Нужно в конституции записать: не всякие законы имеет право принимать
Законодатель.
Он не имеет права принимать законы, нарушающие закрепленные в
конституции полномочия законодательной, исполнительной и судебной властей, а
также законы, ущемляющие свободу слова и остальные фундаментальные права и
свободы граждан. Каждый закон и каждая поправка к конституции должны быть
рассмотрены конституционным судом на предмет ущемления ими перечисленных в
конституции прав человека или конституционного баланса властей. Этот принцип
-- ограничения законодательной власти -- должен быть проведен через всю
конституцию.
Заботиться специально об ограничении исполнительной или судебной
властей не надо, ибо их полномочия должны быть даны в конституции
исчерпывающим списком, каковой расширять они не имеют права, ибо не они
принимают законы и отмеряют власть. Эта-то новая конституция, уже
несоветская, станет фундаментом правового государства, Новой России.
Разрушительное крыло съезда -- все эти аксючицы, бабурины, астафьевы,
константиновы, травкины, румянцевы -- бессознательно нащупали эту лампу
Алладина и время от времени в ходе съезда потирают ее: то и дело то тот, то
этот депутат с важностию заявляет: "съезд правомочен принять к рассмотрению
и решению любой вопрос, отнесенный к ведению Российской Федерации".
Вот этого-то права Законодателя и надо лишить.
ПОРОК И ЗАБЛУЖДЕНИЕ СОВЕТСКОГО СОЗНАНИЯ
Порочность нынешней советской конституции коренится, на мой взгляд, в
ошибке народного сознания. Эта ошибка и этот порок состоят в том, что у
народов, продержанных 75 лет под серпом и молотом, не только в сознание, а
уже и в подкорку загнано убеждение в том, что чем больше народу соберется,
тем вернее будет принятое голосованием решение. Вот это-то убеждение и
является заблуждением и пороком. Это заблуждение народного сознания, во
многом питавшее большевистскую философию и мораль большинства, состоит в
том, что раз нас больше, то, значит, мы и правы. Есть в этой философии от
примитивного общинного сознания. И есть в ней от комплекса неполноценности,
и потому агрессивности, "маленького человека": "не надо мне твоего хорошего,
оставь мне мое плохое".
Коммунисты очень любили эту аргументацию коллективом, съездом: "Ты
умный -- а коллектив народных тебя не понимает. И не принимает, так что ж:
ты один умный, а девятьсот с чем-то депутатов глупые? Да как же они могут
быть глупые, когда они народные?!
Вся рота, понимаешь, не в ногу, а он один в ногу. Постыдились бы.
Скромнее надо быть."
Большевистская мораль большинства состоит в том, что раз нас больше, то
мы должны давить этих шибко умных и много о себе понимающих, которых всегда
меньше. Именно эта большевистская философия большинства задавила насмерть и
самих большевиков, и саму большевистскую страну.
Демократическая философия большинства состоит в уважении большинства к
мнению меньшинства, к мнению одного, к спору с его мнением по существу, а не
воздыманием дланей. Демократия сильна вниманием к доводам квалифицированного
и авторитетного меньшинства. Почему меньшинства? А потому, что самых
квалифицированных и самых авторитетных всегда считают единицами. Диалектика:
демократическое большинство говорит единице: дай нам твое хорошее, твое
высшее, и, если оно лучше и выше того, что мы считаем хорошим и высоким, мы
возьмем его.
А испытывающее комплекс неполноценности большевистское большинство
говорит: ненавижу тебя уже за то, что ты доктор наук и языки знаешь. Не надо
мне твоего хорошего...
Из кого это большинство -- вот ведь в чем вопрос. Для машины
голосования все голоса равны по весу, по значимости. А так ли должно быть? В
свободном мире философ, ученый, писатель могут жить независимо. И их
независимое творчество -- творчество меньшинства, считаемого единицами, --
спасает большинство. Этого никогда не хотели и до сих пор не хотят понять в
этой стране. Здесь у низов всегда брала верх ближняя мотивация --
повластвовать над теми, кто благороднее, умнее, талантливее, поизгаляться
над отмеченными божьим перстом. В свободном мире у большинства хватало ума
(и уважения к чужим достоинствам) ценить таланты как национальное достояние.
У нас традицией было горе от ума. У них особый вес, придаваемый большинством
мнению квалифицированного меньшинства, только и делает возможным
функционирование демократических институтов общества и сопряженной с ними
рыночной экономики. Тут традиция другая -- большевистское неуважение к
интеллекту, к порядочности, честности, доброте. Тут чекиста всегда ставили
выше ученого, секретаря обкома -- выше писателя, руцкого -- выше гайдара.
Тут 75 лет было принципом: мы академиев не кончали, потому назначай нас
министрами. Демократия -- это структурированность, это иерархия мнений,
которые должны браться обществом с разным весом.
СЪЕЗД БОЛЬШИНСТВА
Тысячеголовое чудище -- съезд только кажется сильным и неуправляемым.
На деле он легко манипулируется волевым циником, согласным играть на
низменных инстинктах большинства. Имраныч все потрафляет уязвленному
самолюбию депутатов, по тысяче раз на день повторяя "уважаемые депутаты", а
иной раз не выдержит и скажет им, что они воистину динозавры, если
социалистическую законность отменять не согласные. Или вдруг признается
уважаемым депутатам: "Да что вы мне все этим законом тычете! Не я ли этот
закон из вас прямо-таки выколачивал". Долго съезд искал папу, ведь без папы
так плохо -- не знаешь кого слушаться, чьи намерения угадывать, на кого
ориентироваться и, наконец, нашел его: ревнивого, с болезненным самолюбием,
хорошо понимаемого, близкого, родного большинству, большевистского папу
большинства. И экономист он хороший -- доктор марксистских экономических
наук, выступил с идеей социального государства, чтобы не одним богатым, а
всем было хорошо. В общем, сам додумался до того, что лучше быть богатым и
здоровым. Социальное государство. Так погодите, Руслан Имранович, ведь это
что значит? Что вы у одних будете отбирать, а другим давать. Так вы, раз уж
о социальном заговорили, то скажите, у кого будете отымать и кому давать. И
докажите, что те, у кого вы собираетесь отбирать, согласны будут работать,
чтобы русланы у них отбирали и, как посчитают нужным, распределяли. А то
ведь у нэпманов отбирало социальное государство, а они взяли и бросили на
него работать, и получилось не социальное государство, а социальный голод.
Руслан Имранович кивает на Швецию. Так ведь там, Руслан Имранович, частная
собственность, там частное предпринимательство, обеспечивающие их законы,
там давнехонько рынок внешнюю жизнь общества шлифует. Там производят, Руслан
Имранович, а потом уже распределяют. А вы, не построив производства, не
заявив механизма, которым собираетесь его стимулировать, распределять
тянетесь. Не слишком ли вам некогда?
Инда и матерком запустит... Родной он, близкий, свой. "Так точно,
Руслан Имранович!...Так точь... Руслан Имранович!..." -- это кто ж такой
послушный? Да Рябов это -- главный съездовский законник. "Чего изволите,
Руслан Имранович?". "Желаю иметь своим заместителем Рябова", -- кует себе
кадры Руслан Имранович. Съезд голосует. "Спасибо, уважаемые депутаты!"
Власть управляемой толпы.
Вот говорят, что надо, чтобы реформа шла безболезненно. Но ведь это
логически невозможно: если мне не будет больно, я не стану работать иначе.
Если я (государство) буду дотировать "Россельмаш", то он так и будет гнать
свои комбайны, которые никто не берет. Если я буду платить оборонным
предприятиям за ракеты и пушки, то они так и будут их производить.
PEREAT MUNDUS, FIAT JUSTITIA!
Пусть гибнет мир, но торжествует юстиция. Или: пусть гибнет мир, но
торжествует справедливость. Председатель комитета верхсовета по иностранным
делам Евгений Амбарцумов на вопрос, как же съезд принял постановление с
нарушением регламента, отвечает, что они сделали это народу во благо.
Амбарцумов приводит изречение, вынесенное мною в заглавие, и говорит, что,
ну вот, нельзя же так, чтобы погибнул мир, только бы торжествовал закон,
дескать, это уж крайность, доведение идеи законности до абсурда. Это говорит
законодатель! Эти люди! Эта публика пишет у нас законы. Тут, в этом, на мой
взгляд, коренится причина всех бед: к власти пришла чернь, к власти пришли
люди, не имеющие идеальных устремлений, не служившие идеальным устремлениям
до своего прихода к власти. Жалкие аргументы их опровергаются легко, жалкие
корыстные мотивы их поведения читаются с полувзгляда. Господин Амбарцумов не
понимает, что только тот мир не погибнет, который стоит на "лишь бы
торжествовала юстиция". Секрет непобедимости Рима был в его моральной
бескомпромиссности: pereat mundus, fiat justitia! Амбарцумов пришел в
верхсовет из журналистики, был обозревателем "Московских новостей", учил нас
демократии и гласности, объяснял нам что и почему. Но вел себя мудро: не
выходил из круга сегодня допустимых высказываний. Я сидел в тюрьме и ссылке,
а Амбарцумов писал и объяснял -- в пределах разрешенного. Я расширял область
допустимого, а Амбарцумов в нее вступал. Вступил, наконец, и в парламент. В
парламенте этот демократ эпохи перестройки, этот столп яковлевских
"Московских новостей" поругивает Козырева, но не ссорится с астафьевыми,
константиновыми, бабуриными, аксючицами, он ни единым словом не задевает
русских националистов -- все тех же бабуриных, павловых, астафьевых,
константиновых, аксючицев. Оно и понятно: армянин Амбарцумов боится, что
русские его затравят своей националистской ненавистью. А те глаз не спускают
с "демократа" Амбарцумова, и "демократ" лавирует и лавирует. Лавирует и
дрейфует -- в сторону Хасбулатова и русской правой. Лавирует и дрейфует, как
лавировал и дрейфовал всю свою жизнь. Беда нашего общества в этом:
откровенным политическим уголовникам не противостоит, а с ними конкурирует
демократическая чернь, в политической рулетке поставившая на "демократию",
въехавшая в парламент на демократической фразе, никак не обеспеченной их
предыдущей жизнью.
Бедный наш народ в который раз оказался обманут политическими
карьеристами. Интересно о нынешней ситуации сказал Ильич: "... к
правительственной партии стремятся примазаться карьеристы и проходимцы,
которые заслуживают только того, чтобы их расстреливать" (Ленин, том 31).
Ильич, как всегда, погорячился, ну а пропускать карьеристов и проходимцев в
высшие эшелоны власти все равно нельзя.
ПРИРОДЫ ВЕчНЫЙ МЕНЬШЕВИК
В поле действия большевистского принципа от ума всегда горе, ибо очень
умных мало, умный, по слову поэта, "природы вечный меньшевик". Диалектика в
том, что этот меньшевик, эта единичка (Капабланка, Колмогоров, Кавабата,
Хайек, Хемингуэй) нужна большинству. Здоровому большинству. А больное
большинство -- большевики -- обязаны ненавидеть того, кому больше дадено.
ЧЕГО НЕ ПОНИМАЮТ ПОКА ДАЖЕ ДЕМОКРАТЫ
Наш парламент с нашей историей (впрочем, любой парламент) не имеет
права принимать любые законы -- эта идея до сих пор непонятна самым
передовым парламентариям России. Сегодня, 23-го декабря 1992 года,
С.Носовец, а это депутат, считающийся, и справедливо, одним из лучших в
парламенте России, демократом и либералом, заявляет как самоочевидное
(говорит от микрофона): "Конечно, все то, что мы здесь примем, то и закон,
