натуженный голос Вилли Токарева из-за приоткрытой двери, на которой
красовалась табличка с аккуратной надписью "Медпункт". Я вспомнил о
своей головной боли и решительно толкнул дверь. В нос мне ударил запах
спирта и табачного перегара. В кабинете царили беспорядок и хаос, за
столом, заваленном всевозможным хламом, какими-то бумагами и пустыми
коробками из-под лекарств, сидел молодой блондин в грязном, некогда
белом халате и печальными глазами изучал меня.
-- А, пациент, -- сказал он, слегка приглушив магнитофон и
выпуская к потолку сизую струю дыма. -- Заходите, пациент. На что
жалуетесь? На местную кухню, полагаю?
Я сказал, что нет, на кухню я давно уже не жалуюсь, бесполезно, а
вот головная боль, действительно, с самого утра беспокоит; в заключение
я попросил чего-нибудь от головы.
Пока я говорил, он печально кивал, уперев неподвижный взгляд в
переполненную пепельницу. Среди вороха бумаг красовались совершенно
неуместные на этом столе надкушенный соленый огурец, горбушка черного
хлеба и наполовину опорожненный стакан с какой-то бесцветной жидкостью.
"Спирт!" -- мелькнуло у меня в голове, и тут только я заметил, что врач
-- а молодой человек, несомненно, был врачом -- изрядно пьян. Он развел
руками и с трудом сфокусировался на моей персоне.
-- Увы! В эту дыру лекарства перестали поступать еще полгода
назад. Вы небось анальгин желаете? -- Я кивнул. -- Во-во, анальгин
нынче все хотят. Как-то сразу у всех головы, зубы и животы разболелись
-- у всей нашей страны необъятной, от края и до края, -- а анальгина-то
нетути, нема, амба, исчез с концами, и до конца века не ожидается.
Впрочем, у спекулянтов за восемь рэ пачка вы его еще сможете достать,
но торопитесь, скоро и у них не будет.
Я выразил слабую надежду, что у него, возможно, найдется
какое-нибудь другое болеутоляющее средство, не столь дорогостоящее и
менее дефицитное, но он решительно покачал головой и участливо заглянул
мне в глаза.
-- Сильно болит, да? Я вас понимаю, ох как понимаю! Может,
давление? -- Я пожал плечами. -- Давайте померяем. -- Давление
оказалось в норме. -- А знаете, я могу предложить вам одно великолепное
средство, только вы никому, хорошо? -- Я сказал, что готов хоть на
трепанацию черепа, лишь бы унять эту проклятую боль. -- Учтите,
средство народное, и пользоваться им нужно осторожно. -- Он. хихикнул,
подмигнул и достал из-под стола четырехгранную зеленую бутыль, в
которой плескалось еще изрядное количество жидкости.
-- Цэ два аш пять о аш, -- прочитал он надпись на этикетке, -- это
по научному. А по-нашему, по-простому, это звучит куда приятней: спирт
этиловый медицинский. Обратите внимание, пациент, -- как слеза.
Средство верное, проверенное, панацея от всех зол, бед и болезней. Пить
чистым, неразбавленным, в отношении закуски никаких противопоказаний
нет. Больше ста грамм зараз пить не советую, ибо от большего вас
развезет. Ну как, устроит вас подобное средство? Я вам рекомендую его
как врач.
Я махнул рукой и согласился. А что мне еще оставалось делать, если
с минуты на минуту голова моя готова была взорваться, словно паровой
котел? Он, похоже, остался доволен. Умелой рукой плеснув в чистый
стакан обещанное количество лекарства, он не забыл налить и себе.
-- За ваше здоровье, -- провозгласил он, и это пожелание
прозвучало сейчас как нельзя более кстати, особенно в устах врача. Мы
выпили одновременно, и одновременно же схватились за огурец, но он, как
гостеприимный хозяин и человек тактичный, первый убрал руку, и я сунул
в рот непочатый еще тупорылый конец огурца, пытаясь сдержать слезы и не
задохнуться. Придя в себя, я заметил на себе его снисходительный
взгляд.
-- Удачно? -- спросил он.
-- Вполне, -- прохрипел я и подумал, что, наверное, окончательно
сошел с ума, если пью спирт с незнакомым мне человеком, да еще в его
кабинете и при исполнении им своих служебных обязанностей. Внезапно на
ум пришла интересная мысль. Я вынул из кармана найденную накануне
ампулу и положил ее на стол.
-- Скажите, доктор, вот такое лекарство случайно не от головной
боли?
Он бросил быстрый взгляд на ампулу и на какое-то короткое
мгновение изменился в лице.
-- Откуда она у вас? -- спросил он безразличным тоном, исподлобья
наблюдая за мной.
Я готов был побиться об заклад, что моя находка произвела на него
сильное впечатление.
-- Скажем, я ее нашел, -- ответил я, давая ему понять, что не
намерен открывать перед ним все свои карты. -- Итак?
Он пожал плечами.
-- Если хотите, можете считать это средством от головной боли. Но
вам бы я его не порекомендовал: слишком уж много у него побочных
эффектов... Да выбросьте вы ее, что вы на нее уставились! -- Он вдруг
схватил ампулу и запустил ее в дальний угол кабинета, метко попав в
стоявшую там урну.
От его участия не осталось и следа, теперь он смотрел на меня
подозрительно и настороженно. Мое присутствие явно тяготило его, я же
не торопился уходить, так как надеялся что-нибудь у него выпытать.
Дверь резко распахнулась, и в кабинет, не замечая меня, влетел
взмыленный директор.
-- Все, свалили ищейки, -- он презрительно скривил губы, -- так и
не донюхались. Я еле сдержался, чтобы не сказать им... Плесни-ка мне
спиртяшки грамм этак сто пятьдесят. Фу, устал как собака...
Тут он заметил меня и сильно побледнел, челюсть его отвисла.
-- А вам что здесь нужно? -- грубо спросил он.
Я не успел ответить, меня опередил доктор.
-- Милостивый государь, -- с достоинством произнес он, вставая и в
упор глядя на директора, -- этот гражданин пришел ко мне по делу,
которое вас как человека, ничего общего с медициной не имеющего,
совершенно не касается. Вы забываете, что помимо ваших... -- он
запнулся, -- ваших делишек у меня есть еще свои прямые обязанности --
обязанности врача. Будьте так добры, покиньте кабинет.
Директор весь как-то осунулся, словно его отходили плеткой,
затравленно и зло посмотрел на доктора, плюнул на пол и со словами
"Болван!" выскочил за дверь.
Мне показались странными их взаимоотношения, впрочем, мне казалось
странным все, увиденное и услышанное в этом кабинете.
-- Свинья, -- произнес с огорчением, но без злости доктор и
закурил новую сигарету. От табачного дыма -- а он, если не ошибаюсь,
курил кубинские, хотя я, как человек некурящий, вполне мог ошибиться --
голова у меня разболелась еще больше.
-- Зря вы с ним связались, -- сказал он, печально качая головой и
стряхивая пепел прямо в груду бумаг на столе.
-- С кем? -- полюбопытствовал я, весь обратившись во внимание.
Он бросил на меня быстрый, совершенно трезвый взгляд и тут же
опустил глаза.
-- Сами знаете -- с кем... А если нет, то тем лучше для вас, --
добавил он. -- Эх, пропала моя головушка, пропала! А, теперь уж все
равно...
Он налил себе еще добрых полстакана спирта, залпом выпил, крякнул,
впился зубами в огурец и на какое-то мгновение застыл в этой позе.
Потом мутными глазами уставился на меня и, похоже, очень удивился.
-- А, пациент... вы еще здесь? Как голова? Не прошла? Плюньте вы
на нее -- пройдет.
Он уронил голову на стол и выключился. Я осторожно вышел из
кабинета и прикрыл дверь. Несмотря на все мое отвращение к нему, мне
было искренне жаль этого молодого спившегося врача. Чем-то он был мне
симпатичен -- может быть, своей безысходной печалью?
Я заметил, что дверь в кабинет директора приоткрыта, и решил
войти. Выпитый спирт уже начал оказывать свое действие. Директор
мрачным взглядом прошелся по мне и холодно спросил:
-- Вы ко мне?
-- К вам, -- ответил я и в двух словах объяснил ему суть своего
дела.
Он молча выслушал меня, с минуту размышлял, потом выдвинул ящик
стола, вынул оттуда ключ и протянул его мне.
-- Берите и спите спокойно. -- Он вдруг ухмыльнулся и ехидненько
так спросил: -- Значит, храпит ваш сосед? Интересное дельце... Не знал.
Это для меня, прямо скажу, новость.
Почему, недоумевал я, идя по коридору, его удивил тот факт, что
Мячиков храпит?
3.
Вернувшись в номер, я застал там сияющего Мячикова.
-- Хочу вас обрадовать, дорогой Максим Леонидович, -- воскликнул
он, поднимаясь мне навстречу, -- следственная группа уехала.
-- Я знаю, -- сказал я.
-- Знаете? -- слегка удивился он. -- Вы их видели?
-- Нет, я слышал это от директора.
-- А! Значит, вы слышали также, что с собой они увезли и нашего
подозреваемого, Хомякова?
-- Хомякова? -- в свою очередь удивился я. -- Нет, об этом я
слышу впервые.
Он хитро прищурился.
-- Представьте себе, наши прогнозы сбылись. Видимо, милиция шла
по тому же пути, что и мы, и вышла на Хомякова. Не забывайте также,
что в их распоряжении гораздо больше информации, чем у нас, -- ведь
они опросили все население дома отдыха.
Лично для меня причастность Хомякова к убийству не была
очевидной, но, может быть, Мячиков прав, и у следователя, безусловно
знакомого с фактами лучше нас, были веские основания к задержанию
Хомякова. Но так или иначе, а следственная группа уехала, убийца
арестован и увезен, и дело, следовательно, можно считать закрытым.
-- Раз так, -- сказал я с облегчением и улыбнулся, -- то наше
дальнейшее расследование, думаю, не имеет теперь никакого смысла.
-- Вот именно, -- улыбнулся в ответ Мячиков. -- Давайте на этом
прекратим его.
Я согласился и тут же подумал, что теперь, пожалуй, не имеет
смысла рассказывать ему о том странном впечатлении, которое оставили у
меня визиты к доктору и директору, но Мячиков сам спросил меня об
этом.
-- Ну, как сходили к директору? Успешно?
Я показал ему полученный от директора ключ.
-- И что же, он прямо вот так взял и рассказал вам об отъезде
следственной группы?
-- Нет, я слышал, как он говорил об этом местному врачу.
-- Вот оно что! -- понимающе кивнул Мячиков, продолжая проявлять
интерес к моим похождениям. -- Так вы были у врача?
-- Да, я зашел к нему за анальгином, так как директора в тот
момент не было на месте, но анальгина не оказалось, и доктор предложил
мне, -- я слегка смутился, -- спирту.
-- Ха-ха-ха! -- добродушно рассмеялся Мячиков. -- То-то я смотрю,
у вас глаза блестят. Ну и как, помогло?
Я сказал, что да, сейчас вроде лучше, и даже намного лучше, можно
даже сказать, что совсем прошло. Потом я все-таки вкратце рассказал
ему о впечатлении, произведенном на меня недавним визитом, не забыв
упомянуть о словах, сказанных директором доктору, причем я постарался
передать их дословно. Единственное, что у меня совершенно вылетело из
головы, -- это пустая ампула из-под таинственного лекарства. Но чем
больше я говорил, тем быстрее остывал его интерес к моим словам.
Наконец Мячиков сказал:
-- В конце концов, это уже не имеет никакого значения. Дело
окончено, и все эти странности и якобы подозрительные слова смело
можно списать на причуды упомянутых вами, дорогой друг, лиц. Словом,
плюньте вы на все это и забудьте.
-- Легко сказать -- забыть, -- возразил я.
-- А вы все-таки забудьте. И давайте-ка после обеда рванем на
лыжах. Идет?
Я охотно согласился.
4.
На обед Мячиков снова не пошел, и мне пришлось отправиться одному.
У входа в столовую я столкнулся с Лидой, которая тоже была одна и
выглядела усталой и измученной. Что-то у них с Сергеем явно не
ладилось. Она натянуто улыбнулась, желая, видимо, на моем месте видеть
своего капризного супруга.
-- Вы не думайте, Максим, Сергей хороший, -- сказала она
убежденно, когда мы уселись с ней за один столик, -- просто... просто
он не привык ко всему этому...
-- Я, знаете ли, тоже не привык к ежедневным убийствам, -- с
некоторой язвительностью произнес я, хотя она, видит Бог, этого не
заслуживала.
-- Я не о том... -- она запнулась. -- Видите ли, Сергею всегда все
легко давалось в жизни, все его двадцать четыре года прошли ровно,