там нет никого.
Старые полководцы короля толком не знали, нужно ли начать осаду Пари-
жа. Осада могла очень затянуться; а если она ни к чему не приведет,
войско Лиги, наверно, опять увеличится. Однако на этом настаивал Генрих
Наваррский, пользуясь всем своим авторитетом. - Решается судьба коро-
левства, - говорил он. - Не забывайте: мы пришли сюда, чтобы целовать
этот прекрасный город, а не поднять на него руку. - Он сказал еще мно-
гое, отчего взятие столицы стало казаться задачей более славной, чем ка-
кая-либо иная. А смелому верят, и это дает ему силу. Поэтому тридцатого
июля королевское войско взяло Сен-Клу, центр города и мост. Король ос-
тался в Сен-Клу, а Наварра занял другое предместье.
Два дня спустя, когда он и его храбрый отряд только что сели на ко-
ней, вдруг мчится галопом какойто дворянин и шепчет ему на ухо несколько
слов. Наварра тотчас поворачивает коня. Он берет с собою в Сен-Клу двад-
цать пять дворян. - Сир, зачем вы едете к королю? - Друзья его только
что пырнули ножом в живот! - Они замолчали, пораженные, а когда загово-
рили меж собой, то лишь вполголоса. Тут, конечно, вся Лига постаралась,
говорили они. Эта партия, да и все движение таковы, что не способны
честно бороться, а только убивать горазды. Монахи в Париже недаром
предсказывали чудо, они знали, какое! Вот чудо и свершилось, правда, оно
приняло вид убийства. И к нашему государю явились трое молодых людей:
они поклялись поступить, как Юдифь, только от их руки-де должен пасть
новый Олоферн. Да руки коротки - он умеет справляться со своими убийца-
ми. А бедняга Валуа - нет. Кто же его пырнул?
Скажи пожалуйста, какой-то монашек, двадцать лет ему, толстогубый та-
кой, наверно, одним был из вожаков этой самой возвышенной духом молоде-
жи, а теперь дворяне Наваррского короля, приехав, увидели во дворе
только растерзанный коричневый комок. Почему-то, свершив свое дело, он
не пытался бежать: стал лицом к стене и шепчет: "Яков, где ты?" А его
самого так звали - Яков.
Наследник престола находился в комнате умирающего: сначала можно было
думать, что рана не столь... опасна, и все-таки она оказалась смер-
тельной, но а минуту смерти наследника не было подле Валуа, он куда-то
уходил. Когда он вернулся, первыми упали к его йогам шотландские гвар-
дейцы покойного короля и воскликнули: - О, сир! Теперь вы наш король и
государь!
В первую минуту Генрих не понял, несмотря на всю веру в свое предназ-
начение. Им овладел страх и грозное предчувствие: "До сих пор я сражался
только за свое дело, теперь же становлюсь на место побежденного, он ле-
жит заколотый убийцей, а как-то еще я, буду лежать в свой смертный час?"
Опустив голову, поднялся он по лестнице, вошел в опочивальню и долго
смотрел на умершего. Мы ведь и тут еще, на земле, видим умерших - очами
духа видим мы несравненно большее число умерших, чем живых; и кто осоз-
нает это, ему кажется, что обитает он в одном мире с ним и он с ними го-
ворит. И Генрих Наваррский сказал, обращаясь к усопшему Генриху Валуа:
"Краса твоя, о Израиль, поражена на высотах твоих! Как пали сильные на
брани. Сражен Ионафан на высотах твоих".
А у тела уже молились два монаха, некий господин д'Антраг поддерживал
подбородок умершего. Новому королю еще предстоит немало хлопот с этими
господами, а также и со всеми остальными, которые вдруг набились в ком-
нату, словно по уговору. Они глубже надвигали шляпы, вместо того чтобы
снять их перед новым королем, или бросали их на пол и громко клялись: -
Лучше тысячу раз умереть, лучше сдаться любому врагу, чем пустить на
престол короля-гугенота. - Они старались, чтобы в этих словах звучала
вере и убежденность, но в них звучала фальшь, особенно потому, что неко-
торые из этих господ тотчас после убийства уже присягнули наследнику. Но
тогда их пугала мысль о собственной судьбе; они еще не сговорились пре-
дать королевство и идти с Лигой. После совместного обсуждения они реши-
ли, что это самое надежное. Ведь у Филиппа Испанского Золота было все
еще больше, чем у кого-либо на земле,
Но не от Генриха могли они скрыть свои намерения: он ни на миг не по-
верил в их пламенное благочестие. Генрих приказал сшить себе траурное
платье из лилового кафтана покойного: он спешил, и у него не было денег
на материю. Лиловый кафтан ушили, но придворные его все же узнавали и
подталкивали друг друга локтем из презрения к бедности короля: тут уж не
разживешься. Они отправили в покои Генриха посольство с требованием пе-
ременить веру, и притом немедленно. Неотъемлемым признаком королей Фран-
ции является-де миропомазание из священного сосуда и коронование рукою
церкви. Генрих побледнел от гнева. Пусть думают, что от страха, ибо в
это мгновение он, казалось, был у них в руках: ведь они не могли знать,
что он давно привык иметь дело с убийцами.
Он отказался выполнить их требование с таким величием, какого они от
него не ожидали: занимая престол, он не отречется от своей души и серд-
ца. Потом окинул взглядом собравшихся. Тут была вся знать, но кого же
они выслали вперед, кому предоставили держать слово перед Генрихом? Не-
коему д'О, всего-навсего О, да он и с виду таков: пузатый молодой чело-
век, который благодаря милостям прежнего короля стал лодырем и вором;
один из тех, кто поделили между собой страну" доходы. Так за том им еще
нужен какой-то король? И этот бесчестный негодяй осмелился его, челове-
ка, который всю жизнь боролся, наставлять на путь истины и ссылаться на
единство нации! Да, ведь в назидания пускаются обычно бесчестные люди!
Генрих пристально посмотрел на него и заговорил с особенной твердостью:
- Среди католиков моими сторонниками являются все истинные французы и
все честные люди, - После столь явного оскорбления присутствующие смолк-
ли - и оттого, что это бросил им человек с решительным лицом, и оттого,
что это была правда.
Но таких людей убедить еще легче, если за дверью слышится звон ору-
жия. И вот дверь распахивается, топая, входит один из солдат, Живри, он
кричит: - Сир! Будем смелы - и вы король! Отступают только трусы. - Пос-
ле этого все, кого он разумел, исчезли. Потом явился Бирон, он хотел за-
верить Генриха, что уж швейцарцы-то ему не изменят. Правда, одних швей-
царцев мало, их не хватит. "Но зато есть Бирон, костлявый, суровый чело-
век, уже в летах, а все-таки он может, опираясь на большие пальцы рук,
обойти вокруг стола; он был моим врагом, и настолько благороден, что
признал свою ошибку. И он является ко мне, хотя мои дела и обстоят очень
плохо". - Бирон! Дайте мне прижать вас к сердцу. С такими, как вы,
нельзя не победить.
НА ЗЕМЛЕ И НА НЕБЕ
В течение последующих пяти дней новый король видел, что его войско
тает и тает, как перед тем таяло войско Лиги. Маршал Эпернон, который
был еще так недавно опорой королевства, нарочно поссорился с Бироном,
чтобы потом заявить: он, маршал Эпернон, при таком короле не будет вести
войну - это же разбой на большой дороге. Сказал и удалился в свое коро-
левство, в Прованс. У каждого из них было по маленькому королевству, ко-
торое они себе отхватили от провинций, входивших в состав большого; ту-
да-то он и удалился, забрав с собой своих дворян и всех солдат. У нового
короля не было никакого способа удержать их. Принять католичество? Тем
скорее покинут его эти же люди. И заслужил бы он только презрение своих
собственных соратников и единоверцев, а также иноземных друзей; и уж
тогда ни из Англии, ни из Германии солдат не жди.
В те дни, полные отчаяния, он написал со своим Морнеем обращение к
французам, в котором заявлял, что гарантирует обеим религиям их прежнее
положение. Сам он оставляет за собой право принять ту, которую будет ис-
поведовать большинство его соплеменников. Он не указал точно срока, но
он знал, что это случится. Когда он будет крепко держать в руках и коро-
левство и непокорную столицу, только тогда, и притом - только по доброй
воле. Став неограниченным повелителем королевства, он дарует своим преж-
ним единоверцам полную свободу совести, таково было его решение; принял
ли он его ради них или из уважения к самому себе, чтобы не дать пощечину
всему, чем он был раньше, - не все ли равно? Он тот король, который вы-
пустит впоследствии Нантский эдикт и будет всей своей властью защищать
свободу. Он принимает это решение и прозревает будущее именно в эти пять
дней, когда почти все вокруг него разбегаются и другой, наверно, бросил-
ся бы за ними, чтобы их вернуть.
А тем временем столица, которую он все еще осаждал, дошла до послед-
них крайностей безумия. Немногочисленные люди, сохранившие трезвость
суждения, предпочли бы даже, чтобы вернулся их погибший вождь Гиз. Ос-
тавленное им наследие превосходило все, что они видели при его жизни. И
в сравнении со своей сестрицей Монпансье Гиз был прямо-таки мудрецом.
Она же ликовала и бесновалась и бросилась на шею гонцу, принесшему весть
о смерти "тирана". Ей не давало покоя только то, что умирающий Валуа мог
уже не узнать, кто именно подослал, к нему коричневого монашка. Это Газ
протянул из могилы руку и нанес тебе удар!
Герцогиня заставила свою мать, мать обоих убитых
Гизов, говорить с алтаря к народу, и та действительно доводила людей
до исступления своим кликушеством, ибо через эту старуху вопил весь Ло-
тарингский дом, его гнусность, распутство и тайное безумие, толкавшее
его на все совершенные им злодейства. Герцогиня хотела немедленно про-
возгласить королем своего брата Майенна, но тут она получила отпор от
испанского посла. Его государь, дон Филипп, окончательно решил, что те-
перь Франция - всего лишь испанская Провинция; его войска заняли Париж.
Под защитой своего повелителя Лига могла предаваться любым неистовствам.
Мать "Якова-где-лы?" привезли из деревни и воздавали ей почести, точно
пресвятой деве. Изображения коричневого парня и обоих Гизов были выстав-
лены на алтаре, и он усердно поклонялись. Не часто в истории выпадали на
долю почтенных горожан, простолюдинов и особенно возвышенной духом моло-
дежи такие дни, когда можно невозбранно ходить вниз головой; хорошо еще,
что они, при всех, злоупотреблениях религией, не обладали серьезной и
честной верей: ибо тогда все это было бы просто чудовищно - и беснова-
ние, и упоение, - хотя оно и так чудовищно, если поразмыслить...
Это были те самые дни, в которые Генрих, стоя перед запертыми ворота-
ми города и всеми покинутый, все же оставался тверд в своем решении
спасти разум и защитить свободу. Но сначала нужно вырвать королевство из
когтей мирового владыки. И Генрих не отступит в Гасконь и не бежит в
Германию. Он слышит голоса, которые советуют ему и то и другое, они ка-
жутся голосами человеческого, здравого смысла; притом ведь находишься в
положении, из которого как будто нет выхода. Но один он знает: трудно
оставаться твердым. Отвагой завоевываешь доверие, доверие дает силу, си-
ла же - матерь побед, победами мы укрепим наше государство и обезопасим
нашу жизнь
Восьмого августа он снялся с лагеря. Останки покойного короля Генрих
проводил только часть пути. Обстоятельства не позволяли предать их земле
с подобающей торжественностью. Затем он разделил надвое свое войско, от
сорока пяти тысяч солдат у него осталось всего десять - одиннадцать ты-
сяч. Маршала Омона и своего протестанта Ла Ну он послал, дав каждому по
три - четыре тысячи солдат, на восточную границу, чтобы они прикрывали
королевство от нового вторжения испанских войск. А сам с полестней арке-
бузиров и семьюстами конников решил принять на себя все силы противника,
сколько их ни было в стране, но именно там, где он наметил.
Он двинулся на север, к Ламаншу, в надежде на помощь английской коро-
левы, которая первая нанесла, удар мировому владыке. Если бы поддержка
