению, пока не знаем -- вышеупомянутый Хомяков ударил ножом и
смертельно ранил. Потом он вернулся в номер, оставив умирающего на
месте преступления, но, прежде чем закрыть за собой дверь, увидел вас:
вы крадучись шли по коридору, озираясь по сторонам и прислушиваясь.
Первым его чувством был испуг, но потом отчаянная мысль пришла ему в
голову: он решил все содеянное им свалить на вас. Именно так он и
поступил, когда подошла его очередь отвечать на вопросы следователя, но
сделал это умно и тонко: говоря о вас, дорогой друг, он ни на йоту не
отступил от истины, изменив лишь направление вашего движения по
коридору. Так что к разговору с вами следователь был уже основательно
подготовлен. Можно предположить, что вашему рассказу он не поверил...
-- Так оно и было, -- вставил я.
Он кивнул:
-- Тем самым следователь включил вас в список подозреваемых, и
теперь вы, дорогой Максим Леонидович, у него, как говорится, "под
колпаком". Но я уверен, справедливость восторжествует, и все тайное в
конце концов станет явным. По крайней мере, мы должны приложить к этому
максимум усилий.
Версия Мячикова показалась мне убедительной. Пожалуй, из числа
всех кандидатов в преступники Хомяков был наиболее яркой фигурой.
Мячиков прав: даже самая маленькая ложь черным, несмываемым пятном
ложится на любого, пусть кристально чистого человека. Но одна мысль все
же не давала мне покоя: ложь Хомякова, с другой стороны, вовсе не
означала, что он причастен к убийству, могли ведь быть у него и иные
причины лгать. И тем не менее я был доволен ходом нашего расследования
-- хотя мое участие в нем было пока что чисто символическим -- и
искренне восхищен кипучей деятельностью, которую развил неунывающий
Мячиков с самого раннего утра.
-- А вы действительно не теряли времени даром, Григорий Адамович,
-- улыбнулся я ему, одеваясь и приводя себя в порядок. В голове стучало
и ухало с такой силой, что я невольно поморщился, когда резко поднялся
с кровати.
-- Что с вами? -- участливо спросил Мячиков, заметив мое
состояние.
-- Пустяки, -- махнул я рукой. -- Голова разболелась. Пройдет.
-- Конечно, пройдет, -- подхватил Мячиков, сокрушенно хмуря брови,
-- но все-таки какая неприятность...
-- Не берите в голову, пустяки.
-- Хороши пустяки! -- Он вдруг хлопнул себя ладонью по круглому
выпуклому лбу, озаренный внезапной мыслью. -- Бог ты мой! Какой же я
осел! А вы молчите, Максим Леонидович, ни слова мне не говорите. Я ведь
не предупредил вас, что по ночам храплю, и, говорят, сильно. Сам-то я
этого не замечаю, а вас наверняка донимаю вот уже вторую ночь. Вот
незадача-то! Вы бы сразу сказали, дорогой мой. Оттого и голова болит,
что я вам спать не даю. Очень, очень сожалею об этом и искренне
раскаиваюсь в содеянном.
Бесспорно, он был прав. Мой организм выразил своеобразный протест
против его чудовищного храпа -- в виде бессонницы и вызванной ею
головной боли. Мозг Мячикова был поистине кладезем всевозможных мыслей,
среди которых немало было и мудрых. Вот и сейчас одна такая мысль,
видимо, выплыла на поверхность его сознания и разгладила морщины на
лбу.
-- Я знаю, что делать! -- радостно потирая руки, возвестил он. --
Только прошу вас, Максим Леонидович, дорогой, не усмотрите в моих
словах что-нибудь обидное -- моими помыслами движет исключительно
расположение к вам, участие и желание помочь. Верьте мне. Кроме того,
это может послужить интересам нашего общего дела. -- Он сделал
небольшую паузу. -- Не перебраться ли вам, дорогой друг, в соседний
номер -- ведь он пустует?
Идея показалась мне неожиданной и действительно представляющей
интерес. Я был далек от мысли подозревать этого добряка в желании
избавиться от меня и попытке завладеть номером в единоличное
пользование.
-- Представляете, какое преимущество мы получим, если вы
переселитесь туда! -- продолжал он, воодушевляясь. -- Ведь через стену
-- а стены здесь, заметьте, очень тонкие -- будет находиться комната
Хомякова, за которым мы сможем установить наблюдение гораздо более
тщательное, чем сейчас. Этим переездом мы убьем, так сказать, сразу
двух зайцев: избавим вас от неприятного соседа-храпуна и вплотную
приблизимся -- по крайней мере, территориально -- к предполагаемому
убийце. Ну, соглашайтесь! А нет -- так я сам перееду, чтобы не
затруднять вас лишними хлопотами. А, Максим Леонидович?
Я поймал себя на мысли, что все, что бы ни делал или ни говорил
Мячиков, всегда отвечало моим собственным намерениям, -- словом, между
нами наметилась полная гармония. Общаться с ним было легко и приятно.
Вот и сейчас, высказывая свое предложение, он словно бы читал мои
мысли, вернее, предсказывал: не предложи он мне этого сейчас, я бы сам
наверняка додумался до того же часом позже -- настолько предложение
Мячикова соответствовало моим желаниям.
-- Вы как всегда правы, Григорий Адамович, -- сказал я. -- Я
сегодня же переговорю с директором.
-- Вот и отлично. Только не откладывайте на потом, поговорите
тотчас же -- а то, не дай Бог, номер займет кто-нибудь другой.
Я вновь был вынужден согласиться с ним.
2.
Кабинет директора оказался запертым, но я решил не уходить и во
что бы то ни стало дождаться его, дабы не возвращаться к вопросу о
переезде вторично. От нечего делать я начал бродить по пустынному
коридору второго этажа, пока мое внимание не привлек хриплый,
