услуги, -- на выгодных условиях, конечно.
-- Интересно, как на все это Баварец посмотрит.
-- А что Баварец? Баварец для нас все равно что партизан на
допросе: один черт знает, что у него на уме. Ни слова из него не
вытянешь, хоть бы раз с нами посоветовался. Надеюсь, он понимает, что
Артиста трогать нельзя, без него мы слепы как кроты. Наверное, придется
согласиться на его условия: ведь на Филимона надежды больше нет.
-- Артист так же заинтересован в нас, как и мы в нем. Ему нужен
марафет, нам -- Клиент.
-- Ну нет, здесь ты не прав. Ему тоже нужен Клиент, и даже больше,
чем нам. Ведь Клиент -- главный поставщик марафета. Без Клиента ему
крышка.
-- Черт бы побрал этого Артиста вместе с его марафетом! Жаль, не
мое это дело, а то бы я с ним лично поквитался. И за Мартына, и за
камешки.
-- Успеется. Под него сыскник копает, и если докопается, то с
Артистом поквитается советский уголовный кодекс.
-- Уголовный кодекс? Ха-ха... Кстати, что в "преисподней" насчет
сыскника балакают?
-- Самсон что-то такое говорил, что его решили пока не трогать.
Его суета нам только на руку, а время придет -- о нем позаботятся.
Главное -- чтобы он своих не привел.
-- Артист не зря пасет его, наверняка нашел способ обезвредить
"товарища капитана".
-- Да, с Артистом шутки плохи. Я не удивлюсь, если он нас сейчас
слышит. Надо было бы все кабинки проверить.
-- Ну, это еще не поздно.
У меня внутри все оборвалось, ледяной холод сковал сердце. Если
эти головорезы меня здесь найдут, то церемониться, безусловно, не
будут. Надо выбираться отсюда -- и как можно скорее.
Долговязый (по-моему, именно он был справа от меня) перекрыл кран
и собрался, по-видимому, покинуть свою кабинку. Я не стал дожидаться,
пока это случится; осторожно, стараясь двигаться бесшумно, приоткрыл
дверь, вышел в предбанник, добрался до одежды (и как только они не
заметили ее!) и принялся одеваться, судорожно пытаясь попасть ногами в
штанины. Когда брюки наконец были на мне и я схватился за рубашку, одна
из кабинок внезапно отворилась и из нее показалось чье-то мокрое тело.
Я не стал выяснять, кому оно принадлежит -- Старостину или его
товарищу; подхватив под мышку полотенце, я метнулся к выходу.
-- Зараза!.. -- злобно прошипел мне в спину кто-то из них, но я
уже успел вылететь из душевой. "Узнал он меня или нет?" -- в отчаянии
думал я, мчась по пустынному коридору. У лестницы я оглянулся: крупная
голова долговязого алтайца, страшная в своей неподвижности, смотрела
мне вслед, выглядывая из дверей душевой.
9.
Когда я вбежал в номер, Щеглов сидел на подоконнике у открытого
окна и отчаянно дымил. Увидев меня, он сделал гигантскую затяжку, от
которой его и без того серое лицо приобрело сиреневый оттенок, и
выкинул недокуренный "бычок" в темноту уже наступившего вечера. С крыши
ручьями лилась талая вода.
-- Заходи, Максим. Извини, что надымил, но еще немного, и я бы
умер без табака.
-- Курите, курите, Семен Кондратьевич, -- махнул я рукой, с трудом
переводя дух.
-- Нет-нет, ни в коем случае, это больше не повторится, -- он
соскользнул с подоконника и пристально посмотрел мне в глаза. -- Вижу,
что-то стряслось. Рассказывай.
-- От вас ничего не скроешь, -- попытался я улыбнуться и передал
ему подслушанный в душевой разговор.
-- Прекрасно, -- кивнул он, когда я закончил, -- теперь многое
прояснилось. Спасибо, Максим, ты сделал большое дело. -- Он крепко сжал
мою руку и с силой тряхнул ее. О большей благодарности я и мечтать не
смел. -- М-да... Теперь у нас есть целый набор оригинальных имен:
Артист, Самсон, Баварец, Лекарь, Филимон, Клиент, а также некая группа
бандитов, обитающая в "преисподней". Самая интересная фигура среди них
-- это, безусловно, Артист. Теперь наверняка можно сказать, что
человек, оставивший пустые ампулы в туалете, и Артист -- одно и то же
лицо. Осталась самая малость -- снять с этого лица маску, и тогда
клубок распутается сам собой. Правда, есть еще одна загадочная личность
-- Клиент. Его здесь ждут, ждут с нетерпением, и он должен объявиться,
иначе все это сборище теряет смысл. Вспомни, что говорил тебе Сотников:
некий Клиент скупает камешки, причем торг с ним ведет исключительно
Артист. Кто стоит -- вернее, стоял -- за спиной Артиста, мы знаем: это
так называемые "алтайцы", то есть непосредственные поставщики камешков,
но кого представляет Клиент, нам неизвестно. Думаю, Клиент -- это лишь
подставная фигура, нити от которой тянутся высоко наверх.
-- А Баварец? Какова роль Баварца в вашей схеме?
-- Баварец, по всей видимости, возглавляет группу отъявленных
негодяев, -- продолжал Щеглов, -- которые засели в подвале, или
"преисподней", как мы теперь знаем, и ведут гнусный и бесшабашный образ
жизни. Здесь у них что-то вроде притона, откуда они иногда выползают
наружу и оставляют за собой кровавые следы. Они кормятся за счет сделок
между Клиентом и Артистом и в то же время выполняют что-то вроде роли
арбитра при этих сделках... Теперь о тебе, Максим, -- Щеглов
нахмурился. -- Алтайцы наверняка узнали тебя, поэтому будь предельно
осторожен. Я никогда не прощу себе, если с тобой что-нибудь случится.
Во-от, -- он прошелся по номеру, -- такие, брат, дела. Надо заметить,
что ты провел свои полчаса в душевой с гораздо большим успехом, чем я
здесь, опрашивая свидетелей. Словом, мне не повезло.
-- Так и не удалось узнать ничего нового? -- спросил я с
сожалением.
-- Ни-че-го, -- покачал он головой.
Щеглов достал из кармана очередную папиросу и направился к двери.
-- Я пойду покурю, -- сообщил он. -- Ладно?
В этот момент в дверь кто-то робко постучал.
-- Да-да! -- крикнул Щеглов, весь собравшийся, словно для прыжка.
-- Входите, открыто.
В номер вошла молоденькая девушка, в которой я не сразу признал
практикантку Катю, работавшую в столовой.
-- Здравствуйте, мне нужен товарищ из уголовного розыска, --
обратилась она ко мне, теребя в руках косынку.
-- Я -- товарищ из уголовного розыска, -- шагнул к ней Щеглов. --
Капитан Щеглов, Семен Кондратьевич. Вы хотите мне что-нибудь сообщить?
-- Может быть, мне не стоило вас беспокоить, товарищ Щеглов, --
застенчиво начала она, краснея, -- но мне показалось, что... что... вас
это может заинтересовать.
-- Знаете что, Катя, -- вас ведь Катей зовут, не так ли? -- я тут
покурить собрался, давайте выйдем в коридор -- вы мне все расскажете, а
я тем временем покурю. Идет? -- Она кивнула. -- А ты, Максим, --
повернулся он ко мне, -- зайди к Григорию Адамовичу, поинтересуйся его
самочувствием, а то совсем захандрил наш герой.
Я последовал совету Щеглова и отправился к Мячикову.
-- Кто там? -- раздался глухой голос в ответ на мой стук.
-- Это я, Максим! Вы позволите, Григорий Адамович?
Дверь открылась, и передо мной предстал Мячиков -- бледный,
осунувшийся, с капельками пота на лбу, с дрожащими руками. Видимо,
больной зуб причинял ему немало хлопот.
За последние часы Мячиков заметно изменился. От его былого
оптимизма, жизнерадостности и вечной, не сходящей с круглой физиономии
ни днем ни ночью улыбки не осталось и следа. Он стал раздражителен,
мрачен, а порой даже груб, но я отлично понимал, что это его состояние
-- результат зубной боли, что в душе он -- добряк, весельчак и
прекрасный собеседник. Зная, каким он был еще сегодня утром, я прощал
ему все и искренне жалел этого человека.
-- Простите, если я побеспокоил вас, Григорий Адамович, но нас с
Семеном Кондратьевичем очень тревожит состояние вашего здоровья. Как
ваш зуб?
-- Адская боль, -- промычал Мячиков, качая головой, -- я согласен
вообще не иметь зубов, чем терпеть такую боль.
-- Я искренне сочувствую вам, -- произнес я, сознавая, что мое
сочувствие для него все равно что мертвому припарка; похоже, он был
того же мнения.
-- А-а, -- махнул Мячиков рукой и сел на кровать, -- если б ваше
сочувствие могло излечить меня...
Разговор явно не клеился. Собственные заботы, видимо, настолько
завладели им, что Мячиков даже не поинтересовался ходом расследования и
вообще состоянием дел на данный момент -- для него существовал только
его зуб. Не желая более докучать ему, я покинул номер.
На часах было половина восьмого.
В коридоре я столкнулся с Щегловым и практиканткой Катей. Их
беседа подходила к концу.
-- Спасибо вам, Катя, вы правильно сделали, что пришли ко мне, --
с чувством сказал Щеглов, и по блеску в его глазах я понял, что время
им потрачено не зря. -- Вы нам очень помогли.
Вернувшись в номер, Щеглов впервые за последние несколько часов
улыбнулся.
-- Побольше бы таких свидетелей, как эта девушка, -- сказал он,
прохаживаясь от двери к окну и обратно. -- Она одна сообщила мне
больше, чем все предыдущие, вместе взятые.
Я поинтересовался, в чем же заключается суть ее сообщения, но
Щеглов не стал вдаваться в подробности и лишь уклончиво ответил:
-- Придет время, я тебе все расскажу, а сейчас запомни одно: из ее
сообщения следует, что Потапова отравили случайно.
-- Значит, отравления не было и это всего лишь несчастный случай?
-- спросил я.
-- Нет, -- покачал головой Щеглов, -- отравление было, но Потапов
-- жертва случайная. Яд предназначался другому.
-- Кому же?
Щеглов пожал плечами.
-- Если бы я это знал...
События последнего дня настолько стремительно сменяли друг друга,
что я не успевал следить за ними, не говоря уж о вдумчивом, неспешном
их анализе. В отличие от моего гениального друга, капитана Щеглова, я
ровным счетом ничего не понимал. Как все запуталось в этом проклятом
доме отдыха, сплелось в замысловатый, загадочный клубок... Какая-то
тайная жизнь протекала за нашими спинами, и меня не покидало смутное
ощущение, что мы с Щегловым оказались как бы вне событий, чем-то вроде
сторонних наблюдателей, которым кроме всего прочего накрепко завязали
глаза и заткнули уши. Я чувствовал себя совершенно беспомощным что-либо
изменить. Но то, что назревает какое-то событие, у меня не вызывало
сомнений.
-- В смерти Потапова есть и доля моей вины, -- нахмурился Щеглов,
думая о чем-то своем. -- Ни в чем не повинный человек убит буквально на
моих глазах, а я не только не смог предотвратить убийство -- я даже
помыслить не смел о чем-либо подобном.
-- Вы не правы, Семен Кондратьевич, -- возразил я. -- Вашей вины
здесь нет. Потапов убит, и только убийца в ответе за его смерть.
-- Курить охота, -- вздохнул Щеглов. -- Пойду на лестницу, покурю,
а ты меня здесь подожди. В восемь выход в эфир, попытаюсь еще раз
связаться со своими. Боюсь, в прошлый раз передача не состоялась.
Наверное, с рацией что-то.
Он ушел, а я вдруг подумал, что, если Щеглову не удастся вызвать
опергруппу, нам с ним вдвоем (на больного Мячикова теперь надежды не
было) придется противостоять во много раз превосходящим силам
бандитской шайки. Силы были настолько неравны, что бандиты,
по-видимому, не воспринимали нас всерьез, -- потому-то они и не трогали
Щеглова, предоставляя ему возможность копаться в их грязном белье.
Пусть, мол, суетится, все равно вреда от него не больше, чем от мухи:
жужжит, у самого носа вьется, чуть ли не в рот лезет, а ужалить не
может.
Из-под двери вылетел сложенный в несколько раз листок бумаги. Я
удивленно вскинул брови, вышел в коридор, но никого не увидел: коридор
был пуст, и лишь в холле маячила фигура Фомы, да с лестницы тянуло
табачным дымком. Я вернулся в номер, аккуратно прикрыл дверь и
развернул загадочный листок. Это была записка с весьма странным
содержанием: "М. Чудакову. Ждите меня с 22.00 до 23.00 на лестничной
площадке третьего этажа. У меня есть для вас очень важные сведения.
Боюсь, за мной следят. Если не приду, не ищите меня. Д-р Сотников".
Не успел еще смысл послания дойти до моего сознания, как дверь
отворилась, и в номер вошел Щеглов.
